Ласковые слова, как ни странно, произвели обратный эффект. Саймон намеревался говорить с отцом как взрослый со взрослым, а няня обращается с ним словно с несмышленышем. – Я жду, – сказал герцог. – Ты проглотил язык? Все мышцы Саймона напряглись, тело завибрировало. Отец и сын продолжали смотреть друг на друга, и время казалось мальчику вечностью, пока ее не прорезали слова герцога. – Ты самое большое мое разочарование, – прошипел он. – Не знаю, в чем мой грех перед Господом, но я надеюсь, он простит мне, если я больше никогда тебя не увижу… – Ваша светлость! – в ужасе воскликнула няня. – Как вы можете говорить такое ребенку?! – Убирайтесь! – взревел он. – Можете оставаться на службе, покуда будете держать его подальше от меня. – С этими словами он направился к двери. – Постойте! Гастингс медленно повернулся на голос мальчика. – Что ты хочешь сказать? Саймон сделал три глубоких вдоха через нос. Однако его рот сковывали гнев и страх. Он попытался сосредоточиться, попробовал провести языком по небу, вспомнить все приемы, которым учила его няня. Наконец, когда герцог снова повернулся к двери, мальчик произнес: – Я ваш сын. Миссис Хопкинс не сдержала вздоха облегчения, и что-то похожее на гордость мелькнуло в глазах герцога. Скорее не гордость, а легкое удовлетворение, но Саймон уловил это и заметно приободрился. – Я ваш сын, – повторил он немного громче. – И я н-не… я н-н-не… Вдруг в его горле что-то сомкнулось. Он в ужасе замолчал. «Я должен, должен говорить», – стучало в ушах мальчика. Но рот пересох, горло сдавило. Глаза отца сузились, в них было… – Я н-н-е… – Отправляйся обратно, – негромко вымолвил герцог. – Здесь тебе не место. Слова эти пронзили все существо мальчика, боль охватила тело, вызвав волну гнева, ненависти. В эти минуты он принял решение. Он поклялся, что если этот человек не видит в нем достойного сына, то и он, Саймон, никогда больше не назовет его отцом. Никогда… Глава 1 В высшем свете трудно отыскать более плодовитое семейство, нежели Бриджертоны. Такое усердие со стороны виконтессы и покойного ныне виконта, несомненно, достойно всяческих похвал. Несколько странным может показаться лишь выбор имен для их восьмерых детей: Энтони, Бенедикт, Колин, Дафна, Элоиза, Франческа, Грегори и Гиацинта. Конечно, при всем уважении к порядку даже самые педантичные родители могли бы давать своим детям имена вне какой бы то ни было зависимости от последовательности букв в алфавите.[1] Более того, если вам, благосклонный читатель, доведется лицезреть их всех – виконтессу и восьмерых ее детей – в одной комнате, вас может удивить, даже испугать мысль, что перед вами один и тот же человек, но раздвоившийся, растроившийся, развосьмерившийся… И хотя вашему автору не доводилось сравнивать цвет глаз у всех восьмерых, тем не менее комплекция и роскошь каштанового цвета волос каждого из отпрысков делает их почти неразличимыми. Можно только посочувствовать виконтессе в ее матримониальных усилиях и выразить сожаление, что ни одно из ее чад не способно блеснуть на брачном поприще. И все же есть одно бесспорное преимущество у этой семьи, все члены которой так похожи друг на друга, – никто не посмеет усомниться в законности их происхождения. Ах, благосклонный читатель, преданный вам автор желает, чтобы во всех семьях царила такая уверенность… «Светская хроника леди Уистлдаун», 26 апреля 1813 года – О-ох! Вайолет Бриджертон с отвращением скомкала листок газеты и швырнула в дальний угол гостиной. Ее дочь Дафна сочла благоразумным пропустить мимо ушей возмущенный вздох матери и продолжила заниматься вышиванием. Тщетно. – Ты читала это? – спросила мать. – Читала? Дафна посмотрела на комок бумаги, мирно лежащий под столом красного дерева, и ответила: – У меня не было возможности сделать это до того, как ты так произвела свой мастерский бросок. – Тогда ознакомься! – с трагизмом в голосе воскликнула Вайолет. – И узнаешь, как эта женщина злословит по нашему поводу. Как ни в чем не бывало дочь отложила в сторону вышивание и извлекла из-под стола бумажный катыш. Разгладив листок, она пробежала глазами ту часть «Хроники», которая имела отношение к их семье, подняла голову и сказала: – Не вижу повода расстраиваться, мама. А в сравнении с тем, что она писала на прошлой неделе о семье Фезерингтон, – сплошные комплименты. Мать с отвращением мотнула головой. – Ты полагаешь, мне будет легко найти тебе жениха, если эта змея не прикусит свой мерзкий язык? Дафна глубоко вздохнула. После двух сезонов в Лондоне от одного упоминания о замужестве у нее начинало ломить виски. Она хотела выйти замуж, и даже не тщила себя иллюзией, что это будет обязательно по большой любви. Ведь вовсе не так уж страшно, если ее заменит просто симпатия, настоящая дружба. До сего дня уже четверо просили ее руки, однако, как только Дафна начинала думать, что с этим человеком предстоит провести остаток жизни, ей становилось не по себе. Хотя, конечно, на ее пути встречались мужчины, с которыми она согласилась бы пойти под венец. Беда была в том, что ни один из них не изъявил желания взять ее в жены. О, им всем она нравилась, это не вызывало сомнений! Молодые джентльмены ценили ее быстрый ум, находчивость, доброту, миловидность наконец, но в то же время никто не замирал в присутствии Дафны, не лишался дара речи, сраженный ее красотой, не пытался слагать стихи в ее честь. Мужчины, пришла она к неутешительному выводу, интересуются больше теми женщинами, в ком чувствуют силу, кто умеет подавить их. Она же не из таких. Ее обожали за легкость нрава, умение понимать чужие мысли и чувства. Один из молодых людей, который, по мнению Дафны, мог бы стать ей хорошим мужем, как-то сказал: «Черт возьми, Дафф, ты совсем не похожа на большинство женщин – ты очень хорошая». Она сочла бы это многообещающим комплиментом, если бы «претендент» тут же не отправился на поиски куда-то запропастившейся белокурой красотки… Дафна опустила глаза и заметила, что рука ее сжата в кулак, а подняв взор, обнаружила: мать не сводит с нее глаз в ожидании ответа. – Уверена, мама, что писанина леди Уистлдаун нисколько не уменьшит мои шансы на ярмарке невест. – Но, Дафна, ты выходишь в свет уже целых два года! – А леди Уистлдаун начала издавать свою газетенку всего три месяца назад. Так что дело, видимо, не в ней. – Нет, именно в ней! – настаивала Вайолет. Дафна вонзила ногти себе в ладонь, чтобы не позволить лишнего в споре с матерью. Она понимала: мать безмерно любит ее – и отвечала родительнице горячей дочерней любовью, считая Вайолет самой лучшей из всех матерей. И разве не оправдывало бедную мать семейства то, что, кроме Дафны, ей предстояло выдать замуж еще трех дочерей? Вайолет прижала к груди хрупкую руку. – Эта женщина бросает тень на твое происхождение, Дафна! – Ничего подобного, мама, – спокойно ответствовала дочь. – Там сказано, что, наоборот, в законности нашего происхождения нет никаких сомнений. Такое, согласись, можно утверждать далеко не о каждой многодетной семье, особенно великосветской. – Ей не следовало вообще касаться этой темы! – не успокаивалась Вайолет. – Но, мама, она же автор скандальной «Хроники». Сплетни – ее хлеб. – Неизвестно даже, существует ли она вообще, эта леди Уистлдаун! – проворчала мать. – Никогда не слышала такого имени. Конечно, она не из нашего круга. Приличная женщина никогда не опустилась бы до уровня скандального хроникера. – Именно из нашего, мама, – все так же спокойно и рассудительно ответила Дафна, не отрываясь от вышивания и скрывая озорной блеск глаз. – Иначе откуда бы ей знать столько подробностей нашей жизни. Не думаешь же ты, что она заглядывает по ночам в окна или прячется под кроватью? – Мне перестает нравиться твой тон, Дафна, – сухо заявила мать. Дочь ответила лучезарной улыбкой. Она хорошо знала эту фразу: мать произносила ее всякий раз, когда кто-то из детей брал верх в споре с ней – пускай в самом пустяковом. Но так скучно сидеть за вышиванием – почему бы немного не поддразнить родительницу? – Кстати, мама, я бы совсем не удивилась, узнав, что леди Уистлдаун – одна из твоих добрых знакомых. – Прикуси язычок, Дафна Бриджертон! Никто из моих друзей не опустится столь низко. – Согласна, – сдалась дочь. – Но если не ближний круг, то это кто-то, кого мы хорошо знаем. Посторонние не могут знать таких подробностей, которые она публикует в своей газетенке. – Кем бы она ни была, – решительно заявила Вайолет, – я не хочу иметь с ней никакого дела. – Тогда самое мудрое – не покупать ее «Хронику», не правда ли? – простодушно заметила дочь. – А что это изменит? Ведь все остальные покупают и будут покупать. И я окажусь в дурацком положении: они узнают последние сплетни, а я нет. Дафна не могла не согласиться с матерью, но сделала это молча: ее азарт иссяк. Великосветский Лондон за последние три месяца уже почти привык к газете леди Уистлдаун, которая регулярно появлялась возле дверей аристократических домов по понедельникам, средам и субботам. Именно появлялась – потому что просто лежала там, и никто не требовал за нее платы. Но в один прекрасный день «благосклонным читателям» объяснили, что теперь каждый экземпляр будет стоить пять пенсов. Подумать только: целых пять пенсов за букет сплетен! Да, но зато каких сплетен – самых свежих и благоухающих. Дафна искренне восхищалась смекалкой и деловой хваткой таинственной леди Уистлдаун: как ловко та подцепила на крючок своих читателей (точнее, читательниц) и как быстро, по-видимому, сколотит капитальчик! Пока Вайолет, меряя шагами комнату, продолжала возмущаться этой выскочкой, Дафна успела пробежать глазами остальную часть скандальной «Хроники». Это была мешанина из светских новостей, оскорблений и комплиментов, вопросов и ответов. И все же газетенка отличалась от других изданий того же пошиба. Здесь не было места намекам и домыслам: все называлось своими именами, в том числе и сами имена. Никаких «лорд С.» или «леди Ф.»: все откровенно и недвусмысленно. Высшее общество было раздираемо противоречивыми чувствами. С одной стороны – возмущение, досада, с другой – жгучее любопытство: какие еще «жареные» факты появятся в очередной понедельник или пятницу. Из этого свежего листка Дафна узнала и о вчерашнем бале, на котором не могла присутствовать, потому что в доме праздновался день рождения ее младшей сестры Гиацинты, а домашние праздники свято чтились в их семействе. Поскольку же сестер и братьев было, как уже говорилось, восемь (и мать – девятая), дни рождения отмечались чуть ли не каждый месяц.