– К тому времени ты успеешь окрепнуть, – шепчет Энджел Ате, которая отворачивается, состроив гримасу. – Мне хочется пить, – говорит Ата, и Энджел бежит на кухню за стаканом, а Джейн развязывает Ате шнурки. – Джейн, ты не ответила мне. Ты пойдешь к Картерам? Джейн поднимает взгляд на сестру. Трудно не согласиться с такой старой женщиной и при этом не обидеть ее. – Дело в Амалии. Я не могу доверить ее Билли. После того как она произносит имя мужа, у нее во рту остается привкус кислятины. – Я позабочусь о ней. Мне будет приятно. У меня не было времени пообщаться с Мали с тех пор, как я начала работать у Картеров. – В полумраке гостиной видно, как Ата улыбается. – Не так-то просто растить ребенка в общежитии. Через две двухъярусные кровати от них кто-то кашляет. Кашель с мокротой, разбрызгивающий вокруг миллиарды микробов. Джейн смотрит на Амалию, все еще спящую в «кенгуру», и поворачивается спиной к кроватям, сознавая, что микробы все равно найдут дорогу к дочери. Всего три недели назад Джейн жила вместе с Билли и его родителями в полуподвальной квартирке на границе Вудсайда[3] и Элмхерста. Когда Джейн обнаружила, что у мужа есть подружка, о которой его братья и мать знали много месяцев, она переехала в общежитие. Амалию, которой исполнилась всего одна неделя, она забрала с собой. Койка над Атой как раз оказалась свободной. Ата внесла плату за Джейн за три месяца вперед. Уйти от Билли оказалось непросто. Он был для нее всем. Кроме него, она ни с кем так и не познакомилась с тех пор, как приехала в Америку. Но Джейн рада, что освободилась от него, как и предвидела Ата. Она не скучает по его нескромным рукам, несвежему дыханию и по тому, как он выключал телефон, когда уходил ночью, чтобы она не могла до него дозвониться. Здесь все тоже непросто. В общежитии всякий раз, когда Амалия обкакается, нужно отстоять очередь в ванную. И Джейн постоянно боится, что дочь скатится с узкой койки, на которой они спят вместе, хотя Амалия еще слишком мала, чтобы самостоятельно переворачиваться. Ночью, когда Амалия плачет, Джейн вынуждена искать убежища на лестнице или на кухне, чтобы не разбудить остальных. И у Джейн нет планов на будущее. – Возможно, Черри позволит мне поспать в ее комнате. Мне все будут готовы помочь, – говорит Ата. И это верно. В общежитии всегда кто-нибудь находится, ожидая ночной смены, отдыхая на выходных, убивая время перед новой работой. Почти все обитательницы общежития филиппинки, и большая часть из них матери, оставившие дома детей. Они обожают Амалию, единственного ребенка, которого мать отважилась взять с собой в общежитие. На каждом из трех этажей есть по одной гостиной и по две общие спальни, вмещающие по шесть, а то и больше обитательниц. Но на каждом из верхних двух этажей имеется еще по отдельной комнате. Ту, что на третьем, снимает Черри. Она работает няней в семье, живущей в Трайбеке[4], но родом из Себу[5]. Ее комната вмещает лишь кровать и комод, но зато там есть дверь, которую можно запереть. Есть там и окно, на котором у Черри стоит керамический горшок с фиалками и еще несколько горшков с зеленью, которую она и ее подруги кладут в свои блюда. На стенах несколько фотографий в рамках. Визит папы римского на Филиппины – трое детей Черри улыбаются на фоне толпы богомольцев. Ее младшая внучка с ямочкой на подбородке, похожая на кинозвезду. Двое мальчиков-американцев, которых она нянчила, когда те были младенцами, теперь уже совсем большие. Они стоят на фоне отделанной бамбуком стены их большого балкона, позади них Башня Свободы[6], и старший мальчик в мантии выпускника обнимает Черри веснушчатой рукой. В свободной руке он держит ярко-красный флаг с надписью «Стэнфорд». Ата поеживается и закрывает глаза. Джейн укрывает ее простыней, удивляясь тому, какой маленькой кажется сестра. Когда она ходит или стоит, то выглядит высокой, куда выше своего пятифутового роста. «Ата» на тагальском языке означает «старшая сестра» или «женщина, покровительствующая младшим». Такова и ее роль в общежитии. Она утихомиривает бранящихся, одалживает деньги оказавшимся на мели и единственная из всех отваживается обращаться с жалобами к хозяину общежития – например, из-за мышей в чулане или очередной протечки. На работе Ата авторитетно разговаривает с миллионерами, которые в присутствии своих отпрысков сами превращаются в детей, неуклюжих существ, которые ищут помощи Аты, чтобы заставить новорожденных есть, спать, рыгать и при этом не плакать. Но, лежа на диване с натянутой по горло простыней, она выглядит такой крошечной, будто может поместиться у Джейн на коленях. До того как Ате поручили первого ребенка, а это произошло более двадцати лет назад, она никогда не бралась за подобную работу. Во всяком случае, никогда не нянчила чужих детей. Она помнит, как появилась на пороге увитого плющом особняка Престонов. Шел дождь, она держала зонтик в одной руке, сумку в другой, и на ней был белый костюм: халат и брюки, как полагается няне. «Я была похожа на загорелую Мэри Поппинс», – любила шутить Ата, хотя Джейн всегда считала, что сестра испытывала страх – ведь она очутилась в незнакомой стране и ее семья осталась так далеко. Нелегко начинать новую жизнь, когда тебе за сорок. Ата нашла работу через свою подругу Литу, которая давно вернулась домой, на Филиппины. Лита служила тогда у Престонов экономкой. По выходным, когда обитательницы общежития готовили обед, Ата любила рассказывать истории о своих хозяевах. С мистером Престоном все было в порядке, он вечно был занят работой, но миссис Престон казалась ей странной. Она обожала деньги, но также и презирала их. Она говорила о дамах, которые обедали в ее клубе для избранных, так пренебрежительно, словно не была одной из них. Она устраивала мероприятия, на которые полагалось приходить в вечерних туалетах, и разгуливала на них босиком. Она ездила к друзьям-художникам в Бруклин и Квинс на метро, но на Манхэттене всегда пользовалась услугами своего водителя, и еще до рождения ребенка Лита слышала, как миссис Престон объявила подругам, что неестественно делить материнство с кем-то посторонним. Ее малышу, мальчику, потребовалось всего две недели, чтобы заставить мать переменить мнение. Он мучился коликами, орал целые сутки напролет и умолкал, лишь когда его брали на руки и ходили с ним вверх-вниз по лестнице. При остановке, даже непродолжительной, он снова начинал плакать. Наконец, впав в отчаяние, миссис Престон попросила Литу «найти кого-нибудь в помощь». Лита тут же вспомнила об Ате, которая нуждалась в деньгах, и сказала миссис Престон, что ее подруга настоящий эксперт по части младенцев. Это не было большой натяжкой. В Булакане[7] Ата каждое лето работала в бесплатной церковной клинике и совершенно самостоятельно вырастила четверых детей. Поскольку Ате больше некуда было податься, ей пришлось запастись терпением. Она была готова ходить с малышом вверх и вниз по лестнице, иногда часами, целовать, когда он начинал плакать, его испещренное крапинками личико и даже издавать похожие на шум океана звуки, напоминающие о покое, царящем в материнской утробе. Она брала его на долгие прогулки в Центральный парк, даже когда было холодно и моросил дождь. В коляске, подпрыгивающей на неровностях, ребенок успокаивался. Он сосал палец и смотрел на движущееся небо. Дома, когда день клонился к вечеру, малыш, выгибая спинку, снова принимался плакать, и миссис Престон начинала терять терпение. Тогда Ата посылала ее отдохнуть и начинала ходить по лестнице – вверх и вниз, вверх и вниз, прижимая крошечное тельце к груди. Престоны сперва наняли Ату на три месяца, но миссис продлила этот срок один раз, другой, а потом еще раз – пока ее сыну не исполнился год. Миссис Престон рассказывала всем, что Ата стала ее спасительницей, которую она никогда бы не отпустила. Но когда ее подруга Сара родила девочку и тоже впала в послеродовую депрессию, миссис Престон попросила Ату помочь. Ата работала у Сары, пока малышке не исполнилось десять недель. Потом она перебралась в пентхаус Кэролайн, сестры Сары, и там проработала двенадцать недель. Кэролайн передала Ату Джонатану, другу мужа по колледжу. Эта семья рекомендовала Ату коллеге Джонатана по работе в банке. У того жена вот-вот должна была родить близнецов. Так и получилось, что Ата стала няней, специализирующейся на уходе за новорожденными. Поскольку Ата приучила ребенка Престонов спать по ночам в одиннадцать недель, несмотря на колики и нервозность, ребенка Сары в десять, а малыша Кэролайн в девять, она стала известна своим режимом сна. Ата рассказывала Джейн, что именно по этой причине семьи едва ли не дрались, чтобы ее заполучить. Бывали пары, которые звали ее, едва узнав, что у них будет ребенок, а иные даже еще раньше, когда только хотели его завести. Этим родителям Ата говорила, что никогда не обещает взяться за новую работу, пока плоду не будет двенадцать недель. «Это единственный способ оставаться честной по отношению ко всем остальным», – объясняла она Джейн, хотя однажды призналась, что настоящая причина крылась в другом. Риск выкидыша в первом триместре был слишком велик. Как она могла планировать свою работу, надеясь на благоприятный исход, но не будучи в нем уверена? А ведь ей требовалось платить за общежитие и высылать деньги на Филиппины своим детям. А еще Ата понимала, что для таких родителей, как ее обычные наниматели, у которых было все и даже больше, недоступность услуг чудо-няни делает их еще более желанными. Ата начинает бороться за режим сна, когда ребенку всего две-три недели. Без приучения к режиму ребенок этого возраста очень часто, примерно каждый час, требует молока и постоянно ищет утешения на материнской груди. Однако Ата сразу начинает растягивать перерыв между кормлениями, добиваясь, чтобы ее воспитанник ел каждые два, потом три, а затем – каждые четыре часа. Ребенок начинает спать всю ночь через восемь или десять недель, в зависимости от пола и веса, а также от того, родился он преждевременно или вовремя. Поэтому матери с кожей, напоминающей цветом взбитые сливки, говорят, что Ата «заговаривает детей». Они не знают, что та проводит всю ночь над кроваткой в темной детской, держа пустышку у губ малыша. А когда тот начинает хныкать, она прижимает его к своей впалой груди и качает, пока тот не начинает дремать, не засыпая, однако, по-настоящему. Тогда она снова кладет его в кроватку. И так ночь за ночью, пока ребенок не привыкает есть только днем и не начинает вечером засыпать сам. После этого поддерживать режим сна и бодрствования становится уже несложно. За долгие годы работы Ата завоевала безупречную репутацию. «Моя работа лучшая из возможных, и я имею дело с лучшими людьми», – любила повторять она. Это не было хвастовством, а если и было, то не пустым. Работодатели Аты были не просто богаты – каждый, кто мог позволить себе няню, осуществляющую уход за младенцем, не был беден, – а очень, очень богаты. В то время как прочие филиппинки соглашались на работу, где приходилось спать на матрасе в углу детской или на раскладывающемся диване в комнате для отдыха, Ата почти всегда имела собственную комнату, причем часто с ванной. В таких домах были террасы или уютные дворики, где желтушные младенцы могли принимать солнечные ванны, чтобы избавиться от лишнего билирубина. В этих домах имелось пять или шесть туалетов, а иногда и больше. Комнат было так много, что некоторые из них имели только одно назначение – библиотека для книг, тренажерный зал для упражнений, альков для вина! Ате доводилось летать на личных самолетах, где она и спящий младенец занимали весь задний отсек, в котором ей подавали еду на столе с полотняными салфетками и тяжелым столовым серебром, как в ресторане. «Коммерческие рейсы не для меня», – шутила Ата, и это была чистая правда. Не имея документов, она могла летать только частными самолетами. В своем белом халатике няни она сопровождала семьи, в которых работала, в Нантакет, Аспен, Пало-Альто и Мэн на самолетах размером с дом. Ата нравилась лучшим работодателям в том числе потому, что понимала их. Джейн считает, что именно это понимание помогало матерям доверять Ате, оставлять свои кольца и браслеты небрежно разбросанными по всему дому, а также рекомендовать няню своим друзьям. «Для меня они не просто клиенты, я выстраиваю с ними отношения», – часто говорит Ата. В подтверждение своих слов она любит вытаскивать из-под кровати, которую снимает в общежитии за триста пятьдесят долларов в месяц, прозрачный пластиковый контейнер, полный поздравительных открыток. Иные из них присланы лет двадцать назад. На каждой видны улыбающиеся дети, которых она некогда нянчила, позирующие на пляже, стоящие на лыжах перед заснеженной горой или сидящие в джипе с простирающейся позади них африканской саванной. Чейз – ах, он был такой спокойный малыш, а его родители такие добрые люди! Они заплатили Ате с премиальными и даже теперь, по прошествии стольких лет, присылают чеки на день рождения. А посмотрите, каким большим стал их парень! И каким умным, он учится на врача! А вот близнецы Леви – они родились маленькими, как мышки, и каждый из них помещался в ладони. И кричали, кричали все время. Их мучили газики. Но к тому времени, когда Ата ушла, они стали толстенькими, с двойными подбородками! Видите, какие они хорошенькие сейчас? И так выросли! Особенно близким подругам Ата любила показывать «прощальные подарки». Она хранила их в отдельной коробке и каждый раз запечатывала для безопасности клейкой лентой. Среди них были серебряная рамка с выгравированными инициалами Аты и ребенка, вверенного ее заботам, и кожаная сумочка, которую она брала с собой только на рождественскую мессу. Она с радостью описывала, как матери плакали, прощаясь с ней, словно Ата была солдатом, отправляющимся на войну. «А потом всегда следовали подарки! Из «Тиффани», «Барниз» или «Сакса». Всегда очень дорогие». Ата качала головой и улыбалась. Она не часто упоминала о пренебрежительном равнодушии и унижениях, с которыми ей довелось столкнуться в некоторых домах, а также о бесконечной усталости, с которой она не расставалась, когда работала няней. Однажды она рассказала Джейн о миссис Аймс, не разговаривавшей с Атой все двенадцать недель, которые та провела в ее доме, за исключением случаев, когда была раздражена и желала высказать какую-то претензию (выбор одежды для малыша или, к примеру, кашемировый свитер, севший во время стирки). Эта женщина смотрела сквозь Ату, словно та была сделана из стекла. Еще были мистер и миссис Ли, которые не позволяли Ате есть их еду. Не разрешалось даже взять немного молока для утреннего кофе. И ей не платили за молочную смесь – столько банок и таких дорогих. Ей приходилось приобретать их на свои карманные деньги, потому что тех, что покупала экономка, было недостаточно. «Какой смысл помнить такие вещи?» – иногда спрашивала Ата Джейн, хотя сама же о них и рассказывала. – Немедленно поешь! Энджел стоит перед диваном с подносом в руках. Кто-то раздвинул шторы, и в залитой светом нового дня комнате Джейн видит, что две ближайшие к ней койки свободны, а постели наскоро заправлены. Она, видимо, заспалась. Энджел помогает Ате сесть и ставит тарелку ей на колени. На ней остатки вчерашнего ужина – морковь, горошек, немного говяжьего фарша; все залито взбитым и поджаренным яйцом. Энджел славится своими омлетами, приготовленными из всего, что нашлось в холодильнике. Она терпеть не может, когда что-то выбрасывают. На работе она собирает по мусорным корзинам контейнеры для еды навынос и одноразовую посуду, а после приносит их в общежитие. Каждые несколько месяцев в большом посылочном ящике, который несколько женщин делят между собой, отправляя вещи домой на Филиппины, накапливаются стопки пустых пластиковых мисок, тарелок и подносов, на которых когда-то обедали клиенты Энджел, уплетая за обе щеки тушеный лосось, бульон с яйцом и спагетти аматричиана. Скоро на них будут накладывать филиппинскую лапшу пансит на церковных собраниях и школьных пикниках. Ата благодарит Энджел за омлет, хотя и оставляет его нетронутым. Она поворачивается к Джейн, которая только что начала кормить Амалию, прикрывшись простыней. – Эти Картеры большие шишки! Знакомство с ними тебе пригодится. Ты завяжешь с ними отношения. Картеры впервые наняли Ату два года назад, но у миссис Картер случился выкидыш на сроке всего в четыре месяца. Она еще была стройная, как тростинка, и даже не ощущала движений плода. Когда Картеры наняли Ату во второй раз, миссис Картер носила мальчика, и родители решили назвать его Чарльзом в честь деда. Когда пошла тридцать седьмая неделя беременности и у Чарльза уже имелись легкие, чтобы дышать, и ногти, чтобы царапаться, он перестал шевелиться. Миссис Картер забеспокоилась, когда прошло целое утро, а малыш ее ни разу не пнул. В больнице беременную немедленно направили в операционную, и мистер Картер бежал рядом с каталкой. Выяснилось, что пуповина обмоталась вокруг шеи мальчика, перекрыв поступление кислорода в сердце и мозг. Когда мистер Картер позвонил из больницы, чтобы отказаться от услуг Аты во второй раз, Джейн как раз была в общежитии по случаю дня рождения Энджел. – Долгой жизни мне! – пропела Энджел, накладывая лапшу пансит в глубокие тарелки. Она была в приподнятом настроении. Под ее глазами виднелись черные синяки, оставшиеся после бурной ночи, проведенной на танцах с очередным мужчиной, знакомство с которым началось в интернете. Она пыталась найти американца, который бы захотел на ней жениться. Ей требовалось гражданство, чтобы вернуться на Палаван[8] и увидеть свою недавно родившуюся внучку. Судя по фотографиям, та родилась белокожей и имела все шансы когда-нибудь получить титул «мисс Филиппины». А может быть, даже и «мисс Вселенная». – Тебя поймают. Иммиграционная служба знает ваши уловки, – проворчала Черри. Она была почти такой же старой, как Ата, и имела допотопные взгляды. Черри не одобряла затею Энджел и ее многочисленные встречи с пожилыми американцами. Она также не одобряла того, что Энджел, которой исполнился пятьдесят один год, надевала на эти встречи короткие юбки и кожаные сапоги до колен. – Это не уловки. Я просто хочу выйти за того, кто меня полюбит, – ответила Энджел, а затем лукаво добавила: – Только я могу не полюбить в ответ его! Она вскинула голову и рассмеялась, обнажив множество золотых коронок в уголках рта. Черри поджала губы так, что они вытянулись в прямую линию, но ничего не сказала, и Джейн с трудом подавила желание рассмеяться. – Диос ко[9], – пробормотала Ата, опуская сотовый телефон в карман. – Картеры. – Дай попробую догадаться, – проговорила Энджел, которая никогда не лезла за словом в карман. – Они опять отказались от твоих услуг. Ата, вздохнув, кивнула. – Я так и знала! Ну и люди! – Энджел подняла такой шум, словно ей подсунули тухлую рыбу. – Они никогда не думают о других. – Нет, – покачала головой Ата. – Нет, Картеры здесь ни при чем. Это не их вина. И она рассказала о ребенке, о больнице и о пуповине, затянувшейся, как петля, на шее неродившегося ребенка. Она рассказала, как мистер Картер настоял, чтобы она взяла месячное жалованье и ни в чем не нуждалась, пока не найдет другую работу. Как он предложил порекомендовать ее подругам жены, которым могут потребоваться ее услуги. Как он попросил ее пожить несколько дней в их доме и помочь миссис Картер справиться с бедой. – Несколько дней? Ха! Ты пробудешь там весь месяц, – предрекла Энджел. – Эти люди не дают деньги просто так. Вот почему они такие богатые! Джейн мыла тарелки, пока Ата гладила свой белый халат. Потом она уложила его в сумку с ночными принадлежностями, где также лежали таблетки от давления, ручки и блокноты. Она села на поезд линии F[10] уже через час после телефонного звонка мистера Картера и через два стояла у дверей его дома. Дина, когда они в первый раз встретились, сжимала в руках носовой платок и всхлипывала. Картеры все еще были в больнице. Позже Дина рассказала Джейн, что реакция Аты была специфической: – Хватит реветь! Лучше займемся делом! И протиснулась в дом, отодвинув стоящую на пороге Дину. Ата начала с детской. Она положила подушки с монограммами, одеяла и полотенца в шкаф, а также убрала туда боди для новорожденных и ползунки размера N, разложенные на пеленальном столике. Затем она быстро прошла в комнату матери, где опустошила ящики с бюстгальтерами для кормления, а также убрала с тумбочки альбомы для отслеживания развития ребенка и распечатки УЗИ. Она вынесла из библиотеки колыбель и плюшевых мишек, сняла с кухонных полок чай для улучшения лактации и витамины для беременных, уложила подушку для кормления грудью, стеклянные бутылочки и радионяню в пакеты для бакалейных товаров, а затем убрала все это в кладовку. Когда миссис Картер приехала домой из больницы, ее груди были налиты молоком. Ата помогла прикрепить к соскам резиновые накладки и научила пользоваться молокоотсосом. Она не позволила своему взгляду задержаться ни на пятнистом лице миссис Картер, ни на ее припухших глазах. Когда молоко иссякло, Ата отсоединила молокоотсос и велела хозяйке отдохнуть. – Кто-то на улице меня поздравил, – сказала миссис Картер, прикрывая рукой все еще большой живот. Ата наклонила голову и вышла из комнаты, чтобы вылить теплое материнское молоко в кухонную раковину. – Вы зря тратите на меня ваши деньги, – заявила Ата несчастной матери на четвертый день. Она терпеть не могла праздности, а делать ей было почти нечего. Она провела утро, наблюдая, как садовник подстригает деревья вокруг террасы, чтобы те не закрывали вид на прилегающий парк. Но миссис Картер настаивала на том, что ей не справиться одной с молокоотсосом и она нуждается в помощи Аты. Она сцеживала молоко каждые четыре часа, то есть шесть раз в день. Она делала это даже посреди ночи, в маленькой комнатке Аты, чтобы, по ее словам, не беспокоить мужа. – И это при том, что в квартире полно других комнат, – шепотом призналась Ата, разговаривая с Джейн по телефону. Через несколько дней Ата снова попыталась получить расчет. Энджел разболелась и попросила Ату поработать няней вместо нее. Семья была хорошая, и платили немало. Миссис Картер была в кабинете. Она только что закончила сцеживаться и с гордостью протянула Ате бутылочку молока. – Восемь унций. Неплохо, как думаешь, Эвелин?