Вернулся он к свежеотесанному шумному столу и впрямь спокойным, так что попозже похвалил себя за спокойствие и выдержку, за то, что так достойно ответил Стодоле. — Лепшы сябар! — через стол, заваленный хлебом и зеленью, обратился к нему Стодоля. — Дембицкий поднимает сегодня пары, а вы с Крыжом помогайте ему навешивать плуги. По душе? Васька убийственным взглядом посмотрел на мастера. — Может, это большое счастье — помогать Дембицкому, А только других, необученных, поставьте в помощники. А я еще с вечера знаю: на прополку. Я же тут у вас полевод. — И с этими словами он выбрался из-за стола, перешагнув узкую лавочку, на которой сидел. Очень понравилась ему твердость, с которой он так гордо отвечал Стодоле. И теперь, взобравшись первым в серый, неподметенный, с былками вчерашней травы кузов грузовика, он снова и снова утешался своими достойными словами. Как же, будет он прислуживать Дембицкому, будет в помощниках, когда сам отлично водит машины! В кузове он стоял, опершись локтями о гладкий верх кабины, и все смотрел на просторный луг, ставший еще просторнее после сенокоса, на тянувшихся над стогами аистов с розовыми лапами. Не сразу отодвинулся приднепровский луг, и можно было оборачиваться, видеть вдали стога, как половинки грецких орехов, и говорить себе: вон там большой луг, справивший ежегодный праздник, вон там, на том лугу, и я, и я!.. А когда подъехали к зеленому просовому полю, когда с гиканьем посыпались хлопцы из кузова, он загляделся на бросовую обширную землю возле Чижевичского болота, густыми камышовыми штыками обозначившегося впереди. И тут впервые подумал о том, что на бросовой земле возле болота исстари ни разу не ходили голубые плуги. Бросовая земля заплывала торфяной кофейной водицей. Но в последние засушливые годы на клочке бросовой земли пошло в рост дикое, неизвестно кем, какою щедрою горстью рассыпанное просо. Камышовая пустошь манила, хотелось сразу же, едва возьмутся хлопцы за прополку, выйти к болоту, заросшему плюшевыми початками, еще раз подумать: а что, если?.. — Василь, — осторожно окликнул с земли Крыж, поглядывая застенчиво, — а я ведь тоже не стал помогать навешивать плуги. Не побоялся — сказал Стодоле! Я лучше с тобой, Василь… — Послушай, Крыжовник, — глядя на дальнюю коричневую щетину камышей, спросил он, — ты никогда не был возле Чижевичского болота? И правда, что это наша земля? — Наша, учхозовская, — торопливо подсказал Крыж. — Да ее же совсем мало, той земли. Не, никогда не был я там. Комары сожрут! — А если наша, то мы имеем, Крыжовник, полное право… — И Васька сам почувствовал, как тотчас повеселел от внезапного замысла. — Какое-какое право? Ты о чем, Василь? Может, думаешь, там растет что-нибудь? Ажина[2] или орехи? — Так, так! — с удовольствием молвил Васька. — Значит, ажина или орехи? И, не обращая уже внимания на разговорившегося, ставшего суетливым Крыжа, он принялся отделять сорную траву от проса, бросать ее на межу или в междурядья. И не то чтобы тотчас позабыл о своем плане, а просто увлекся работой. Увлекся до того, что потом трудно было разогнуть спину, лень было отряхнуть землю, и штаны на коленях выглядели заплатанными черным. И полдень прошел, и на вторую половину дня повернуло ясное солнце, а Васька все ползком, все ползком. Одурел совсем! И вот тогда вновь вспомнил о своем плане, встал, чувствуя, кажется, горб на спине, и поковылял с поля в сторону замшевых камышей. — Ажины там, Василь! — подзадоривал Крыж, увязавшийся за ним. И Ваську смешили эти слова заговорщика, поскольку ни ягоды, ни орехи на Чижевичском болоте не прельщали его. До Чижевичского болота он не дошел, ступил на бросовую землю, заросшую водяным перцем, этой порослью с коралловыми стеблями. И принялся ногой разбрасывать водяной перец, подскакивать на одной ноге, на другой, точно испытывая, тверда ли почва. Добровольный спутник его тоже поискал ногою что-то в траве. Глянешь на эту ширь, не знавшую плуга, и так пожалеешь, что вот пустует ширь, что болото здесь, а не земля, которая родит дикое просо да водяной перец. — Ну, пошли назад! — воскликнул Васька, срывая стебель водяного перца и растирая его в ладони, а затем вдыхая пряный запах. — А там ажины, орехи… — Пошли, пошли. Опять на прополку, полевод! Опять ползать, пачкая руки в зеленое и черное, до одури ползать, ползать. Но чтоб не такою несносною казалась эта работа, Васька изредка приподнимался на колени и смотрел на камыши Чижевичского болота, на бросовую землю. И так тешился своим планом, видел уже себя на тракторе. Он и допустить не мог, чтобы не исполнился его план. И когда все исполнится, когда поднимет он клочок этой целины, Стодоля, может быть, совсем по-иному станет относиться к нему. Будет смотреть на него с уважением, как на Дембицкого, и доверять ему все машины, как Дембицкому. Оттого и вечером, за общим свежеотесанным шершавым столом, слушая Стодолю, который опять направлял его завтра на прополку, Васька будто и не слушал Стодолю, сидел с загадочной усмешкой. Потому что уже вспарывал плугами слежавшуюся вековую землю, уже будил жабьи угодья, уже преображал зеленую пустыньку в черное волнистое поле, и ничто не помешает трактористу, и сбудется это! Он лишь выгадывал удобный момент, чтобы можно было тихо убедить Стодолю и получить от него тихое согласие. Но произошло непредвиденное: Стодоля, едва встав из-за шершавого стола, промычал вдруг, подавляя зевок, и стал оправдываться: — Спать, хлопцы, спать. А то засну за столом. Где я сегодня только не был! — И он, махнув в одну сторону, в другую, точно показав те полевые дали, где он побывал, тотчас заторопился в палатку. А спать он собирался, конечно, в той палатке, где спали и Васька с Дембицким. Должно быть, для Стодоли стал своим этот брезентовый дом с тех дней, когда, наезжая в пустующий табор, заглядывал он в единственную жилую палатку. И когда проник и Васька в свою палатку, Стодоля уже спал. Васька не осмелился будить его, было бы это безжалостным и бесполезным. И, грезя пустошью, которую он преобразит в поле, он тоже поплыл, поплыл в сон, а во сне ни забот нет, ни тревог. А пробудился в тревоге: вдруг уже рассвет, вдруг уже поздно начинать со Стодолей серьезный разговор! Кузнечики дробили ночную тишину, беловатые, словно из серого холста, березы проглядывали в проеме палатки, синенькая звездочка мерцала далеко, в другом мире! — Начальник, а начальник! — затормошил он Стодолю, нащупав случайно спокойный пульс на его руке. — Начальник! — А? Что? Дембицкий? A-а, ты, Василь! — вроде испугался мастер и хрустнул косточками, сладко, по-детски потягиваясь. — А-а-а… Вот спать, так спать хочу! Ну чего будил начальника? — Выйдем, Стодоля, я кое-что хочу сказать. Чтоб один на один… — А какие же тут свидетели? — заворчал Стодоля. — Хлопцы спят как заколдованные. Да и что за секреты? — И он, чиркая спичкой, которая, загораясь, вроде взорвалась, стал натягивать было штаны, да вылез из палатки так, в чем спал. — Я вот что хочу сказать… — сдавленно обронил Васька. И поспешно, удивляясь своему ночному красноречию, он заговорил о бросовой земле возле Чижевичского болота, какая это богатая земля будет, если он, Васька, вспашет ее для сева, какая земля, и каким вообще надо хозяином быть, не позволять, чтоб земля ленилась и всходила лишь диким просом да водяным перцем, а чтоб урожайная была земля. Наверное, так горячо и складно бубнил он в ночи, что Стодоля, ошеломленный поначалу, несколько мгновений молчал, а потом воскликнул: — Да ты, вижу, без трактора жить не можешь! Не умоляй, хватит с меня твоей горячки, бери трактор, поднимай целину! Да только земли там всего несколько гектаров… И на следующий год уже думали пахать. Ну, не хлопец, а чистый мотор! Ну и ну! Только кого возьмешь в помощники? — Никого! — восторженно отрезал Васька. — Да ты, Василь, уже того… А кто навешивать плуги будет? — A-а! Нехай Крыж, нехай Бусько. Дембицкого не могу отвлекать от настоящего дела. — Мотор, чистый мотор ты, Василь! — Да мы же и учимся на трактористов, на машинистов. Нам первое дело — мотор подавай. А то стали полеводами. Кто как, а я без мотора, без трактора не могу! Стодоля еще что-то бормотнул или зевнул громко и поднырнул под полог. А Васька, довольный собою, вздохнул, набрал воздуха, и во рту у него стало свежо и вкусно от запахов ночной березовой рощи. 7 И уже до утра Васька не спал. Ложился в палатке, но чувствовал, как плывут в улыбке сухие губы. И тогда поднимался, тайком выбирался под бледное небо и у того брезентового домика, в котором похрапывали Крыж и Бусько, вежливо окликал: — Крыж! Ты поднимайся, Крыжовник. Сонная невнятица была ему ответом. Все же потом он осмелился, впустив в палатку клубок тумана, похожий на лохматую шавку, проникнуть в чужой брезентовый дом. В рассветных сумерках он различил, как перепутались на поролоновой подушке сжатые в кулаки руки Крыжа и Бусько, точно сон застиг обоих в драке. Снова осторожно позвал, зная, что молодой сон особенно крепок к утру. Что ж, зато сиплая труба подняла вскоре на ноги всех! — Быстрее, сонные мухи! — торопил он Крыжа и Бусько через некоторое время, едва те отошли от тесаного стола. Сам он уже бежал, хотел поскорее оказаться там, где под навесом колхозного машинного парка стояли тракторы, принадлежащие училищу. И потом, правя трактор в сторону Чижевичского болота и щурясь от близкого восходящего солнца, он хотел сразу же, без промедления, пустить плуги на дикую землю. Зеленый остров сокровищ, гуляющая земля, открытая им! Рукой он дал знак немому Крыжу и немому Бусько отойти, а сам, тоже немой от радости, повел трактор, сбавивший скорость и вроде притормозивший, по самому краю целины, у проселка, на котором в высохшей луже лежали облепленные землистой коростой бревна. Черная широкая черта появилась за плугами! Утреннее солнце, накаляясь, взялось обесцвечивать черные борозды. Когда Васька, уже сделав несколько гонов, посмотрел на первозданные борозды, то удивился, какими пепельными они стали. Должно быть, сверху они уже и причерствели. Вздрагивал трактор, натыкаясь на упругие, слежавшиеся пласты, захлебываясь ревел двигатель, текла сзади, из-под плугов, черная речка. И никаких сокровищ на этой болотине пока не оказывалось, а лишь обещали богатство вельветовые борозды. А все же, хлопцы, он первый здесь землепашец, он бог, он герой! В груди у него нарождалась песенка, с ним уже было такое на сенокосе, он уже знал это счастье. Высунувшись из кабины, он поприветствовал взмахом руки Крыжа и Бусько. Хлопцы ответили ему тем же радостным знаком и, кажется, припустили вслед за трактором, по проселку, то грифельному, то глинистому. Натужно полз по забытой целине трактор. Васька надеялся растянуть удовольствие землепашца на весь день, как вдруг близкий гром сотряс землю. В затылок стукнула волна воздуха, трактор вроде подпрыгнул. Васька, падая из кабины трактора, успел заметить изломанные, искромсанные, чудовищными зубцами торчащие кверху плуги и догадался, что это взрыв, что плуги, видимо, задели какую-нибудь старую мину — и так шарахнуло, так залепило весь трактор черноземными комьями! Но это пока для него пронесся взрыв. А для хлопцев, столбенеющих на проселке, опасность не миновала: хлопцы не знали, что же с ним. И тогда Васька, отжав свое тело на руках, поднялся и уже другим, бережным движением руки поманил к себе одного и другого. — Контузило? Ранило? — панически спрашивал Крыж на бегу, а затем даже ощупывать его стал, точно еще не веря, цел ли он. А Васька, сам разочарованный тем, что и не контузило и не ранило, смотрел немигающим взглядом на Крыжа и соображал, как бы это и впрямь прикинуться контуженым. Вдруг захотелось ему боевой, как ему показалось, славы: чтоб знали все, что он контуженый, чтоб спрашивали каждый день о самочувствии, пеклись о нем и провожали теплым взглядом… Крыж лихорадочно спрашивал у него все о той же контузии, а он, будто глухой да вдобавок утративший дар речи, тряс грязной головой, совал палец в ухо, представляясь контуженым, ничего не разумеющим. И знать не знал, какие волнения ожидают его по причине этой мнимой контузии. С обоих боков Крыж и Бусько вдруг подхватили его, он даже удивился, какие сильные хлопцы. А поскольку нельзя ему было говорить, то он лишь взмыкивал, выражая несогласие. Но его все равно почти тащили по проселку, и Крыж неизвестно чему радовался, бормоча: — Вот жизнь! Почти как на войне! Приятно было слышать такое! Но, наверное, слишком уж перестарался Васька, играя контуженого, и тут же поплатился. Его поддерживали, его волокли двое, цепко ухватившись за его руки, а затем эти двое остановили свой грузовик, который сворачивал на проселок.