– Ты все-таки читаешь этот бред! – упрекнула ее Вайолет. Дафна подняла голову и, не ощущая ни малейшего угрызения совести, ответила: – Там много занятного. Описывается бал у Мидлторпов, где Сесил Тамбли разбил целую гору бокалов для шампанского. – Правда? – стараясь подавить любопытство в голосе, переспросила Вайолет. – Ничего себе. Сколько звона… – И осколков, – уточнила Дафна. – Здесь такие подробности! Кто что сказал и кому… Во что одеты… – И, наверное, непререкаемое мнение по поводу каждого туалета? – не удержалась от нового вопроса Вайолет. Дафна усмехнулась. – Ладно, мама. Я знаю, на что ты намекаешь: миссис Фезерингтон жутко выглядит в своем лиловом? На лице Вайолет промелькнула улыбка, которую она тут же попыталась согнать, но ей не удалось, и, улыбнувшись шире, она подошла к дочери, села рядом и примирительно проговорила: – Хорошо, довольно спорить. Дай и мне взглянуть. Что там еще стряслось? Не пропустили ли мы что-нибудь важное? – Не беспокойся, мама, – уверенно ответила Дафна, – с таким репортером, как леди Уистлдаун, мы ничего не пропустим. – Она снова заглянула в листок. – Как будто сами там побывали. Даже больше узнаем, чем если бы сами… Вот слушай… – Она принялась читать: – «Тощий, как мумия, молодой человек, известный ранее под именем графа Клайвдона, почтил наконец захудалый город Лондон своим присутствием – теперь, когда стал новоиспеченным герцогом Гастингсом». – Она умолкла и, набрав воздуха, продолжила: – «Его светлость шесть лет провел за границей, и случайно ли совпадение, что вернулся он только после того, как старый герцог Гастингс покинул этот мир?» – Дафна снова прекратила чтение и сказала с неодобрением: – Она все-таки довольно резка и цинична в своих предположениях, эта леди Уистлдаун. Ты права, мама. – И после паузы добавила: – Кажется, наш Энтони водил дружбу с неким Клайвдоном? Я не ошибаюсь? – Да-да, он теперь и стал Гастингсом. Энтони учился с ним в Итоне и потом в Оксфорде. Они, по-моему, приятельствовали одно время. – Вайолет наморщила лоб, вспоминая. – Насколько я знаю, этот юноша не был паинькой. Большой задира и шалопай. И всегда на ножах со своим отцом. Но говорили, что с большими способностями. Особенно в этом… как ее… в математике. Чем не могут похвастаться мои дети, – добавила она с тонкой улыбкой. – Ну-ну, мама, – утешила ее Дафна. – Не переживай так сильно. Если бы девушек принимали в Оксфорд, я бы тоже там преуспела. Правда, не в математике. Вайолет фыркнула. – Как же! Помню, мне приходилось проверять твои тетрадки, когда гувернантка болела. Худшие минуты в моей жизни! – Зато как я знала историю! – Дафна вновь заглянула в газету. – Положительно меня заинтересовал этот тощий, как здесь написано, и задиристый, как ты утверждаешь, субъект. Во всяком случае, что-то новое на нашем тоскливом небосклоне. Вайолет бросила на нее настороженный взгляд. – Он совершенно не подходит для молодой леди! – Однако как вольно ты играешь моим возрастом, мама. С одной стороны, я слишком молода для друзей Энтони, а с другой – засиделась в девицах. – Дафна Бриджертон, мне не… – …нравится твой тон, – продолжила Дафна. – Но ты все равно любишь меня. Верно, мама? Мать рассмеялась и обняла дочь за плечи. – А как же иначе, моя дорогая. Дафна потерлась своей щекой о материнскую. – Это крест всех матерей, я знаю. Они приговорены любить тех, кого произвели на свет, какими бы ни были их чада. Вайолет вздохнула: – Ты права. Но судьба была ко мне благосклонна. Надеюсь, однажды у тебя тоже появятся дети и ты… – Тоже будешь их любить, как я вас, – договорила за нее Дафна и положила голову на плечо матери. Вайолет, возможно, была излишне придирчива, а отец всегда больше интересовался собаками и охотой, нежели домашними и общественными обязанностями, но родители обожали друг друга, детей, и в доме царили мир и покой. – Я всеми силами буду стараться следовать твоему примеру, мама, – прошептала Дафна. – Как приятно это слышать. – В глазах Вайолет блеснули слезы. – Это лучшая награда для меня. Дафна в задумчивости накрутила каштановую прядь на палец, а затем, решив сменить сентиментальный тон на шутливый, проговорила: – Да, я пойду по твоим стопам и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет восемь детей… А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэндольф Бассет, с недавнего времени – герцог Гастингс, о коем только что вскользь упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском клубе «Уайтс». Его визави был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Да и сами молодые люди казались братьями – оба худощавые, высокие, с густыми темными волосами. Разительную непохожесть выдавали лишь глаза. У Энтони – шоколадного оттенка, как у его сестры, а у Саймона – пронзительно-голубые, словно льдинки. Именно это составило ему репутацию человека твердого и непоколебимого. От его пристального взгляда женщины трепетали, а мужчины чувствовали себя неуютно. Но к Энтони это не относилось: молодые люди были закадычными друзьями. – Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях. Бывало даже с головой, опущенной в ночную вазу, – со смехом проговорил Энтони. На что Саймон ответил: – Если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этой вазой. – А чем ты мне отплатил на мое благодеяние? – продолжал игру Энтони. – Подложил в постель дюжину угрей… Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и после возвращения в Англию первым делом встретился именно с ним. – Очень рад тебя видеть, Клайвдон! – в который раз повторил Энтони. – Ох, ты, наверное, предпочитаешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом? – Нет! – с непонятной для Энтони поспешностью ответил Саймон. – Гастингсом навсегда останется мой отец. Я приму титул, если того потребуют обстоятельства, но не стану носить это имя. – Обстоятельства? – с удивлением переспросил Энтони. – Да кто не мечтает стать герцогом? Ты меня удивляешь! Саймон нервно провел рукой по волосам и ответил не сразу. Да, он знал, что должен – таковы давние традиции – сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец скрепя сердце мирился с его существованием, но горячих чувств не испытывал и, как и прежде, не желал видеть. Сын платил ему той же монетой. Одним словом, нашла коса на камень. – Это чертово ярмо не для меня, – пробормотал он наконец. – Придется к нему привыкнуть, – сказал Энтони. – И к новому имени тоже. Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его протест может быть воспринят в обществе как кокетливое кривлянье. – Ладно, – продолжал Энтони, – не будем о грустном. Ты прибыл как нельзя кстати. Мне нужна поддержка в моих трудных и нудных хлопотах. – Что за хлопоты, Тони? – Мне, видишь ли, придется сопровождать одну из сестер на очередной бал. Саймон откинулся на спинку кресла и не без интереса посмотрел на собеседника. – Мне это мало о чем говорит. Лично я далек от подобной суеты. – Что ж, придется осваиваться в новых обстоятельствах, дружище. Доверься мне, и я помогу тебе на первых порах. Саймон заливисто рассмеялся: – Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночную вазу, предлагает мне трогательную заботу? – О, тогда мы были совсем юные, Саймон. Теперь, увы, все по-другому. – Теперь ты образец благопристойности и хранитель семейных устоев? – В самую точку! И я рассчитываю на твою помощь. Энтони на минуту задумался, а затем спросил: – Полагаю, ты намерен занять определенное положение в обществе? – Это совсем не так, Тони. – Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери. – Только потому, что испытываю симпатию к этой прямолинейной старухе. Она всегда говорит то, что думает. – Ну, допустим, не всегда, – заметил Энтони. – Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником. Энтони кивнул: – Итак, я понял. Ты намерен избежать соблазнов света. Но знай, мой друг, они все равно тебя настигнут, где бы ты ни находился. Слово «они» Энтони выпалил так, что Саймон чуть не поперхнулся своим бренди. Откашлявшись, он переспросил: