Мы поднялись на крыльцо, я машинально стряхнула с себя некоторое количество мусора: если обращаешься за помощью к незнакомым людям, в твоих же интересах выглядеть прилично — больше вероятность, что к тебе отнесутся по-человечески. Булат стукнул три раза и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Мы вошли в маленькую тесную прихожую (кажется, в деревенских домах это помещение называется сени). Там пахло деревом, пылью и кислой капустой. — А теперь, — проинструктировал меня мой спутник, — главное — не бойся. Она пугать будет обязательно. Но так положено. И, не дав мне времени спросить, кто такая «она» и почему ей положено нас пугать, открыл дверь, ведущую в комнату. Большую часть площади занимала огромная печь, облицованная белой огнеупорной плиткой с синим рисунком. Еще там был длинный деревянный стол и две лавки. В углу кадушка, на полу разноцветные коврики, на окнах веселенькие занавесочки с петушками. Около печи стояла баба Нюра с кочергой в руках. Опасное оружие в руках женщины. Без служебной униформы и макияжа она выглядела немного иначе. Пропало сходство с Софи Лорен. И если три дня назад я бы уверенно дала ей лет сорок, то сейчас баба Нюра выглядела… Пожалуй, сейчас я затруднилась бы точно назвать год ее рождения. Ей, конечно, могло быть и сорок, но тут баба Нюра повернула голову, свет упал по-другому, и к сорока годам можно было смело приплюсовать еще сотню. — Пришел-таки, — обратилась она к моему спутнику, начисто игнорируя мое присутствие. — Да, — спокойно ответил Булат и поморщился — видимо, рана не переставала болеть. — А если я вас сейчас выгоню? — спросила баба Нюра. — Что делать будете? — Что значит «выгоню»? — усмехнулся Булат. — Правила забыла? Делай, что полагается… — А не буду, — лениво ответила Нюра и, демонстративно повертев в руках кочергу, добавила: — Ничего личного… Только надо право иметь, а у нее, — Нюра кивнула в мою сторону, — его нет. — Права, говоришь, нет? — вступила я в разговор. — Есть, есть у меня право… Я поставила контейнер с котом на пол, демонстративно задрала свитер, вытащила пистолет и показала его бабе Нюре. — Видишь эту штучку? Она называется «пернач». Наделяет владельца неограниченными правами… В наступившей тишине было хорошо слышно, как кто-то шевелится на печи. Я направила пистолет в сторону звука и скомандовала: — А ну, вылезай! Теперь, опираясь на собственный опыт, хочу вам посоветовать: если где-то что-то шевелится, оставьте это «что-то» в покое. Целее будете. К сожалению, тогда я даже не догадывалась об этом простом правиле. С печки спрыгнуло животное, внешним видом отдаленно напоминающее кота, цветом — придорожную грязь, а размерами — теленка. Огромные желтые глазищи уставились на меня, и симпатии в них не наблюдалось. Животное выпустило когти и, не отрывая от меня взгляда, провело лапой по полу. Глубокие царапины выглядели очень внушительно, наводя на мысли о сравнительной плотности дерева и человеческого тела. Если в дубовом полу это чудовище процарапало бороздки глубиной не менее трех миллиметров, вопрос — как глубоко эти когти могут впиться, например, в руку… Я растерялась: невозможно держать под прицелом и кота, и хозяйку. И тут раздался грохот. Это вступил в игру засидевшийся в контейнере Султан. Видимо, во время нашего небольшого путешествия по ночному лесу защелка на контейнере слегка расшаталась: один удар — дверца распахнулась, и разбойник вырвался на свободу. Бабы-Нюрин монстр немедленно переключился на нового противника. Оба кошака выгнули спины, хвосты у них приняли вертикальное положение и слегка подрагивали от возбуждения. Султан — кот вообще-то крупный — по сравнению с питомцем бабы Нюры смотрелся маленьким котенком. В воздухе повисло предчувствие ужасного, и я даже поняла, в чем это ужасное заключается. Сейчас этот черный урод задушит вверенного мне кота, и как, спрашивается, я буду объяснять смерть Султана (пусть даже и героическую) Ире с Валерой? Я наставила пистолет на чужого кота и скомандовала его хозяйке: — Считаю до одного. Или ты убираешь своего монстра, или его уберу я. В такие минуты многое зависит от интонации. Видимо, я интуитивно нашла верный тон, потому что баба Нюра оставила кочергу и повернулась к своему коту. — Хыть-хыть-хыть, — она замахала руками, и чудовище послушно отправилось обратно на печь. — Так не пойдет, — встряла я. Перспектива, что в любой момент ЭТО может спрыгнуть мне на голову, не воодушевляла. — Запереть его есть куда? Баба Нюра выглядела разочарованной. Похоже, спектакль с изгнанием кота обратно на печь традиционно имел другой финал. Она открыла сундук, опять произнесла загадочное «хыть-хыть»; кот с видимой неохотой забрался в сундук и баба Нюра захлопнула крышку. — Он не задохнется? — заволновалась я. — Нет, — она показала просверленные в сундуке дырочки. — А теперь, — продолжила я, помахивая пистолетом, — давай-ка окажи медицинскую помощь. Булату тем временем стало совсем худо. Лицо его приобрело несвойственный южным народам зеленоватый оттенок; опираясь здоровой рукой на стол, он осел на лавку. — Ты, Василиса, не бушуй, — сказал он, — теперь она поможет. Ты доказала свое право… Баба Нюра встала на цыпочки и достала с полки банку с темной жидкостью. Потом разрезала ножницами рукав и осмотрела рану. — Навылет, — в ее голосе звучало удовлетворение, — это хорошо. Не нужно пулю вытаскивать. Она продезинфицировала рану той самой темной жидкостью и замотала руку бинтом. — Ну вот, — она затянула узел и завязала концы бинта в красивый бантик, — скоро будешь как огурчик. — Нам выбраться надо отсюда, — перешел к делу слегка оклемавшийся Булат. Баба Нюра кивнула: — Понимаю, но все нужно по правилам. В баню идти времени у вас нет, наверное? Булат покачал головой: — Нет. — И добавил: — Евдокию ранило… — Это как же? — В бабы-Нюрином голосе зазвучало любопытство. — Вот уж не думала, что такое возможно… — Не рассчитала, — скривился Булат и объяснил: — Подошла слишком близко, вот сама против себя и сработала. — Понятно, — протянула хозяйка и заторопилась: — Вода вон там, в кадке. Вам надо умыться обязательно. Конечно, по правилам, хорошо бы в баню, но… Она подошла к печи, взяла стоящий рядом с кочергой ухват и открыла заслонку. Через минуту на столе появился настоящий чугунок с кашей. Баба Нюра достала две деревянные миски и две расписные ложки. — Ешьте, — приказала она. — Я не голодна, — попыталась отвертеться я. — Ешь, — сунул мне ложку Булат. — Иначе не уедем отсюда. Я зачерпнула кашу из серединки и, попробовав, сильно обожгла язык Булат же аккуратно брал кашу с краю, где она успела немного остыть. — Не торопись, — улыбнулся он, — нам надо все съесть. — Ненавижу кашу, — буркнула я. — С детского садика ненавижу. — Можешь не доедать, — вступила в разговор баба Нюра. — Свою дорогу каждый выбирает сам. За то недолгое время, что мы пробыли в ее домике, она успела еще немного «повзрослеть», добавив к своим ста сорока годам еще лет семьдесят. Я про себя решила, что лучше пусть меня потом вытошнит, но я съем все. Хорошо хоть, кашу предложили из тарелки, а если бы прямо из горшочка? А горшочек оказался бы как в той сказке — сколько из него ни черпай, остается полным. Бесконечная каша — это кошмар, впервые описанный братьями Гримм. Деревянная ложка стукнулась о дно, я отодвинула пустую тарелку. — Большое спасибо, — отчетливо произнес Булат и выразительно посмотрел на меня. — Спасибо, — без особого энтузиазма повторила я, стараясь сдержать рвотный рефлекс, неминуемо появляющийся у меня после любого количества каши. Баба Нюра (постаревшая еще лет на девяносто) убрала со стола. — Пошли! Я загнала Султана обратно в контейнер и попыталась закрепить сломанную дверцу. Ничего не вышло. Придется тащить его на руках, а это неудобно, мешает выхватывать пистолет. А за последние полчаса я угрожала различным людям оружием чаще, чем за все предыдущие годы жизни. — Сумка есть какая-нибудь? — спросила я, не надеясь на положительный ответ. Будь я на месте бабы Нюры, нипочем не стала бы облегчать жизнь незнакомой девице, размахивающей пистолетом. Я поняла, что нужно привести какой-то убийственный аргумент. Нет, убийственный не надо, убийственным я и так уже воспользовалась. Теперь надо подойти по-человечески. — Видите, — я показала ей сломанную дверцу, — кота не в чем нести. На руках неудобно, потому что Булат плохо себя чувствует. Вдруг его нужно будет поддержать, а у меня руки заняты. Баба Нюра кивнула и вытащила холщовую сумку, с какими, наверное, бродили по Руси в давние времена калики перехожие. Я поблагодарила ее и посадила туда Султана. Он сначала попытался выпрыгнуть, но я успела затянуть веревочку так, что наружу торчала только фыркающая и возмущенная голова. — Потерпи, строго сказала я коту, — всем несладко. Он понял и присмирел. Мы вышли на крыльцо и, следуя за хозяйкой, направились к стоящему неподалеку небольшому сарайчику, напоминающему об «удобствах» на улице. Баба Нюра погремела ключами, открыла очень низенькую и очень скрипучую дверь, дернула за свисающую откуда-то сверху веревку — под потолком зажглась небольшая тусклая (не более двадцати ватт) лампочка. Но даже такого освещения оказалось достаточно, чтобы разглядеть то, что стояло в сарае. Я пришла в ужас: — Ты что, хотел на ЭТОМ отсюда выбираться? — У тебя есть альтернатива? — ответил Булат. Баба Нюра покопалась в лежащей у стены куче барахла, вытащила куртку и протянула ее Булату: — На, примерь. Учитывая ветхость выданной мне сумки, можно было ожидать, что куртка будет представлять собой разновидность «зипуна мужского». Подобной одежды (в довольно хорошем состоянии) полно в Оружейной палате. Но куртка оказалась обычной кожаной косухой с оригинальным текстом на спине: «Если вы видите эту надпись, значит, моя девушка упала». Баба Нюра помогла Булату натянуть куртку.