Суд пришелся на самую середину июня. День выдался чудесный, солнечный, ясный. Свежий ветерок нежно колебал юную зелень, на небе не было ни облачка. Однако Марине было не до того, чтобы наслаждаться погодой. Ночь накануне она провела без сна, и с утра у нее нещадно болела голова. Едва они с Сергеем проснулись, начался бесконечный телефонный трезвон. Звонили мать, Нонна Терентьевна, Алексей Михайлович, Нина, коллеги Сергея по работе. Даже Мишка Смирнов, и тот умудрился позвонить и сказать: – Мариш, я непременно приду. Непременно. Держись. Марина, морщась от боли, выпила одну за другой две таблетки анальгина. Ей хотелось лишь одного – чтобы этот день уже прошел и все оказалось позади. Они с Сергеем завтракали молча, каждый погруженный в свои мысли. – Зая, опаздываем. – Сергей кивнул на часы. – Сейчас. Кофе допью, и идем. Марина, обжигаясь, допила кофе и пошла собираться. Тщательно навела макияж, так же тщательно причесалась. Несколько раз перекрасила губы. Глянула в зеркало – на нее смотрело бледное, напряженное лицо, брови страдальчески сдвинуты, под глазами тени. Марина не к месту вспомнила знаменитую картину Сурикова «Боярыня Морозова». Там героиню везут в ссылку. А она-то чего так сдрейфила? Никто ее казнить не собирается. А за проступки свои нужно отвечать. Марина выпрямилась и гордо вскинула голову. Посмотрела в зеркало еще раз – ну вот, уже лучше. – Мариша! – крикнул из прихожей Сергей. – Иду! Она вышла в коридор. Он стоял уже обутый, с борсеткой в руке. – Выглядишь просто супер. – Он оглядел ее с ног до головы, в глазах его было восхищение. – Стараюсь. – Марина сделала попытку улыбнуться, однако губы не вполне слушались ее. – Присядем на дорожку, – сказал Сергей. Они присели на тумбу для обуви. – Теперь идем. Время было удачным – час пик уже прошел и основной поток машин успел рассосаться. Сергей и Марина доехали до здания суда за каких-то пятнадцать минут. В вестибюле их уже ждали Алексей Михайлович и родители Марины. Мать сразу бросилась обнимать дочь. Отец и адвокат стояли в стороне и о чем-то вполголоса разговаривали. – Главное, держись, – говорила мать быстрым, сбивчивым полушепотом, при этом суетливо поглаживая Марину по плечу. – Держись, что бы ни случилось. Помни, мы, женщины, народ сильный, мы все можем. Больше, чем мужчины. «Зачем она сейчас об этом говорит?» – с тоской подумала Марина. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы отец подошел и просто постоял с ней молча какое-то время. Точно услышав ее мысли, тот кивнул Алексею Михайловичу и направился к ней. – Девочка моя. – Она заметила, что подбородок его дрожит. Марина поцеловала его в колючую, пахнущую одеколоном щеку. – Леша сделал все, что мог. Остальное в руках Господа Бога. – Отец прижал Марину к себе и на мгновение затих. Так они стояли минуту или немного больше. Постепенно в вестибюле собирался народ. Приехала Нонна Терентьевна, суетливая, бледная, с трясущимися губами. Сергей отвел ее в угол и усадил на банкетку. Она сидела молча, то и дело прикладывая к глазам платок. Наконец всех позвали в зал. Марина увидела Анну Гальперину, та сидела в первом ряду, на ней было длинное, свободное трикотажное платье, скрывающее полноту, пегие бесцветные волосы небрежно заколоты в подобие пучка. Рядом с ней сидела тоненькая, миловидная девушка лет 20, дочь. Анна скользнула по Марине равнодушным взглядом и уставилась куда-то в сторону. Марину усадили на скамью подсудимых, рядом сел Алексей Михайлович. Она окинула глазами зал. Сколько знакомых лиц! Вон Мишка Смирнов, машет ей рукой, вон Ольга Тимофеевна, и даже в конце, на последнем ряду, сам профессор Величевский. Надо же, не поленился приехать из своего Южного Бутова! Марина перевела взгляд в сторону и увидела Нину. Рядом с ней сидели Сергей и Нонна Терентьевна. Нина поймала Маринин взгляд и послала ей воздушный поцелуй. Сергей молчал, вид у него был серьезный и сосредоточенный. Нонна что-то все время шептала ему на ухо, а он морщился и отмахивался от нее. Через ряд от Нонны и Сергея сидели Маринины родители. На отца больно было смотреть – плечи поникли, весь седой, глаза красные и воспаленные. Мать выглядела лучше: как всегда, накрашенная, тщательно причесанная, слегка экзальтированная, но в целом спокойная. Пришла судья, полная пожилая женщина в очках с лицом усталым и добродушным. При взгляде на нее у Марины немного отлегло от сердца. Может, она пожалеет ее, войдет в ее положение? Суд начался внезапно и буднично. Судья вещала ровным монотонным голосом. Выступил прокурор. Потом свидетели. Затем пришел черед Алексея Михайловича. Он подробно зачитал характеристики, данные Марине с места работы, несколько раз повторил, что она опаздывала на прием к врачу, не обошел вниманием кусты на обочине, нарушающие нормальный обзор. Упомянул он и о том, что Марина готова выплатить семье Гальперина денежную компенсацию. Прокурор требовал два года колонии общего режима, Алексей попросил срок ополовинить и заменить на условный. В общем, все шло так, как и предполагалось. В зале было невероятно душно, и Маринина голова, успокоившаяся было от таблеток, разболелась вновь. Кто-то распахнул окно, и в помещение ворвался свежий ветерок. Послышались шепот, шорох, кашель. Слово предоставили Анне. Она тихо, себе под нос, пробормотала, что не знает, как жить после смерти мужа. Что он не собирался умирать, а, наоборот, надеялся поправиться. Ее тут же перебил Алексей Михайлович, предоставил суду письменное заключение врачей, в котором черным по белому было сказано, что их пациент неизлечим. Анна кусала губы, моргала редкими белесыми ресницами, по залу несся сочувственный шепоток. Наконец она села, и дочь стала гладить ее по плечу. Слово дали Марине. Она, стараясь говорить спокойно и четко, сказала, что полностью признает свою вину, что в тот день спешила, забыла дома гарнитуру. Попросила прощения у Анны и ее детей, подтвердила, что готова предложить ей в качестве компенсации ту сумму, о которой только что говорил адвокат. Судья слушала и кивала. Очки ее запотели, и она то и дело протирала их платочком. – Суд удаляется для вынесения приговора. Марина села, поправила волосы и тут увидела в конце зала, у самой двери, Ковалева. Черт его сюда принес! Она могла поклясться, что полчаса назад его там не было. Решил насладиться ее позором, послушать приговор? Марине страстно захотелось его разочаровать. Пусть видит, что она совершенно спокойна и хладнокровна, пусть не думает, что она будет рыдать и заламывать руки. Марина выпрямила и без того безупречно ровную спину, надела на лицо гордое и даже слегка надменное выражение и отвернулась от Ковалева в сторону. Вернулись присяжные и судья. – Тихо. Оглашается приговор по делу Красниковой Марины Владимировны… В ушах у Марины гулко запульсировала кровь. Дышать стало тяжело, руки оледенели и взмокли. Однако она продолжала стоять, не шелохнувшись, все так же выпрямившись, глядя прямо перед собой. – Суд присяжных признал Красникову Марину Владимировну виновной по статье 109 УК РФ «причинение смерти по неосторожности» и, учитывая смягчающие обстоятельства, положительные характеристики с места работы и отсутствие предыдущих судимостей, приговаривает ее к 2 годам заключения с отбыванием срока в колонии общего режима. Приговор может быть обжалован в течение двух недель. Зал взорвался гулом. Марина продолжала стоять, ей показалось, что она окаменела. Плечи и спина, точно каменные, скулы неподвижны, даже глазные яблоки застыли и не шевелятся. – Доченька! – Это выкрикнул из зала отец. Он вскочил с места и протянул руки к Марине. Мать удерживала его за плечи. В голос рыдала Нонна Терентьевна. Сергей, бледный и растерянный, тоже встал и смотрел на Марину отчаянным взглядом. Она помахала ему рукой и попыталась улыбнуться, но губы словно судорогой свело. – Зая! Я тебя люблю. Слышишь, милая, все кончится. Все пройдет! Держись! – Он говорил тихо, но Марина отчетливо слышала каждое слово, несмотря на то что в зале было шумно. – Марина, мои глубокие сожаления. – Алексей Михайлович сжал ее руку и слегка поклонился. – Все-таки срок небольшой. Можно будет выйти по УДО. И я еще надеюсь на апелляцию. – Апелляция, да. – К Марине наконец вернулась возможность шевелить губами. – Да, хорошо, спасибо. Я буду ждать. – Мы будем на связи. Я скоро с вами встречусь. Принесу все необходимое. Не переживайте, это хоть и тяжелое испытание, но недолгое. Берегите себя. К Марине подошли двое конвоиров. – Идемте с нами. – Прощайте. – Марина кивнула адвокату. – Нет, до свидания! Он отошел в сторону. Перед тем как выйти из зала, Марина не удержалась и посмотрела вдаль, туда, где стоял Ковалев. Он был на месте. Глядел на нее, слегка прищурившись, скрестив руки на груди. Марина вскинула голову и двинулась вслед за конвоиром. 18 Коридор был длинный и узкий, он вился змеей, заворачивая то влево, то вправо. Марина шла впереди, за ней один из охранников. Гулко цокали шаги. Ее привели в какую-то комнату, где усатая тетка в форме заставила ее раздеться, поднять руки, раздвинуть ноги, долго шарила по ее телу цепкими и равнодушными пальцами. Затем ей разрешили одеться и приказали сдать все ценные вещи и украшения. Телефон тоже велели сдать. – Как же я свяжусь с родными? – попробовала возразить Марина. – А зачем связываться? – усатая пожала плечами. – Пусть привозят передачи. Напишите им, что нужно. – Но адвокат… он должен подать на апелляцию… – Адвоката пустят. Вам сообщат. Марина поняла, что дальнейшие вопросы бесполезны, и замолчала. После досмотра конвойный повел ее по тому же коридору в камеру. Тоскливо и натужно запела тяжелая железная дверь. – Вперед, – коротко скомандовал конвоир. Марина шагнула в холодный полумрак. Дверь снова заскрипела, на той же унылой ноте. И стало тихо. Под потолком тускло горела единственная лампочка, освещая стоящие по бокам комнаты кровати. Их было шесть. Четыре занятые, две пустые. Марина машинально двинулась к той, что была ближе к окну. Подошла, кинула на железную сетку выданную ей скатку. – Ну привет, красотка, – раздался сбоку густой и сочный бас. Мужской бас. Марина вздрогнула и обернулась. Напротив, на кровати, сидела необъятных размеров тетка. Лицо ее было синюшно-багровым, жидкие волосы на голове сколоты в дульку, в крошечных глазах-щелках светилось любопытство. – Здравствуйте, – тихо поздоровалась Марина. – Как звать? – Толстуха колыхнула мощными грудями под фланелевой рубахой. – Марина.