Девчонка в углу проснулась, приподнялась на локте и растерянно заморгала. На лице ее переливался всеми оттенками лилового огромный синяк. Я вдруг поняла, что ей лет десять. И она не обдолбанная, как я подумала, а просто сонная и уставшая. – А это что за детский сад, – удивилась я. Беспризорники обычно ночевали в недостроенной больнице, там у них было что-то вроде коммуны. Дети, у которых были родители и жилье – то есть, по меркам Гетто, из благополучных семей – тусовались на пустыре за авторазборкой. Башня была местом, куда приходили ребята постарше, чтобы пообщаться, зависнуть на несколько часов, напиться и вернуться домой или двинуть развлекаться дальше. Детям тут вообще не были рады, даже удивительно, что девчонку еще не спровадили. – Эй, ты не заблудилась? – спросила я ее. Она испуганно обернулась на меня, вскочила и ретировалась в коридор. Движения ее были странные, словно ей неуютно в собственном теле. Или больно двигаться. – Отстань от нее, – не оборачиваясь, сказал парень, сидящий у окна. Вот он точно был обдолбанный. Но не под флойтом, скорее что-то покурил. – Она тут от отчима прячется. Я вспомнила огромный фингал на лице девочки, ее скованные движения и все поняла. А еще до меня дошло, что если убрать синяк и добавить ей несколько лет, то лицо будет очень знакомым. – А почему здесь? – Она сначала была здесь с сестрой. Потом сестра ушла – вроде как разбираться с отчимом. И не вернулась. А она боится уходить. – А полиция? – вдруг подала голос Анне. Я обернулась. Она все еще мялась у двери, покачиваясь в своих нелепых туфлях. Я мысленно скрестила пальцы, желая, чтобы парень у окна был очень сильно обдолбанным и не вспомнил завтра этого вопроса. – Какая еще полиция? – Ну, если отчим ее побил… Кто-то же обращался в полицию? Ее мать или сестра. Побил. Эх, летние дети. – Лучше заткнись, – посоветовала я. Анне сделала несколько шагов вперед. – Но… – Никакой полиции, ясно? Я почти уверена, что ее сестра в тюрьме, а отчим в больнице с тяжкими телесными. Если вызвать полицию, ее отдадут в приют. Пусть уж лучше здесь живет, пока сестра не вернется. Мы с Коди однажды целый месяц прожили в приюте. Я знала, о чем говорю. – В приюте о ней позаботятся. – Неа, не позаботятся. Так что не вздумай никому звонить. Думаю, мы с Коди вышли из этой приютской истории без потерь только потому, что сразу дали понять: мы будем драться друг за друга насмерть. И с другими детьми, и со взрослыми. – Рита, но так нельзя, она ребенок. – На свою сестру, блин, заяви в полицию. Она тоже ребенок, но почему-то шатается сейчас по лесам вместо того, чтобы спать в своей кроватке. За перепалкой мы не заметили, что нас стало больше. – Ух ты, – послышалось из-за спины. Я обернулась и увидела Акселя, своего бывшего одноклассника, который пялился на Анне. Черт, только его здесь не хватало. Ни с того ни с сего я вспомнила, как Эме однажды нарисовала его портрет на уроке истории. Мы тогда изучали происхождение человека, а Аксель с его низким лбом и выступающими надбровными дугами был здорово похож на неандертальца. Когда на экране появилось изображение первобытного человека, сидящего в пещере у огня, Эме, которая до этого увлеченно приклеивала жвачку к волосами сидящей перед ней девчонки, внезапно оживилась, за несколько минут перерисовала хмурого урода с сальными волосами, придав ему сходство с нашим одноклассником, подписала «Это Аксель» и отправила всему классу. Ни до, ни после ее художественные таланты не имели такого успеха. В том числе и потому, что среди адресатов она случайно указала учителя. Аксель с тех пор ни капли не изменился, разве что волосы стали еще грязнее. За секунду он оказался рядом с мисс Сити и приобнял ее. – Водки хочешь? – галантно спросил он. Анне дернула плечом, сбрасывая его руку. – Эй! – крикнул Марко. – А ну отвали от нее! – А то что? – обрадовался Аксель. Он всегда, сколько его помню, был в двух минутах от драки. Я застонала и уткнулась лицом в колени, спрашивая себя, дрался ли Марко хоть раз в жизни и где мы будем искать врача, когда Аксель ему что-нибудь сломает. Вот так пересидели. Пяти минут не прошло. Но в этот раз драки не случилось. Анне сделала едва уловимое движение, и Аксель оказался на полу. Я недоуменно смотрела на них. Аксель поднимался, тоже не понимая, что произошло, а Анне уже скинула свои ужасные туфли и теперь стояла в странной позе, похожая на сломанную игрушку, с отведенными назад руками. Лицо ее исказилось, она скалилась на Акселя, словно собака. – Ладно, валим отсюда, – сориентировался Ди. Я тоже вскочила, схватила за руку Теодора, Марко кинулся к Анне и потащил ее к выходу. Вытолкав из квартиры всю компанию, я обернулась к Акселю. – Привет, – поздоровалась я, надеясь его отвлечь. – Рета? – прищурился он. – А я думал, ты в тюрьме. – Уже нет. Праздную освобождение с друзьями. – А, ч-черт… Слушай, жаль твоего брата. Надо нам как-нибудь тоже выпить, точно? Да я лучше обратно в тюрьму сяду. – Ага. Обязательно. Не пропадай, напиши мне. Надеюсь, его снова заблокируют. Аксель, кажется, уже забыл, что девушка его отшила, и я вздохнула с облегчением. Я вышла из квартиры, озираясь в поисках Ди. Он махнул мне рукой из другого конца коридора, и я поняла, что они направились к провалу – с той стороны дома стена рухнула, и теперь оттуда открывался шикарный вид на город. – Тебе больно? – услышала я заботливый голос Марко. – Заряда хватит? – Все в порядке, – вяло ответила Анне. – До утра продержусь. Теперь я их увидела. Туфли Анне так и не надела и теперь переминалась с ноги на ногу на холодном полу. Теодор и Марко обеспокоенно смотрели на нее. – Ладно, это было круто, – сказала я. – Что ты с ним сделала? – Падающий лепесток, – улыбнулась Анне. Поехала она, что ли? – Этот прием так называется. Я могу показать, – она поморщилась, – только не сегодня. И лучше в виртуалке. Я махнула рукой, уже не пытаясь понять, о чем она, и подошла к краю. Было темно. Обычно отсюда Гетто выглядит лучше, чем на самом деле. Везде огни, светлые окна, люди на улицах. Сейчас я видела только несколько костров, разведенных в бочках. Откуда-то донеслись крики, затем раздались звуки выстрелов. Я села, свесив ноги в пустоту. Хотелось есть, хотелось спать. Я устала так, что не в силах была даже пошевелиться. Все. Если эти придурки еще во что-нибудь вляпаются, пусть выкручиваются сами. Из бокового кармана рабочих штанов я выудила последний энергетический батончик. Прессованный белок захрустел на зубах. Я взяла у Ди бутылку джина и сделала пару глотков. Мир перед глазами качнулся, огни костров внизу расплылись. Надо все же поспать хоть немного. Завтра утром нужно снова разбирать завалы, таскать стрэпы, лазать по крошащемуся бетону туда-сюда. Я уже заранее чувствовала усталость, которая навалится на меня через пару часов работы. Поняв, что засыпаю, я отползла от края и прислонилась к стене. Теодор, Марко и Анне обосновались напротив, на остатках вытертого дивана. Анне попыталась натянуть респиратор, я погрозила ей пальцем. Ди поднялся и, пробормотав что-то неразборчивое, вышел. Хорошо бы утром успеть зайти домой и набрать воды в термос. И надо взять с собой что-нибудь пожевать. Кажется, у нас еще осталось несколько сухпайков, если подойти с умом – каждый можно разделить на два-три раза. Как же надоела эта дрянь. Позвонил бы мне сейчас кто-нибудь и сказал: Рета, у тебя умер богатый дядя, которого ты никогда не видела, приезжай, забери кучу денег и никогда больше не лазай на завалы и не жри водоросли, ты же такая хорошая девочка… У меня даже слезы на глаза навернулись. – В общем, я теперь туда ни ногой, – прохрипел кто-то рядом со мной. Я вздрогнула, но через секунду поняла, что голос доносится из соседней квартиры через дыру в стене. – А что было? – спросила какая-то девчонка. – Это Длинный и Птаха рассказывали. Они сами его видели, когда ходили ночью на свалку, – ответил хриплый голос, я даже не поняла, кому он принадлежит, парню или девушке. – Да ладно. Чего они ночью-то пошли? Всегда днем ходили, а теперь ночью? За аккумуляторами? – пробасил кто-то. – Да завали ты, – оборвала его девчонка. – Они там днем припрятали кое-что, ясно? – пояснил хриплый. – Хотели вынести так, чтоб никто не заметил. Короче, они его когда заметили, сначала подумали, что охранник. Потом – что один из наших, тоже что-то ищет. Решили подойти, посмотреть, кто такой и чего ему надо. Длинного и Птаху я знала. Мы пару раз сталкивались, когда ходили на мусорный полигон. С тех пор, как мы перестали собирать использованные фильтры, для нас это было скорее развлечение – лазать по остовам машин, убегать от охраны и рабочих и, если повезет, найти что-нибудь полезное вроде поношенных шмоток из Сити и унести домой. У Длинного и Птахи это был основной источник дохода. Они командовали двумя десятками беспризорников, которые умудрялись находить на свалке действительно стоящие вещи – аккумуляторы, энергоячейки, провода, почти не изношенные детали, за которые неплохо платили на авторазборке, и просроченные лекарства, которые можно было выгодно сбыть в других местах. Нас они обычно не трогали – понимали, что мы им не конкуренты. А один раз Птаха даже предупредила, чтоб мы сваливали, когда заметила охрану. Но вот другие мусорные команды гоняли нещадно. В итоге после продолжительной «мусорной войны» свалка была давно и прочно поделена на секторы влияния, и на чужую территорию никто не совался. – Пошли они к этому, он стоит спиной, не двигается. Длинный говорит, тогда еще подумал, что он как-то странно дышит, тяжело так, но решил, что, наверное, у него фильтр забился. В общем, Птаха ему говорит, типа, чувак, ты чего, заблудился? И светит фонариком. Он поворачивается – а у него нет лица. Вообще, просто вот кожа и все. Ни глаз, ни рта. И он так вот делает плечами, типа дышит, но на самом деле понятно, что притворяется.