Здесь был небольшой джентльменский набор, необходимый для выполнения работы. Запас продовольствия в виде непортящихся продуктов. Вода. Поганое ведро. Мощный морской бинокль и подзорная труба. Небольшой запас денег. Пара пистолетов. Запас патронов. Большая аптечка. Запасная одежда. И прочее. Свой брют Меншиков допил ещё в парке, пока наблюдал за пожаром в доме. Поэтому испытал немалое сожаление, что не прихватил ещё. Скучно время коротать на воде и сухом пайке. Впрочем, выпил он к тому времени уже немало. Так что, чуть поворчав, завалился спать. Вырубился. Слишком перенервничал. Проснулся уже днём. Умылся. Открыл маленькое окошко под самой крышей, что вечно находилось в тени. Принюхался. С Елагина острова несло гарью. Звонили колокола. Слишком много. Видимо, его посчитали убитым. Это было неплохо. Очень неплохо. Прекрасное начало для интересной комбинации. К обеду начал накрапывать дождик, постепенно усиливаясь и разгоняя людей с улицы. Питер даже после его переименования в Петроград не стал солнечным Сочи, регулярно радуя своих жителей пасмурной погодой. И этот день не стал исключением. Подождав, пока все окончательно уберутся с улиц, Максим вышел погулять. Тут и ведро поганое нужно было вынести, и определиться с происходящим. Новости требовались как воздух. Ну и вина ещё купить не помешало бы. Без него было скучно сидеть. Надвинув капюшон дождевика пониже, он вышел из домика и побрёл по мокрым улочкам. Подошёл к жмущимся под навес крыши мальчишкам, что торговали свежими газетами вразнос. Взял у них всё, чем они торговали, и пошёл обратно, не став закупать алкоголя. Дождь несколько освежил его мысли. Он не хотел брать ни водки, ни настоек, ни пива, ни бормотухи. А хорошее вино продавалось только в приличных заведениях, куда его в текущем виде никто не пустил бы. Без раскрытия инкогнито. Да и газеты требовалось прочесть с трезвым умом и ясным рассудком. Насколько это вообще было возможно. Вернувшись к себе на чердак, он затопил небольшую печку-буржуйку. Очень уж продрог и промок. Благо до звона просушенные дрова тут имелись. И начал читать. Как Максим и предполагал – его признали погибшим в результате теракта. Керенский выступил с пламенной речью, сказав, что смерть Меншикова – великая утрата для России. И так далее, и тому подобное. Не менее красочно выступали и другие сообщники главы Временного правительства. Ожидаемо. Настолько, что Максим лишь желваками поиграл от злости. Но самым интересным оказалось другое. Гражданская панихида с Меншиковым должна состояться в храме Спаса на Крови, известном также как собор Воскресения Христова на Крови. Гроб будет закрыт из-за сильно обгоревшего и изуродованного тела. – Очень интересно… очень… – тихо проговорил Максим, откладывая газету и многозначительно улыбаясь. Дождаться темноты оказалось очень непросто. Нервно. Максима сильно распирало от переполнявших его эмоций и жажды действий. Но он справился. Усидел. Вышел, правда, ещё в сумерках. Ему было нужно понять: не скопилась ли перед храмом толпа. Поэтому к Екатерининскому каналу он шёл с особым волнением. Оцепление, как и ожидалось, было развёрнуто. Поэтому пришлось искать варианты максимально анонимного проникновения на объект. Заглянув в ближайшую питейную, Максим купил водки и направился к Русскому музею Императора Александра III. К нему не прошёл, но нашёл дворницкую перед оцеплением. Зашёл туда и без лишнего стеснения предложил местному обитателю выпить с ним за упокой души славного человека. Да не на словах, а поставив перед ним на стол штоф водки. Целый штоф! Дворник, будучи и без того навеселе, охотно принял предложенное угощение и, накатив стоя, не чокаясь, стакан, опал, как озимые, прямо на пол. Этого Максиму и требовалось. Прикрыв входную дверь на задвижку, он пошёл искать варианты. Это было не точно, но он предполагал наличие ещё одной двери, ведущей в Михайловский сад. Чай, дворник не только улицу мёл, но и помогал за парком присматривать. Грабли да вилы с тачками у него и хранились. Поэтому, проверив, что дверь нормально открывается и можно свободно выйти, Максим уселся и начал ждать, пока окончательно стемнеет. Один раз дворника пришлось даже успокоить поленом, когда тот попытался встать. Осторожно. Чтобы не убить. И переложить на спину, чтобы по пробуждении он подумал о неудачном падении. В остальном же всё прошло тихо и спокойно. Но вот наконец наступила ночь. Максим аккуратно вышел из укрытия и осмотрелся. Тучи и в целом пасмурная погода давали неплохую темноту, совсем не типичную для лета. Михайловский сад словно вымер. Лишь вдали были видны и слышны люди, подсвеченные огнями. Это продолжали собираться желающие проститься с ним. Медленно и осторожно, стараясь держаться в самых густых тенях, Максим подошёл к храму. У дверей был всего один сторож. Да и тот – пьяный. Дальние кордоны надёжно перекрывали подходы к храму и позволяли избежать ненужных эксцессов. Поэтому этот «постовой» здесь был больше для порядка. Старый солдат. По выправке даже в подвыпившем состоянии это хорошо заметно. Явно из тех времён, когда ещё считали порочным кланяться пулям. Вон, едва на ногах стоит, а спина такая, словно лом проглотил. Тихо подойдя к сторожу с подветренной стороны, Максим откинул капюшон и осторожно похлопал его по плечу. Тот охнул, просыпаясь. Протёр глаза. И, нервно икнув, потерял сознание, осев безвольным кулём на землю. Его психика оказалась совершенно не готова встретиться с мертвецом вот так – лицом к лицу. Двери в храм были не заперты. Поэтому, открыв их, Меншиков прошёл внутрь. Здесь было пусто, душно и смердело жжёным мясом. Им и возле храма пахло заметно, но тут – совсем невыносимо. Словно несколько мангалов поставили рядом, «зарядили» шашлыком и бросили на произвол судьбы. Горело много свечей. Воскуривался ладан. Тлели огоньки лампадок. Но это всё не сильно помогало, лишь выжигая кислород и добавляя удушливости. Недолго думая, Меншиков прошёл к стоящему на постаменте богатому гробу из полированного дерева и откинул крышку. Там лежал сильно обгорелый труп его роста. Примерно. Сказать точнее не представлялось возможным. Причём, что занятно, без одежды. Каким нашли, таким и швырнули в гроб, не сильно по этому поводу переживая. Даже в мундир не одели. Да и зачем? Всё равно гражданская панихида будет при закрытой крышке. Сняв с себя дождевик и постелив рядом с гробом, Максим бесхитростно вытряхнул жильца «на улицу». И завернув в дождевик, взвалил на плечо. Ему тут явно было не место. Сторож всё так же лежал без сознания. Поэтому, пройдя всего пару десятков шагов до Екатерининского канала, наш герой аккуратно столкнул труп в воду. Предварительно завязав дождевик получше и подгрузив пятёркой камней из мостовой, не очень прочно в ней державшихся. Так, чтобы труп не всплывал по возможности. Нехорошо. Дыра может в глаза броситься. Но всплывший труп был намного худшим бедствием, ведущим к массе ненужных подозрений. И да, пузо он этому бедолаге обгорелому также вспорол, чтобы при разложении не раздувался пузырём от распиравших его газов. Вернулся. Отряхнулся. Вернул на место гроб, напрочь лишённый внутренней отделки. Затушил все свечи, ладанки и лампадки, кроме той большой свечи, что горела рядом с гробом. Оставил открытой нараспашку входную дверь. Открыл таким же манером алтарные ворота. И, забравшись в гроб, накрылся тяжёлой крышкой. С трудом. А чтобы не задохнуться, пробил местным инвентарём, что лежал в ящиках для служек, небольшое отверстие под декоративным украшением на крышке гроба. Вроде не видно снаружи, так как над ним венок, а воздух свежий хоть немного да поступал. Что уже неплохо. Завершив приготовления, он лёг, накрылся крышкой и начал ждать, коротая время воспоминаниями и размышлениями. Очень надеясь не уснуть. Потому что храп из гроба мог сорвать всю задумку в самом её начале. Сторож очнулся часа через два, по субъективным оценкам нашего героя. Это было легко понять, так как он отчаянно закричал, привлекая внимание окружающих. Прибежали служки и полиция. Засуетились. Но уже светало. Так что они ограничились только тем, что вновь зажгли свечи с лампадами да воскурили ладан. И подготовились к гражданской панихиде. Мистика мистикой, а дела делами. В конце концов, это слишком сложная ситуация, чтобы её можно было с кондачка как-то объяснить. Записать, зафиксировать и подать наверх – да. Но не более. Минут через двадцать после начала суеты в храм начала набиваться толпа людей и чуть погодя началась служба. Но продлилась она очень недолго, так как Максим быстро начал задыхаться. Слишком быстро… быстрее его ожиданий. Свечи и лампады снова стали выжигать кислород, только теперь к ним присоединились ещё и люди. Вон как дышали. Как не в себя. Нет бы через раз. А они – туда же, злодеи. Им тоже явно не хватало воздуха из-за общей духоты помещения. Этим обстоятельством активно пользовались священники, говоря, что легко в храме дышит только человек безгрешный, а вас, злодеев, грехи душат. Ну или что-то в этом духе. Очень удобно для манипуляции толпой. Очень. Но сейчас у нашего героя начало медленно уплывать сознание из-за недостатка кислорода. Видимо, грехи его были очень тяжкими. Так и отключиться недолго. А потом очнёшься в могиле закопанный – и поминай как звали. Так или иначе, но после очередного «Господу помолимся!» он психанул и рывком толкнул крышку гроба. И руками, и ногами. От всей души. Из-за чего та, хоть и была тяжёлой, но недурно так подлетела и рухнула на каменные плиты пола, едва не зашибив стоящих подле людей. Потом он сел в гробе и нервно, резко и удивительно уж жадно вдохнул воздух. Оно и понятно: задыхался. Однако для окружающих это выглядело совсем не так… люди ахнули и отпрянули, прижавшись к стене. Обведя осоловевшим и слегка мутным взглядом окружающих, Максим с трудом вылез из гроба и на несколько ватных ногах едва устоял у постамента. В мундире. Красивый. Только гарью пахнет и жжёным мясом. Провонял за то время, что в гробу лежал. Всё-таки натекло с предшественника там немного соков. Да и сам гроб несколько провонял. Хотя Меншиков всё и вытер, всё одно – не спасся от того, чтобы изгваздаться и переполниться ароматами пожарищ. – Твою мать… – выдохнув, произнёс Максим, пытаясь прийти в себя после жуткого удушья. Усмехнулся, нервно хохотнув, и направился в сторону алтаря. Там, где он несколькими часами раньше видел святую воду. Запасы. Небрежно отбросил крышку с серебряной утвари и с удовольствием умылся. Вода была тёплой, но после удушливой духоты гроба даже она чрезвычайно освежала. Довольно фыркнув и вытерев лицо и руки какой-то расшитой ритуальной тряпкой, Максим выхватил бутылку кагора для причащения. Лихо её раскупорил и вылил в себя прямо из горла с половину. – Ну и пойло… – поморщился Меншиков и отбросил бутылку на пол, расколотив вдребезги. – Эй, – крикнул он оторопевшему священнику, – не надо экономить на причастии! Что это? Кровь Господня или бормотуха? Вино должно использовать доброе, славное, а не эта погань. Чай, приличный собор, а не деревенский приход на краю света. И, чуть покачиваясь, пошёл обратно. Остановился возле гроба в гробовой тишине. Окинул взглядом всё ещё бледных как полотно окружающих его людей и поинтересовался: – А что это вы тут делаете? – Так… Вас проводить пришли, – нервно сглотнув, произнёс Гучков, стоявший в первых рядах и смотревший на Максима совершенно диким, непередаваемым взглядом… – Да? Ну, благодарствую. Только я передумал. – Боже правый… – тихо ахнул кто-то из дам. – И как там, Максим Иванович? Как на том свете? – спросил кто-то задних рядов. – Каждому по вере его, – пожав плечами, ответил Меншиков. – Во что веришь, то тебя и ждёт. Всевышний полон разнообразия в своём проявлении. Веришь, что уйдёшь в небытие, – туда тебе и дорога. Жаждешь попасть в Вальхаллу? Пожалуйста, если соблюдёшь условия. Рвёшься в христианский рай? Тоже милости просим, но только если ты достоин его. Вера и совесть – вот мерила твоего посмертия. Особенно совесть. Даже в аду, который у каждого свой, двери не закрыты. Каждый волен уйти в любой момент. Да только совесть не пускает. Она же и в муки ввергает. – А Вы? А где были? – Я? О! Это было великолепное приключение! – хохотнул Максим и начал нараспев декларировать песню «Норманны» от Княzz. – Причалим ли мы к чужим берегам? Иль сгинем в пучине на радость врагам? Валькирии о подвигах наших расскажут Великим Богам! М‐м‐м‐м. Ни Локи, ни Змей из бездны морской не в силах сломить наш дух боевой. Здесь нету сопливых мальчишек! Здесь каждый отважный герой! Да. Путь до той звезды, что светит в небе ярче остальных, смертью нам грозит, но дело того стоит! Один – Бог войны – услышит в небе звон клинков стальных! Буря, лютый шторм нас только раззадорят! У! У‐у‐у! У‐у‐у! У‐у‐у! Норманны! У! У‐у‐у! У‐у‐у! У‐у‐у! Норманны! – выкрикнул последнее слово. Замолчал. Обвёл взглядом пятящихся людей. Дико рассмеялся, откинув голову и прямо-таки заливаясь. А потом резко собрался, посерьёзнел и, повернувшись к распятию, размашисто, демонстративно перекрестился. – Ну извини. Очень любопытно было. Сам знаешь – я одним глазком. Замолчал. Чуть постоял молча. И пошёл твёрдой походкой к выходу. – Максим Иванович, – окликнул его Гучков, когда тот проходил мимо. – Куда же Вы теперь? – К войскам. Эта война ещё не закончена. – Но… говорят… пишут, что настало время переговоров. – Серьёзно? Я думал, грешным делом, что переговоры начинают после победы или поражения, а не когда удобно отдельным проходимцам. Война не закончена. Враг не повержен. Победа не достигнута. Нужно быть полным дерьмом, чтобы вот так глупо, мерзко и ничтожно выронить славу победы в Великой войне. Нужно самым отчаянным образом презирать всех, кто отдал свою жизнь и здоровье на фронтах и в тылу, чтобы так жиденько обосраться. – Но… – попытался что-то возразить Милюков, стоявший неподалёку, но осёкся и как-то попятился, встретившись со взглядом Меншикова… который смотрел на него как на кусок мяса перед разделкой. – Вспомни героев минувших дней, – тихо произнёс Максим, напевая песню Сколота, смотря прямо в глаза Милюкову. – В подмогу их призови. Всех, кто ушёл в пучину морей, стоя по пояс в крови. Всех тех, кто ушёл в пучину морей, стоя по пояс в крови. И нет из битвы пути назад, как нет следа за кормой. Сам Один вряд ли рискнёт сказать – когда ты вернёшься домой. Сам Один вряд ли рискнёт сказать – вернёшься ли ты домой… Так крепче, воин, сжимай топор, врываясь во вражеский строй. Наш ярл неистов в сечи, как Тор! Мы вернулись домой! И, вновь расхохотавшись, направился к выходу из храма. Буркнув на ходу в сторону распятия: – Ну извини. Ребята там уж очень заразительные. Весёлые. Никак не отпускает… Глава 8 1916 год, 5 августа, Петроград Керенский спокойно работал с документами, пребывая в приподнятом настроении. Этот проклятый Меншиков сдох, сгорел в своём особняке. А сколько было слов! Сколько предупреждений не связываться с ним. Даже немцы и те – рекомендовали поступать предельно осторожно: дескать, он вообще не человек и от него можно ожидать всего, чего угодно. А он взял и сдох. Как паршивая собака. Ну как тут не радоваться? Да ещё так удобно! Он уже договорился с министром внутренних дел, и тот готовился дать официальную информацию в газетах о том, что покушение совершено эсерами-бомбистами. И это не могло не радовать. Ведь одним удачным ходом он устранял опасного оппонента и перенаправлял народный гнев на ставших уже совершенно неудобными вчерашних союзников. И расследование покушения на царскую семью пора заканчивать, назначив тех же виновных. Чтобы посильнее. Чтобы от души их приложить. Да, республика пока не получалась. Возможно, даже придётся признать права какого-то из Романовых. Но уж что-что, а конституционную монархию с резко ограниченными правами суверена получится сделать совершенно точно. И он, скорее всего, войдёт в историю как спаситель Отечества. Сейчас главное – не прозевать момент. Он за вчера уже успел написать целую статью и с десяток заметок в разные газеты: рассказывал, какого замечательного человека потеряла Россия и какие мерзавцы – революционеры, совершенно потерявшие край в своей ненасытной жажде крови. Сегодня-завтра они пойдут в печать. К нему уже подключились «лучшие люди России» в своём решительном осуждении «кровожадности сторонников Директории». Так что травля уже началась и скоро грозит стать поистине всеобъемлющей. Они плохие – он хороший. Армия за Меншикова? Так и он за него. Уж теперь-то полиция на его старых союзничков да соратничков спустит всех собак… охотно и радостно. И армия ей поможет. И народ, среди которого Меншиков был весьма популярен. Вот была проблема. Раз – и проблемы нет. Сама издохла. Александр Фёдорович довольно улыбнулся и, откинувшись на спинку стула, потянулся. День грозил стать удивительно удачным. – Чёрт побери… – тихо произнёс он, – до чего же приятно, когда твои враги дохнут! С этими словами встал. Прошёлся до шкафа. Достал бутылку виски и коробку с сигарами. Гильотинку. Спички. Пепельницу. Бокал. Разложил на небольшом журнальном столике, что стоял возле диванчика. Плеснул себе виски в тару. Аккуратно обрезал кончик сигары. Пригубил виски. Прикурил. Пыхнул. Посмаковал. Ещё раз пыхнул. И, откинувшись на спинку, зажмурился от удовольствия. В такие моменты он особенно любил жизнь и верил в свою звезду. Вдали послышались частые, быстро приближающиеся шаги. Нервные. Нехорошо. В обычные дни он бы напрягся, но сейчас ему было плевать. У него – всё хорошо. Просто отлично! Рывок дверной ручки. И в кабинет влетает Милюков, вспотевший и совершенно запыхавшийся. – Он воскрес! – полным ужаса голосом воскликнул Павел Николаевич. – ВОСКРЕС! – Что Вы несёте?! – скривился Александр Фёдорович, совершенно недовольный таким началом разговора. – Кто воскрес? Что за бред? – МЕНШИКОВ!!! – срываясь на визг, прокричал Милюков. – МЕНШИКОВ ВОСКРЕС!!! – после чего сделал три быстрых шага. Схватил с журнального столика едва початую бутылку виски и, опрокинув, начал заливать в себя. Глоток за глотком. На глазах ошарашенного Керенского.