Мальчик стоял перед ним, сжав кулачки и вскинув подбородок. – В-вы н-не… Герцог смертельно побледнел. – Что он говорит, Хопкинс? Сын делал отчаянные попытки выговорить что-то. – В-в… – вырвалось из его горла. – Боже, – с трудом вымолвил герцог, – он слабоумный. – Он не слабоумный! – вскричала няня, бросаясь к мальчику и обнимая его. – В-вы н-не б… бей… т-те… – Саймон набрал в легкие еще воздуха, – м… меня. Герцог присел в кресло у окна, обхватил голову руками и простонал: – Господи, за что мне все это? – Вам следует похвалить ребенка, – услышал он голос няни. – Ведь это его первые слова…. – Слова? Да он дебил! Презренный маленький дебил! И заика к тому же! Саймон разрыдался. Герцог продолжал стенать и ругаться. – Вот черт! Род Гастингсов прекратится на этом слабоумном! Долгие годы я молил небо о сыне – и вот награда! Придется передать мой титул наглому двоюродному брату… Все, все рухнуло!.. – Герцог снова повернулся к мальчику, который всхлипывал и тер глаза, тщетно стараясь прекратить рыдания. – Я не могу смотреть на него! – выдохнул герцог. – Нет, не могу!.. Это выше моих сил. Учить его бесполезно! С этими словами он выскочил из детской. Миссис Хопкинс крепко прижала ребенка к себе и с чувством прошептала ему: – Неправда, ты очень умный. Самый умный из всех детей. И скоро ты научишься хорошо говорить, я в этом уверена! Саймон продолжал плакать в ее нежных объятиях. – Мы еще покажем ему! – пригрозила няня. – Заставим взять обратно свои слова, клянусь!.. Няня Хопкинс знала, о чем говорила. Пока герцог Гастингс пропадал в Лондоне, всеми доступными способами прогоняя мысли о сыне, она не теряла ни минуты, не спускала с Саймона глаз и учила его, как могла, произносить звуки, слоги, слова, поощряя лаской, если у него получалось, и подбадривая, когда слова не складывались. Дело продвигалось медленно, но верно. Когда Саймону исполнилось шесть, он заикался уже гораздо меньше, а к восьми годам справлялся порой с целым предложением, ни разу не споткнувшись. Конечно, учение давалось хуже, если мальчик бывал чем-то расстроен, и няня не уставала напоминать: он должен научиться владеть собой и оставаться спокойным, если хочет произносить слова и фразы без запинки. К счастью, Саймон оказался не по-детски упорным, настойчивым, даже упрямым. Он научился выравнивать дыхание, прежде чем что-либо произнести, и тщательно следить за своей артикуляцией. Время шло. Мальчику исполнилось одиннадцать. Однажды он задумчиво посмотрел на няню и, собравшись с мыслями, четко произнес: – Полагаю, настало время навестить отца. Миссис Хопкинс внимательно посмотрела на своего подопечного. Герцог Гастингс за эти семь лет ни разу не появился в замке, не ответил ни на одно письмо сына, которых набралось, наверное, около сотни. – Ты в самом деле хочешь этого? – спросила она после долгой паузы. Саймон кивнул. – Что ж, тогда я велю заложить карету. Завтра мы отправимся в Лондон, милый мой… Ехали они долго, и в город прибыли лишь к вечеру третьего дня. Не без труда няня отыскала дом, где никогда раньше не бывала. Затаив дыхание, она постучала бронзовым молотком в величественные двери, которые, к ее удивлению, почти сразу отворились, и взору их предстал не менее величественный дворецкий. – Посылки принимаются с черного хода, – произнес он и хотел было захлопнуть дверь. – Подождите! – крикнула миссис Хопкинс, подставляя ногу и препятствуя ему. – Мы не прислуга. Дворецкий окинул незнакомку подозрительным взглядом. – Я – да, – пояснила няня, – но мальчик – нет. – Она схватила Саймона за руку, поставив перед собой. – Это граф Клайвдон, и вам следует отнестись к нему с почтением. Дворецкий потерял дар речи, несколько раз моргнул, прежде чем произнести: – Насколько мне известно, граф Клайвдон мертв. – Что? – изумилась миссис Хопкинс. – И вовсе я не умер! – воскликнул Саймон со всем справедливым возмущением, на которое способен одиннадцатилетний мальчик. Дворецкий повнимательнее вгляделся в его лицо и, видимо, распознав во внешности кое-какие черты герцога Гастингса, отворил пошире дверь и пригласил незваных гостей войти. – П-почему вы решили, что я м-мертв? – спросил Саймон, заикаясь. Он не мог справиться с собой и мысленно ругал себя за это. – Ничего не могу вам ответить, – отрезал дворецкий. – Не моего ума это дело. – Конечно, – сердито парировала няня, – ваше дело сказать мальчику такие страшные слова, а отвечают пусть другие. Дворецкий на минуту задумался, а затем произнес: – Его светлость не упоминал о нем все эти годы. Последнее, что я слышал: «У меня не стало сына». И вид у его светлости был такой печальный, что никто больше его ни о чем не спрашивал. Мы, то есть слуги, посчитали, что ребенок отдал богу душу. В горле Саймона что-то заклокотало. – Разве герцог носил траур? – не унималась няня. – Нет? Как же вы могли прийти к таким выводам, если отец не надевал траурное платье? Дворецкий пожал плечами. – Его светлость часто носит черное. Почем мне знать? – Кошмар какой-то! – воскликнула няня. – А теперь немедленно доложите его светлости, что мы здесь! Саймон не мог вымолвить ни слова. Он пытался унять волнение, чтобы достойно держать речь перед отцом. Дворецкий наклонил голову и негромко сказал: – Герцог наверху. Я тотчас сообщу ему о вашем визите. В ожидании герцога няня ходила взад-вперед, подбирая наиболее убедительные слова, с которыми хотела бы обратиться к хозяину. Саймон стоял посреди холла, прижав руки к телу и тщетно пытаясь упорядочить дыхание. «Я должен… я обязан говорить нормально, – билось у него в мозгу. – Я могу сделать это!» Няня поняла его усилия и, подбежав, опустилась на колени, взяла его руки в свои. – Успокойся, мой мальчик, – увещевала она. – Дыши глубже… Так… И произноси мысленно каждое слово, перед тем как выговорить. Если ты будешь следить… – Вижу, вы по-прежнему нянчитесь с ним? – услышали они властный голос. Миссис Хопкинс поднялась с колен, повернулась к говорившему. Она тщетно пыталась быть учтивой – уважительные слова не шли ей на ум. Равно как и все остальные слова и фразы. Всмотревшись в лицо хозяина, она уловила в нем сходство с сыном, и ее захлестнул гнев. Да, они очень похожи, но это не означает, что герцога можно назвать отцом мальчика. Какой он ему отец! – Вы… вы, сэр, не достойны уважения! – А вы, мадам, извольте пойти вон! – крикнул ей хозяин. – Никто не смеет разговаривать с герцогом Гастингсом в таком тоне. – Даже король? – спросил Саймон. Герцог резко обернулся и тихо произнес: – Ты…Ты подрос… Саймон молча кивнул. Он стушевался, опасаясь сбиться с верного тона. Такое бывало. Он мог целый день говорить без запинки, но только в случае полного покоя, не как сейчас… Под взглядом отца он ощущал себя беспомощным, никому не нужным, брошенным ребенком. Дебилом. Его язык – он чувствовал это – стал огромным, сухим и напряженным. Герцог улыбнулся. Улыбка источала злорадство, жестокость. Или мальчику показалось? – Ну, что ты хотел еще сказать? – процедил отец. – А? Говори, если, конечно, способен! – Все хорошо, Саймон, – прошептала няня, бросая уничтожающий взгляд на герцога. – Все в порядке. Ты можешь говорить правильно, дитя мое.