На лице мужчины появляется облегченное выражение. – Это замечательный способ стать немного добрее друг к другу, не так ли? Мы говорим комплименты до тех пор, пока оба не растаем. Он улыбается и от этого кажется менее отстраненным. Мои губы вздрагивают, но я не в силах сдержать улыбку. – Борода – это что – то новенькое, я права? Она мне тоже нравится. Мужчина тихо смеется, и это так сильно напоминает мне прежнего Ричарда, что ситуация смущает меня. До смерти моей матери он был таким же. Человек принципов, но более радушный и менее строгий. Человек, который всегда хотел только лучшего для своей семьи. – У нас появилась новая серия средств для ухода за бородой, и в конце концов кто-то должен послужить примером и доказать эффективность продуктов. – Тебе действительно очень идет. Теперь ты выглядишь как-то… достойно. Почти грациозно. Теперь улыбаюсь я. Мне вдруг приходит на ум, что общаться с Ричардом не так уж сложно, если говорить о безобидных вещах. Если вычеркнуть все прошлое и думать только о том, что есть сейчас. В любом случае важные вещи – это те, которые вы не произносите вслух. – Поверь, я ни капельки не достойный. Ты только что сама в этом убедилась. У меня сложные отношения с Ноем. Он видит во мне старого придурка. Я не знаю, что на это сказать, но радуюсь, что мы говорим не обо мне. Ной кажется мне в данный момент более безобидной темой. – Возможно, тебе стоит испробовать метод комплиментов и на нем. Со мной он, во всяком случае, сработал. – Значит ли это, что ты сможешь спать сегодня в своей старой комнате без обиды на меня? – Я… – мой голос становится тише. – Я… не сержусь на тебя. – Тебе не нужно лгать мне. Даже такие старые придурки, как я, сразу это замечают. Я знаю, что ты злишься на меня уже четыре года. И даже если я хотел бы, чтобы между нами все было иначе, то все равно принимаю твое нежелание, потому что я в ответе за свои решения. Для меня твоя безопасность всегда была превыше всего. Моя безопасность? Под этим он подразумевает мое переселение в интернат? Я вздрагиваю, когда Ричард протягивает руку и проводит ладонью по моей голове. Его прикосновения неожиданно нежные, а взгляд устремлен вдаль. – Хорошо, что ты здесь, Кэтрин. Нам нужно так много наверстать. Я застываю. Не столько из – за ласкового жеста Ричарда, сколько из-за того, что он назвал меня Кэтрин. Он, по-видимому, переутомился. И поэтому оговорился. Но одного слова достаточно, чтобы вернуть меня в реальность. Только что отчим был так добр и сердечен по отношению ко мне, что я даже могла бы поверить в то, что, возможно, даже скучала по нему. Я чуть было не подумала, что ему действительно есть до меня хоть какое-то дело. Но на это нельзя полагаться. Так было и четыре года назад. И это сводит меня с ума. – Извини, пожалуйста, – говорю я дрожащим голосом. – Сегодня утром я встала очень рано. Ты ведь только вчера прислал мне сообщение, и… сейчас уже очень поздно. Я не понижаю голос, и мои слова вырастают в комнате, как громоздкий предмет мебели, на который внезапно натыкаешься в темноте. Уже слишком поздно для всего. Не только на сегодня, но и на всю жизнь. Я борюсь со страхом быть отвергнутой в очередной раз. Страхом, который медленно, но неуклонно разрастается в моей груди. Я крепко сжимаю губы. Ричард качает головой, а затем поднимает обе руки, чтобы пальцами помассировать виски. Он издает приглушенный стон, словно у него вдруг закружилась голова. – Ты права, – он тихо бормочет извинения, прежде чем отвернуться от меня. – Наверное, это было действительно что-то кратковременное. И на этом он оставляет меня стоять в коридоре одну. * * * Я лежу на кровати и долго смотрю в темноту, не понимая, что же там произошло. Хорошо, что ты здесь, Кэтрин. У меня бегут мурашки по коже. Возможно, это из-за прохладного воздуха, который врывается сюда и колышет шторы, несмотря на их тяжесть. Но я не уверена. Кэтрин. Так звали мою маму. Ричард просто оговорился, но все его поведение после случившегося кажется мне странным. Он утратил свою строгость, свою непреклонность, а этого я никак не ожидала. То, как он говорил со мной – так чарующе, так ласково он вел себя только по отношению к моей маме. Я все еще чувствую его прикосновение к моей голове. Мои мысли никак не могут успокоиться, хотя до сих пор я думала, что могу заснуть стоя. Я ворочаюсь в постели в течение нескольких часов. В какой-то момент – уже после полуночи – я снова встаю и в темноте сажусь за стол к Хедвигу. Обри все еще не ответила мне, и я волнуюсь. Либо все в порядке, либо все прошло так паршиво, что она отключила телефон. Потому что, хоть Обри и моя лучшая подруга и всегда прислушивается ко мне, ей, напротив, трудно говорить о себе и своих чувствах, особенно если это действительно важно. Айви: Надеюсь, ты в порядке. Я посылаю ей храпящий эмодзи и «Спи сладко» с поцелуем, затем освещаю мобильным телефоном поверхность письменного стола передо мной. Мне нужно как-то отвлечься, и ничто не подходит для этого лучше, чем привычное ощущение бумаги под пальцами и равномерное движение кисти вверх и вниз по буквам. Я люблю рисовать картинки из слов, визуализировать целые предложения, используя разные шрифты и размеры. Вот я рисую тонкие линии, а затем вновь широкие полосы. Я беру свою кисть и неловко держу светящийся телефон над бумагой, прежде чем записать фразу, которая приходит на ум первой при мыслях об этом дне. Кистью я размазываю немного краски вокруг слов и еще некоторое время бессмысленно вожу кистью на следующей странице. Захлопнув ежедневник, я поглаживаю Хедвига по обложке. После этого я наконец-то смогу уснуть. * * * Я просыпаюсь с первыми лучами солнца. Я забыла закрыть окно и проснулась вся в мурашках. Несмотря на то что матрас очень мягкий и я чувствовала себя в полной безопасности благодаря запирающейся двери комнаты, мое тело болит так, словно ночью его переехал грузовик. Каждая мышца ноет, а в горле першит, но всему виной скорее всего кондиционер в самолете. Я улыбаюсь, наполовину мрачно, наполовину отстраненно, когда мой взгляд падает на Хедвига, и я думаю о леттеринге, который нарисовала еще ночью. Я попытаюсь разглядеть подарок и в этом проклятом дне на острове. Но сначала мне нужен свежий воздух. К сожалению, я не думала о том, чтобы упаковать свою обувь для бега. Но кружок по острову я все же осилю и в своих потрепанных кедах. Я натягиваю пару удобных шорт и футболку без рукавов. На улице, конечно, еще свежо, но я достаточно быстро потею во время бега. Чтобы никто в доме не обратил на меня внимания, я иду на кухню, распахиваю там дверь террасы в сад и тихонько проскальзываю наружу. На траве блестит роса, и как только я ступаю на лужайку за домом, моя обувь тут же намокает. Черт, об этом я не подумала. Я шевелю пальцами ног, стараясь игнорировать неприятное ощущение. Но теперь по моим рукам снова бегут мурашки. Делаю глубокий вдох. Запах моря и соленый запах водорослей мгновенно пробуждают во мне тысячи воспоминаний. Воспоминания о парусном спорте, о поездках на озеро Уиннипесоки, о кемпинге под открытым небом, о хлебе, жаренном на открытом огне, о свежей клюкве и, к сожалению, об Ашере, который бросает мне в спальный мешок горсть божьих коровок. Ладно, мне нравятся божьи коровки, и он действительно мог бы придумать что-нибудь похуже, но это же не значит, что мне хотелось делить с ними постель. Сегодня утром между деревьями все еще нависает легкий туман, и я бегу в сторону дороги, где слева появляется бледно-розовая беседка. Отсюда видно материк, и в непосредственной близости от реки Пискатаква виднеется множество небольших островов. Вода переливается зеленью водорослей, отражая первые лучи солнца, блеснувшие мне в лицо. Добравшись до огороженного пастбища для лошадей, я ускоряюсь и замечаю, что снова могу дышать свободнее, и теплая кровь циркулирует по моему телу. Мне не хватало этого в Нью-Йорке. Бег по кампусу не идет ни в какое сравнение с этим. Кроме того, я люблю тишину и мысль о том, что все люди на острове, кроме меня, еще спят. Ворота открыты – это я сразу замечаю. Даже ограждение пастбища выглядит так, будто оно видело лучшие времена, – просторное, широкое и без животных. Вчера, когда Харпер рассказала о своей работе на лето, я подумала, что Блейкли все еще держат лошадей. Но с тех пор, по-видимому, все изменилось. Раньше Ашер и Ной много катались на лошадях, но это было до того, как их стали интересовать только женщины, мотоциклы и черт знает что еще. Я никогда не была одной из тех девушек, которые не представляют своей жизни без этой рутинной заботы о лошадях – еще один пункт в моем списке несоответствия Блейкли, – но теперь я понимаю, что при воспоминании о мягкой лошадиной морде в ладони по моей грудной клетке распространяется тепло. Отсюда заметен только один угол конюшни, поэтому я рысью по дуге обегаю небольшую рощицу, в которой растут типичные для этого района сосны, клены и дубы. Загон граничит с полянкой перед конюшней, но отдельные перекладины сильно обветшали, частично даже сломаны. Песок прилипает к моим мокрым кедам, когда я пересекаю полянку и подхожу к воротам конюшни. Все это выглядит тоскливо. Я пытаюсь открыть дверь. Кованая защелка с трудом поддается, поэтому я несколько раз ударяю ребром ладони по металлу, пока тот не отсоединяется и верхняя часть двери конюшни не распахивается. Утренний свет падает внутрь. Руками я опираюсь на нижнюю створку двери и смотрю, как пыль переливается на солнце. К сожалению, меня окружает тишина – ни шарканья, ни фырканья. Внутри не пахнет лошадью или смазанной жиром кожей, а лишь немного отдает сеном, которое когда-то намокло и теперь гниет здесь. Разочарованная, я снова закрываю дверь и бегу обратно. Может быть, Харпер позже расскажет мне, что случилось с лошадьми. До того места, где я свернула, уже недалеко. Отсюда видно берег, торчащие из воды скалы и маяк Нью-Касла, уходящий высоко в небо. Парусники покачиваются в воде, словно маленькие брызги белой краски. Наблюдать закат отсюда действительно захватывающе, но восход солнца не менее восхитителен, потому что туман парит над водой, как светящаяся подушка. Это одно из преимуществ жизни на острове. Солнце всегда поднимается и опускается над водой. Я останавливаюсь и только вдыхаю и выдыхаю, ни о чем не думая. Просто наслаждаюсь ветром, дующим с моря и вызывающим у меня приятные мурашки. Когда туман начинает медленно рассеиваться, я продолжаю бежать, пока передо мной не расстилается поляна. Я, наверное, сейчас обогнула только треть острова и все равно уже запыхалась. Я держусь в стороне, прикрываю глаза другой рукой и поворачиваюсь на восток – туда, где солнце поднимается ввысь. То, что я не одна, мне становится ясно только тогда, когда он отталкивается от земли и вырастает из поляны, как дерево. Вот дерьмо. Удивившись, я втягиваю воздух сквозь зубы. Очевидно, Айви, ты не единственная ранняя пташка в семье. Ашер стоит в стороне от меня, уперев руки в бедра, как будто он только что выполнил тяжелую тренировку. Даже на расстоянии я могу различить напряженные мышцы и то, как поднимается и опускается его грудная клетка. И боже милостивый, он босой! На нем только обрезанные штаны и пленка пота на коже. Увидев татуировки у Ноя, я предположила, что у Ашера тоже будут рисунки на теле, но там нет ничего, кроме кожи, которая туго обтягивает его руки. Ашер – последний, с кем мне хотелось бы встретиться в половине шестого утра, но я не могу оторвать от него взгляда. Таким спокойным, таким сосредоточенным и замкнутым в себе я никогда его не видела. Парень оборачивается, и в первый момент мне кажется, что он меня даже не замечает, потому что его лицо хотя и повернуто в мою сторону, но не выражает никаких эмоций. Я могла бы просто поднять руку, крикнуть безмятежное «Доброе утро!» через луг, а затем продолжить свой бег, но я этого не делаю. Я стою там, словно тупой олень, уставившийся на фары несущейся на него машины. Пояс штанов Ашера так свободно сидит на его бедрах, что приходится опасаться, что они могут соскользнуть вниз. На бедрах ткань порвана и потерта, что, к сожалению, ему очень идет. После этого мой взгляд цепляется за его лицо. Мне кажется, что пролетели минуты, но, вероятно, это были всего лишь секунды. Он продолжает двигаться. Его руки свободно опускаются, но мышцы Ашера напряжены. Проворный, как хищный кот, он идет в мою сторону. Наконец я отрываю от него взгляд. Что это было, черт возьми? Ашер просто занимается спортом, а я веду себя так, будто увидела второе пришествие. Покачав головой, я отступаю на шаг, и под подошвой моего кеда ломается палка. Звук заставляет птицу вспорхнуть, и в ту же секунду наши взгляды встречаются. Ашер хмурит брови, он поднимает одну руку, и этого достаточно, чтобы всплеск адреналина промчался через мою грудную клетку. Я разворачиваюсь и бегу. Ашер выкрикивает что-то непонятное, но я решаю не дожидаться, что он повторит это. Мне просто хочется закончить свою пробежку. Наедине. Черт, это же раннее утро, и у меня нет никакого желания начинать его с очередной ссоры. Я переставляю ноги и бегу по мокрой траве. Солнце светит мне в лицо. Я перепрыгиваю через корень дерева и бегу через поляну обратно в лес. Я не оборачиваюсь, но в этом и нет необходимости, потому что я слышу его быстрые шаги. Неужели теперь он бежит за мной? Передо мной беспокойно разлетается еще больше птиц. Дикая утка издает испуганное кряканье и неистовыми ударами крыльев пытается поднять свое громоздкое тело в воздух. Именно так я и чувствую себя сейчас. Я ускоряюсь, и мой пульс учащается. Я задеваю ветку и начинаю паниковать. Инстинктивно я чувствую, как мое преимущество рассеивается, а Ашер все ближе и ближе ко мне. – Айви! – его голос звучит отрывисто и как-то сердито. Не понимаю, в чем проблема этого парня, ведь я ничего не сделала. Разве что пробежалась по его чертову острову. Я понимаю, что бегу слишком медленно. Множество камней и мягкий мох между ними тормозят меня и сбивают с ног. Стоит мне только снова осознать, что мои рывки становятся увереннее, Ашер уже так близко ко мне, что я слышу, как он дышит. В панике я глотаю воздух, перепрыгиваю через пень, продираюсь под низко нависающими ветвями и, ничего не видя, спотыкаюсь о сгнившую листву. Почва становится непозволительно мягкой и уступчивой, она издает чавканье, когда я погружаюсь слишком глубоко и могу лишь с большим усилием вытянуть свои кеды. Моя грудная клетка пыхтит, как паровоз. – Остановись ты уже, черт тебя дери! Да я и не могу больше ничего делать, кроме как стоять. Вдруг меня настиг страх. Почти неуловимый страх, который я не могу объяснить. И тут моя правая нога проваливается в пустоту. Только что там был еще толстый слой мха, и в следующий момент там уже ничего не осталось, кроме сырости, – почва просто в какой-то момент исчезла. Я лечу вперед, что-то царапает мое лицо, затем сильно ударяюсь о землю правым бедром. Колющая боль пронзает мне запястье, а мое лицо горит от веток, царапающих кожу. Застонав, я пытаюсь встать, но моя правая рука совершенно бесполезна. Застонав от боли, я падаю обратно в мокрый мох.