Последние слова она произнесла, набирая ответ. – Что-то случилось? – полюбопытствовала я. Макеева, убрав телефон, закатила глаза. – Поражаюсь тупости и безответственности некоторых людей. Это мамаша одной больной девочки. Ей было велено привести ребенка на консультацию в полпервого, но она явилась раньше и устроила скандал. Я посоветовала ей спокойно подождать чуток, сказала, что к ним из отделения спустятся. Если я организовываю встречу с профессором, проколов не бывает, надо только прийти в указанный срок. – Забудь о делах, поехали на дачу, – велела я. – Только расплачусь по счету… – Как-то неудобно в чужой дом с пустыми руками, – занервничала Лена. – Глупости, – отмахнулась я, – у Аллы все есть. – Нет, неприлично заявляться в гости без коробки конфет! – отрезала Макеева. – Подожди пять минут, я сбегаю вон в тот павильончик. – Не дури! – попыталась я остановить Ленку. Но та никогда никого не слушает, переубедить ее невозможно. – Я быстро, – пообещала она. Я предприняла последнюю попытку урезонить упрямицу: – Навряд ли в ларьке на подмосковной платформе найдутся свежие конфеты. – Плевать на качество, – заявила Макеева, – главное, что я не с пустыми руками припрусь. Слушай, дай тысячу, а? У меня карточка, сомневаюсь, что в этой глуши их принимают. Я достала кошелек. – Вас рассчитать? – крикнула от стойки бара официантка. – Да, пожалуйста, – ответила я, наблюдая, как Лена на всех парах несется к выходу. Макеева выскочила на площадь, перебежала ее, обогнула павильончик и пропала из виду. Я бездумно рассматривала пустую пыльную улицу. Станция «Брендино» – забытое богом место. У платформы притормаживают на считаные секунды далеко не все электрички, а скорые поезда свистят мимо на полной скорости. Обычно на привокзальных площадях возникают рынки, гомонит толпа, фыркают автобусы-маршрутки, а местные бабы торгуют всякой самодельной снедью. Ну и, конечно, там есть местный ЦУМ с кафе, в общем, жизнь бьет ключом. Но до станции «Брендино» не добрался дикий российский капитализм, из всех перечисленных мною благ цивилизации здесь были лишь небольшая забегаловка «Парус», в которой мы и встретились с Леной, да магазинчик «Радуга». Я живу в Брендине всего неделю, но уже успела познакомиться с продавщицей. Пришла купить на станцию газеты, узнала, что пресса продается вместе с продуктами, и зашла в павильончик. Крохотный снаружи, внутри он оказался на удивление просторным и походил на торговые точки, открытые при бензоколонках. Несколько рядов стеллажей, поставленных в беспорядке, были заполнены разными товарами. Бытовая химия мирно уживалась с хлебом, гастрономией и журналами-книгами. Касса находилась в противоположном конце от входа, и я, выбрав нужные издания, сказала хозяйке павильончика: – Прямо у двери лежат шоколадки, а вам не видно, кто вошел. Наверное, часто недосчитываетесь товара? – Покупателей мало, – ответила продавщица, – теперь все ездят в Ликино, пять минут, и вы в двухэтажном супермаркете. Там и выбор товаров больше, есть кинозал и кафе. На машине до него рукой подать, да и пешком недалеко. Ко мне редкие покупатели заглядывают, в основном местные пенсионерки, а они не вороватые. Поболтав с женщиной минут десять, я узнала, что ее зовут Наташа Миронова и что она хочет избавиться от убыточного предприятия. За то время, когда мы вели неспешный разговор, в торговый зал никто не заглянул. Зря Лена помчалась туда за конфетами, Наташа продаст ей коробку с «седыми» от старости шоколадками. Вам, наверное, интересно, как меня занесло в богом забытое место? Сейчас объясню, что я тут делаю. Глава 2 Некоторое время назад в моей жизни произошли изменения – я рассталась с Юрием Шумаковым. Что произошло между нами, вспоминать, ей-богу, неохота, да я уже в деталях рассказала эту историю[1]. Потеряв навсегда Шумакова, я приобрела друга – Костю Франклина. Сначала ни о каких любовных отношениях между нами речи не было – мне не хотелось наступать на те же грабли снова, я вполне насладилась стуком их рукоятки по своему лбу. Но Франклин нравился мне все больше и больше. Только не подумайте, что меня прельстило богатство Константина. Мои детективные романы, публикуемые под псевдонимом Арина Виолова, пользуются спросом у читателей, и хотя меня нельзя назвать самым популярным писателем России, тиражи у них вполне приличные, а гонорары достойные. Я зарабатываю себе на хлеб с маслом и сыром, имею новую квартиру, вожу симпатичную иномарку, совершаю путешествия за границу и так далее. Одним словом, абсолютно не нуждаюсь в спонсоре и очень довольна этим обстоятельством. Но как всем женщинам мне не хочется быть одной. Сейчас у нас с Костей полыхает роман, и, похоже, у него большие планы в отношении меня, потому что недавно он сказал: – Мама приглашает тебя пожить у нас на даче, хочет отблагодарить за поиски Ани. Я смутилась. – Твоя пропавшая сестра так и не нашлась, единственное, что удалось узнать: когда Анна покинула город Беркутов, она была жива. – Что и подарило нам надежду! – воскликнул Костя. – Пожалуйста, не отказывайся, мама хочет тебя отблагодарить. И я присоединяюсь к ее просьбе. Тебе понравится у нас. Учитывая финансовое положение Константина, его машину, одежду и часы, я предположила, что окажусь в одном из расположенных близ столицы элитных поселков в трехэтажном каменном особняке, по дубовым паркетным полам которого шныряет прислуга, и буду гулять по парку, обустроенному известными ландшафтными дизайнерами. Чтобы не ударить в грязь лицом перед хозяйкой, я уложила в чемодан несколько коктейльных и вечерних платьев, туфли на шпильках, прозрачные колготки и кучу косметики. Мать Франклина представлялась мне дамой, вроде английской королевы: безукоризненно одетой леди с аккуратной прической и в очень дорогих украшениях. Представьте же мое изумление, когда моим глазам предстала старая подмосковная дача, хоть снаружи и обложенная кирпичом, но внутри оставшаяся деревянной. Дом был двухэтажным, плюс мансарда, в нем имелось несколько санузлов, газ и электричество. В советские годы такая фазенда считалась бы дворцом эмира, но сейчас она выглядела весьма скромно. Удивляла и обстановка – никакого новодела, сплошные антикварные буфеты, резные деревянные столы, дубовые стулья, жесткие сиденья которых смягчали подушечки в самовязаных разноцветных наволочках. Кровати имели фундаментальные изголовья и были накрыты одеялами из натурального пуха, а полы покрывали шерстяные ковры с традиционным рисунком. Никаких синтетических паласов! На кухне не было СВЧ-печки и посудомоечной машины. Кофе домработница Галя варила в джезве. Вместо геля для посуды на подставочке возле раковины лежал кусок детского мыла, а рядом стояла банка с пищевой содой. Окончательно добила меня губка. Вернее, ее отсутствие. Сейчас почти у всех хозяек есть кусок поролона, к которому с одной стороны прикреплено жесткое зеленое покрытие. А у Аллы использовали раритетную вещь – связанную крючком «плюшечку». Увидев сей предмет, я взяла его в руки и едва не задохнулась от ностальгических воспоминаний. Воспитавшая меня Раиса, принося из магазина овощи, всегда вытряхивала картошку, морковку, свеклу, лук из сеток в ящик под столом на кухне, пустые же упаковки не выкидывала. Тетка велела мне стирать их и высушивать на батарее, а потом нарезала полосками и вязала крючком из них мочалки для мытья посуды. Представляете, что я испытала, когда увидела, как Алла, мать очень богатого человека, занимается тем же рукоделием, сидя у телевизора? Но самым поразительным на даче, словно провалившейся в дыру времени, оказалась библиотека, расположенная в мансарде. Когда Костя отвел меня туда, я не удержалась и воскликнула: – Господи! Все подкрышное пространство занимали явно специально заказанные шкафы, которые были забиты как художественной, так и научной литературой. Мировая классика перемежалась переплетенными годовыми подшивками журналов «Крокодил» и «Огонек». – Можно посмотреть? – спросила я. – Конечно, – улыбнулся Костя. – Библиотека не музей. Я все детство листал «Крокодил» довоенных и последующих лет, он мне заменял комиксы. Я распахнула дубовую дверцу, увидела привинченную с внутренней стороны маленькую табличку с гравировкой «Магазинъ Мюръ и Мерелизъ»[2] и опять не удержалась от восклицания: – Ну и ну! Костя сел в большое кресло, стоящее в центре чердака, и вкратце рассказал свою семейную историю. Его прадедушка был профессором Московского университета, отличался замкнутостью, не любил шумные компании и в начале двадцатого века построил эту дачу. В те годы Брендино считалось невероятным захолустьем, но Степан Михайлович и его жена чудесно жили здесь все лето, возвращались в суетную Москву лишь с началом учебного года. Аня, родив сына, окончательно переселилась в деревню – воспитывала мальчика, обучала местных жителей грамоте, преподавала в сельской школе и была вполне довольна. Степан Михайлович рано понял, что правление Иосифа Сталина ничего хорошего стране не принесет, и тоже перебрался в Брендино. Супруги мирно обитали в глуши. Они не стали жертвами репрессий, о них просто забыли. Их сын пошел по стопам отца – закончил МГУ и остался там преподавать. Дачу дед Константина обожал и после смерти родителей ничего там переделывать не стал. Жена была ему под стать, и звали ее, как и умершую свекровь, Анной. У четы родилась дочка Аллочка, повторившая путь отца – девочка с красным дипломом окончила МГУ и тоже не покидала старый дом. – Это наше родовое гнездо, – улыбнулся Костя. – Очень хорошо, что оно расположено в непрестижном направлении, вокруг масса брошенных деревень, здесь немноголюдно. Я не посмел разрушить дачу, просто пару лет назад провел полную ее реставрацию и капитальный ремонт, проложил новые трубы, поставил современные котлы отопления и мощный генератор. – Батареи тут старые, чугунная гармошка, – перебила его я, – им куча лет! – Их отреставрировали, – пояснил Костя. – Крышу заменили, укрепили фундамент, дерево обработали особым составом, ему не страшны ни огонь, ни жучки. Теперь дом простоит еще сто лет. Во времена моего детства стены красили в голубой цвет, и в сочетании с красной крышей дом выглядел как пасхальное яйцо. Но когда я пошел в девятый класс, его обложили кирпичом. Представляешь, как сложно было добыть этот материал в советские годы? Жили мы не богато, мама крутилась, как могла. Но дача для нее словно родной, любимый человек, поэтому она и сделала ремонт. Ну, а потом уж я занялся полной реконструкцией. Скажи, мне ведь удалось сохранить дух старинного дома, несмотря на масштабную реставрацию? – Полнейшее ощущение, что я перенеслась в первую треть двадцатого века! – воскликнула я. – Конечно, я не знаю, как тогда жили люди, поскольку появилась на свет намного позже, но чувство именно такое. Удивительно, что все вещи в отличном состоянии. Ладно, библиотека, книги живут веками. Но ковры? Они у вас не висят на стене, по ним ходят, а выглядят, как новые. Абажур в столовой шелковый и до сих пор не прогорел. А постельное белье… Белое, льняное, простыни с каймой, пододеяльник с овальным вырезом посередине, наволочки с пуговичками. Сейчас одеяло и подушку засовывают в мешки с клапанами. И никакой лен не выдержит, если его стирать много лет. Такое белье продавалось в Москве в шестидесятые. Раиса пользовалась похожим, но оно совсем истрепалось еще во времена моего детства. Тетка доставала комплект из шкафа и причитала: «Выдали мне на заводе премию, и я ее всю на бельишко ухнула. Купила наилучшего качества, чтоб надолго хватило. Но ничего вечного нет, поистерлась простынка. Ладно, я ее посередине разрежу и края сошью, будет со швом в центре, зато целая». А у Аллы белье в гостевой выглядит абсолютно новым. Костя улыбнулся. – Некоторые люди коллекционируют картины, другие открытки, третьи марки, а моя мама хочет сохранить прежний дух и облик дачи. Она очень расстраивается, если что-то приходит в негодность, поэтому я всегда начеку. Абажур сделали год назад, я им заменил старый, ковры специально для нас выткали в Таджикистане. Белье сшили монашки, но до того, как они принялись за работу, я заказал в Иванове несколько рулонов льняного полотна образца прошлого века. Обеденный сервиз привез из Питера, он изготовлен мастерами Ломоносовского завода тоже по моей просьбе. – Дом-музей, – пробормотала я. – Это неверно, – возразил Франклин. – Экспозиции отгораживают шнуром и снабжают табличками «Не садиться», «Не трогать», «Не ходить». А здесь хоть и особый, но живой мир. Мама непростой человек, с оригинальным мышлением, очень семейный, почитающий предков. К тому времени я прожила на даче три дня и уже успела понять, что у хозяйки своеобразный характер. Начнем с того, что мать Кости решительно не похожа на пенсионерку. Алла Фокина моложавая, веселая, модно одетая женщина, полная жизненных планов. Она не сидит день-деньской у телевизора и не пилит родственников, с ней можно побеседовать на любую тему от кулинарии до политики. Алла с удовольствием поддержит любой разговор, но настоящее наслаждение ей доставляет беседа про сына. Хотя стоп! Я употребила слово «беседа», но едва речь заходит о Косте, как его мать моментально забывает о светском воспитании и принимается рассказывать о любимом сыночке, не давая присутствующим вставить ни словечка. В день моего приезда Алла усадила гостью в столовой на диване, вытащила пудовые альбомы и начала демонстрировать снимки Кости. Открывалась экспозиция канонической фотографией: на расстеленном байковом одеяльце на животе, чуть приподняв голову, лежит пухленький младенец. На следующих фотографиях я увидела Костю в костюме зайчика, Костю у елки, Костю на даче, Костю в первый школьный день, Костю на море… Никаких снимков его родного брата и сестры не было и в помине. Мне оставалось лишь гадать, почему фотограф ни разу не запечатлел других детей Аллы. Может, где-то в шкафах лежат альбомы с фото второго сына и дочери Ани, которая намного младше братьев? Кстати, раз уж зашла речь о ближайших родственниках Кости, скажу, что его брата зовут… тоже Константином. Более того, они близнецы. Но их сходство исключительно внешнее, по характеру братья полярны. Один успешный бизнесмен, веселый, разговорчивый, свой в любой компании человек. Второй же владеет пиццерией, причем постоянно находится на грани разорения, замкнут, не любит общаться с людьми, предпочитает проводить время в одиночестве. Первый живет вместе с матерью, в собственной квартире. У первого неисчислимое количество знакомых, второй почти аутист, на его день рождения приходят только мать и брат. Первый стал врачом, проработал пару лет в реанимации, уволился и занялся бизнесом, второй сидел дома сложа руки, высшего образования у него нет. В результате имя первого теперь в списке «Форбс», и он помогает материально второму, вливая средства в его вечно пребывающее на грани краха небольшое дело. Какому родителю придет в голову дать мальчикам-близнецам одинаковые имена? Могу назвать лишь одного человека: поэт Константин Фокин. Когда его жена Алла родила двойню, он решил, что оба сына должны стать Константинами. Вот попробуйте вслух произнести: Константин Константинович. Язык же сломать можно! Больше похоже на скороговорку. Обычно, если у отца длинное имя с преобладанием согласных букв над гласными, сына называют коротко – Иван, Олег или, скажем, Игорь. Аллочка попыталась донести до супруга эту мысль, но он не пошел на уступки. Поэт поставил жену перед выбором: – Или их обоих зовут Костей, или я ухожу из семьи. По мне после такого заявления ей следовало сказать: – Ну и пожалуйста, дверь открыта! Но Алла не хотела остаться одна, и, вероятно, она любила своего вздорного супруга, поэтому подчинилась. Каким образом удалось уговорить работников загса выписать две идентичные метрики, я не знаю. В детстве и отрочестве мальчики, подхватив какую-нибудь детскую инфекцию вроде кори, слышали слова отца, обращенные к матери: – Что ты переживаешь? Двое сыновей никогда вместе не умрут. Если один Костя скончается, у нас останется второй Костя. По сути ничего не изменится. Похоже, глава семьи был с большим заскоком или имел психическое заболевание, но Алла не ссорилась с супругом и не пыталась его лечить. Стоит отметить, что отец никогда не унижал, не бил детей, не повышал голоса, общаясь с сыновьями. Все карательно-воспитательные функции были возложены на мать. Отец сидел целыми днями в кабинете – строчил свои вирши. Но, увы, славы Роберта Рождественского или Андрея Вознесенского он не получил. Сборники Фокина не пользовались популярностью из-за черной депрессивности, в каждом стихотворении непременно шла речь о смерти и страданиях. Зарабатывал Фокин копейки, и его не смущало, что семья существует на оклад жены-преподавателя да на средства, которые им дает тесть-академик. Фокин скончался, когда близнецам исполнилось пятнадцать лет. После его ухода из жизни сначала Алла, а потом и все остальные стали именовать мальчика, появившегося на свет вторым, Кириллом. Первый остался Константином. Но в документах мать ничего менять не стала. Франклин – творческий псевдоним Кости, под этой фамилией он, страстно увлекающийся фотографией, публикует свои снимки и устраивает выставки. Фамилию Фокин он не любит, Костя предпочитает представляться как Франклин.