Мужская спина замерла. Кто-то из оперативников (не поняла кто, уж больно испуганный был голос) робко произнес: — Попробуй вызвать подмогу. Кажется, это сказал тот, что полировал сейчас мою машину. Его коллега стоял чуть поодаль, держа руки по швам и стараясь не шевелить ничем, в том числе губами. Когда он заговорил, создалось впечатление, что в свободное от службы время он выступает на эстраде в роли чревовещателя. — Как я тебе ее вызову? Эта проклятая псина не сводит с меня глаз. Откуда взялось это исчадие ада? Я не могла не признать, что сравнение он подобрал удивительно точно. — На ней ошейник. Собака домашняя. — Может, ты и кличку прочтешь? — сдавленным голосом поинтересовался тот, что стоял, плотно прижав руки к телу. — И фамилию хозяина? Кому в голову пришло держать ЭТО в качестве домашнего любимца? Он замолчал, но через секунду продолжил с мстительной надеждой в голосе: — Посмотри, фамилии… Фамилии хозяина там, часом, нет? Мужчина, подпирающий мою машину, слегка пошевелился. Это почти незаметное движение сильно не понравилось нашему четвероногому другу. Пес сделал пару шагов в нашу сторону и тихо, но как-то очень угрожающе зарычал. Оперативник мгновенно замер и, как мне показалось, даже дышать начал через раз. Глава 7 В критическую минуту обязательно должен появиться герой. Это закон. Если герой по каким-то причинам не появляется, это означает, что в данной конкретной вселенной что-то разладилось. С нашей Вселенной, надо полагать, был порядок, так как герой все же появился. Хотя во внешности вынырнувшего откуда-то из переулка человека не было ничего от знаменитых героев прошлого, настоящего и будущего — ни легкости в движениях, как у Супермена, ни статности фигуры, как у Бэтмена, ни кольта за пазухой, как у Дика Трейси, ни элегантной небрежности, как у Джеймса Бонда. Гораздо больше он напоминал потенциальную жертву, человека, оказавшегося не в то время не в том месте. Несмотря на довольно теплый вечер, на голове мужчины красовался заячий треух, некогда довольно популярный в народе, а теперь почти уже забытый головной убор. Старенькая, много повидавшая в этой жизни куртка была застегнута на все пуговицы (на все, которые еще присутствовали). Вытянувшиеся на коленках спортивные штаны были заправлены в… И вот тут я удивилась. На ногах невзрачного мужичка были зимние кроссовки из новой коллекции известного модельера, на показе которой я как раз недавно побывала по заданию редакции. Насколько мне было известно, эта модель в продажу должна была поступить только в конце лета, а сейчас еще не закончился апрель. Стало быть, мужчина — не сторож со стройки. На такие кроссовки рядовой сторож будет зарабатывать лет десять. При условии, что у него нет семьи и он готов все эти годы сидеть на хлебе и воде. В руках у незнакомца была бутылка минеральной воды, из которой он в данную минуту прихлебывал, и несколько неуместная (при таком наряде) трость. Псевдосторож не выказал ни малейшего удивления при виде двух сотрудников Службы безопасности, замерших в неестественных позах, как будто они только что играли в детскую игру «море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура на месте замри». Не испугался мужичок и мохнатого крокодилообразного чудовища, хотя любой нормальный человек на его месте обязательно испугался бы. Сотрудники Службы безопасности, по идее, также должны были отметить необычную обувь вновь прибывшего, но они слишком сосредоточились на том, чтобы не дать собаке повода наброситься, поэтому сразу взяли неверный тон. — Ты местный? — резко спросил тот, что подпирал мою машину. Мужчина никак не отреагировал, зато на интонацию отреагировал пес. Уши у него встали торчком, а сам он подобрался, как перед прыжком. Я подумала, что эсбэшник не прав и зря он начал беседу с потенциальным спасителем именно так. Теперь тот может спокойно развернуться и уйти, предоставив им самим выпутываться из передряги. Однако мужчина не ушел, а продолжал молча смотреть на живописную троицу. В его спокойствии не было ничего напускного. Он действительно не боялся собаки, как не испытывал и священного трепета перед сотрудниками грозного ведомства. — Ты слышишь, что тебе говорят? — продолжал гнуть свое тот из сотрудников, чья спина плотно контактировала с моей машиной. — Глухой, что ли? Мужчина в модных кроссовках продолжал игнорировать реплики эсбэшника, зато опять возбудился пес. Для затравки он слегка рыкнул, потом рычание перешло в равномерный фоновый гул, как будто в животе у него заработал моторчик. — Спокойно, Мальчик… Я аж вздрогнула: это заговорил доселе хранивший молчание незнакомец. Вот интересно, кого из двух эсбэшников он назвал мальчиком. Тот, что продолжал стоять, вытянув руки по швам, выглядел лет на сорок пять. Спина второго сотрудника СБ (а со своего места я могла видеть только спину) вызывала в памяти такие слова как «дзюдо», «самбо» и «рукопашный бой», причем в супертяжелой весовой категории. Все мальчуковое закончилось в этой спине лет тридцать тому назад. Мелькнула мысль — издевается, и сейчас они ему покажут. Ну, не сейчас, а когда уйдет мохнатое чудовище. Чудовище же, похоже, уходить никуда не собиралось, зато неожиданно живо отреагировало на обращение «Мальчик». Пес слегка повернулся в сторону незнакомца и, удивительное дело, завилял хвостом. Эсбэшники не ошиблись: собака на самом деле оказалась домашней, имела кличку Мальчик и хозяина. Однако все это, вместе взятое, не делало ее менее опасной. — Это твоя собака? — вступил в разговор тот, что стоял поодаль, по-прежнему вытянув руки по швам. Мужчина в кроссовках проигнорировал вопрос, обратившись к более приятному, с его точки зрения, собеседнику: — Мальчик, Мальчик, иди сюда… Мохнатый крокодил завилял хвостом еще сильнее и весело затрусил к хозяину. Спина, подпирающая мою машину, заметно расслабилась. Второй, тот, что разговаривал как чревовещатель, перестал держать руки по швам, встал по стойке «вольно» и поднес к уху рацию. Стоящий около моей машины эсбэшник сделал шаг вперед и полез во внутренний карман пиджака — за удостоверением или пистолетом. И вот тут он допустил роковую ошибку. Надо было либо делать это медленно и незаметно, либо очень-очень быстро. Он же действовал, не скрывая своих намерений, но скорости ему не хватило. Глава 8 Меня всегда удивлял распространенный литературный штамп «все произошло так быстро, что никто не понял, что случилось». Высказывание удивляло своей несуразностью. Как можно смотреть на что-либо и не заметить изменения. В детстве, когда дядя Никита с женой и сыном Добрыней приходили к нам в гости, в перерыве между обедом и чаем мама любила устраивать конкурсы, в которых должны были принимать участие и дети, и взрослые. Большая часть конкурсов представляла собой несколько модифицированный вариант игры в фанты. Я эти конкурсы ненавидела от всей души, но мне не хотелось огорчать маму. Она так долго их готовила, покупала призы и искренне верила, что я получаю удовольствие от подобных развлечений. Ей не приходило в голову, что человек, который никогда не выигрывает, не может испытывать удовольствия. Где-то за месяц до намеченного праздника мама начинала придумывать новые конкурсы и викторины. Делала она это совсем не для того, чтобы я наконец одержала победу. Мама считала, что гостям может надоесть играть в одно и то же. Вот так она совершенно случайно наткнулась на то единственное, в чем, как потом оказалось, мне не было равных. Примерно с десяти часов вечера взрослые провожали очередной старый год. Был непременный салат «оливье», от которого мои родители упорно не желали отказываться, несмотря на то что в более продвинутых семьях «оливье» давно считался моветоном. Я много раз пыталась объяснить родителям, что пора бы уже перейти на японскую или, на худой конец, итальянскую кухню. Что давно уже никто не стоит два дня у плиты, чтобы накрыть стол, а еду заказывают из ресторана. Увы! Мама обижалась и начинала вздыхать по поводу моего переходного возраста, который делает меня такой нетерпимой, а папа заводил нудную речь о традициях, которые нужно беречь, потому что традиции — это память поколений. Одной из немногочисленных «традиций» нашей семьи был салат «оливье» на новогоднем столе (по-моему, папе не стоило так беспокоиться об исчезновении именно этой традиции — должно пройти много десятилетий, если не столетий, чтобы мы забыли салат «оливье»). Второй по значимости шла традиция не сажать детей за «взрослый» стол. Мы сидели в моей комнате и резались в стратежку. Мы — это я, Добрыня и его старшая двоюродная сестра Маринка. Вообще-то, резались мы с Добрыней, Маринка же, которая была нас старше на целых два года, старательно делала вид, что компьютерные игры — развлечение для мелюзги, взрослые девушки такой ерундой не увлекаются. Она лениво перелистывала свежий номер модного журнала и брезгливо морщилась всякий раз, когда мы с Добрыней начинали слишком громко спорить по поводу того, чей сейчас ход. Так мы сидели приблизительно до девяти вечера, когда открылась дверь, вошла моя мама и торжественно объявила, что «начинается самое интересное» — конкурсы. Маринкино лицо вмиг еще больше поскучнело, я тоже не сильно обрадовалась, так как перевес в игре на данный момент был определенно на моей стороне. А если сейчас мы все бросим, потом Добрыня просто откажется доигрывать (так уже бывало не раз — он не любил проигрывать). — Мам, — начала было я, но меня тут же перебил мой противник: — Тетя Галя, мы идем. После чего демонстративно отодвинул стул, дабы показать, что для него игра окончена. — Я сохраню игру. — Я постаралась, чтобы в моем голосе прозвучали угрожающие нотки. — Это сколько угодно, — махнул рукой Добрыня. — Сохраняй на здоровье. И опять ему удалось вывернуться. Сколько раз возникали похожие ситуации, и всегда, всегда получалось, что взрослые на его стороне. Причем я давно уже поняла, как он этого добивается. Рецепт был прост, как все гениальное: он всегда с ними соглашался, за что получал большие и малые бонусы, заодно решая свои текущие проблемы (как в данном случае, например). Всякий раз я злилась, давала себе слово научиться сдерживаться и в очередной раз срывалась. Но сегодня я решила прикусить язык, не стала спорить с мамой и молча начала выключать компьютер, кипя от негодования. Вот всегда так, я почти выиграла, а теперь меня ждет сорокапятиминутное мучение, пока остальные будут петь, играть на скрипке, разгадывать загадки и метко кидать дартс. Маринка и Добрыня уже вышли, а я все еще сидела перед потухшим монитором, стараясь сдержать подступившие слезы. В комнату заглянул дядя Никита, Добрынин папа. — Васька, ты что тут скучаешь? А ну, давай пошли, сейчас конкурсы начнутся. Я сделала глубокий вдох и поплелась в гостиную. Там уже играла музыка, стало быть, первый конкурс успели провести без меня, и выиграла его, конечно же, Маринка — обладательница не слишком приятного, но зато очень громкого голоса. Сейчас она поставит свою любимую песню из репертуара Аллы Пугачевой и будет насиловать наши уши минут десять. Потому что, когда она допоет, обязательно встрянет кто-нибудь из взрослых, похвалит Маринкин голос и попросит спеть еще. Маринка повыпендривается для вида, но потом согласится, и от караоке ее придется чуть ли не метлой отгонять. Вечер продолжался. Вот уже и Добрыня пропилил на своей скрипке нечто сложное, чуть ли не ноктюрн Паганини. Мама с восторгом смотрела на него и укоризненно на меня. Я сделала вид, что не замечаю ее взглядов. Да, я прекрасно понимаю, что на фоне таких высокоталантливых детей, как Добрыня и Маринка, я выгляжу так себе, но лично я себя вполне устраиваю. Скрипка взвизгнула в последний раз, Добрыня устало и немного картинно опустил смычок. Минуту или около того все молчали, потом захлопали. Мама в последний раз бросила взгляд на меня, потом на пианино, потом опять на меня, убедилась, что ее посыл остался без ответа, и довольно уныло объявила «совершенно новый конкурс». — Участвуют, — торжественно провозгласил папа, — Василиса, Марина и Добрыня! Участники конкурса, сделайте шаг вперед. Маринка и Добрыня бодро шагнули. Маринка уже совершенно забыла о том, что надо прикидываться взрослой, и с упоением сжимала в руках выигранный приз — очень приличный лак для ногтей. Я бы тоже от такого не отказалась, но победила Маринка. Тем временем мама закончила приготовления к конкурсу. На большой белой салфетке было аккуратно разложено несколько предметов: посередине лежала папина трубка, слева от нее два мандарина, левый нижний угол оккупировал радостно оскалившийся череп (а я-то недоумевала, зачем мама попросила у меня мой любимый брелок), еще там были четыре разноцветные соломинки для коктейля, будильник, конфета «Мишка косолапый» и маникюрные ножницы. Мы с удивлением смотрели на этот своеобразный натюрморт. Но мама живо прикрыла его второй салфеткой. — А теперь, — продолжил папа голосом эстрадного конферансье, — внимание! Условия конкурса!!! В течение тридцати секунд вы смотрите на вещи, разложенные на салфетке, после чего уходите в соседнюю комнату, мы кое-что меняем, можем даже что-то убрать. Вы возвращаетесь, и… Тот, кто определит, что изменилось и чего не хватает, и станет победителем. Внимание!!! Раз, два… три! Мама сдернула верхнюю салфетку, и мы уставились на разложенные вещички. Дядя Никита с секундомером в руке следил за временем. — Пять, четыре, три, два один… Все! Мама быстро накинула салфетку. — Давайте-давайте, в ту комнату, живо, — погнал нас дядя Никита, хитро улыбаясь. Мы неохотно вышли. — Что за дурацкий конкурс? — возмутилась. Маринка. Ясное дело, они с Добрыней любят конкурсы музыкальные. Например, угадать наигрываемую на пианино мелодию. В таких конкурсах я вылетаю уже на первом же туре, а они еще минут пятнадцать соревнуются друг с другом, к вящей радости родителей. Мы стояли у дверей и молча ждали. В соседней комнате родители тихо переговаривались, чем-то шуршали, несколько раз хохотнул дядя Никита. Добрыня попытался подсмотреть, но был замечен и прилюдно пристыжен своей собственной мамой. Наконец дверь распахнулась, на пороге возник сияющий дядя Никита и торжественно пригласил всех «участников» пройти к месту состязания. Я выскочила первой, мне заранее было понятно, что жизнь преподнесет мне очередное разочарование в виде привычного проигрыша. Так чем быстрее закончится «состязание», тем лучше. — А теперь слушайте условия конкурса. — Мой папа поднял руку, чтобы привлечь наше внимание. — Ниночка, раздай им реквизит. Добрынина мама раздала нам листочки и карандаши. — Вы все видели, что лежало на салфетке, — продолжал папа. — Признаюсь, мы кое-что оттуда убрали, кое-что добавили, а кое-что поменяли местами. Сейчас мы вам все покажем. Вы будете смотреть на это тридцать секунд, как и в прошлый раз. После чего ваша задача — нарисовать на листке все предметы, которые вы запомнили, или записать, что, по-вашему, изменилось. Добрыня и Маринка заметно скисли: соревнование было явно не из тех, где они могли, не напрягаясь, демонстрировать свои преимущества — музыкальный слух и вокальные данные. Папа сделал правой рукой эффектный жест, мама не менее эффектно сдернула салфетку, мы уставились на созданную родителями композицию. Тридцать секунд закончились, как мне показалось, раза в три быстрее обычного. Дядя Никита дунул в смешную пищалку, мама быстро прикрыла все салфеткой. — Всем участникам конкурса, — торжественно провозгласил папа, — дается полторы минуты, чтобы написать или нарисовать — это кому как удобнее — все изменения, которые вы заметили. — Дядя Миша, — заныл Добрыня, — мало полминуты. — Не хныкать, — бодро перебил его папа. — Проигрывать тоже надо уметь достойно. Добрыня с ненавистью посмотрел на него и удалился в самый дальний угол, плюхнулся в кресло и прикрыл ладонью свой листок — чтобы никто не подглядывал. Предосторожность совершенно не лишняя, так как Маринка уже вытянула шею, стараясь заглянуть в мой листок. Я демонстративно повертела чистый лист перед ее носом и пристроилась около журнального столика. Мама почувствовала напряженку: