Я вернулся в комнату и набрал номер репортерского отдела «Глобуса», сообщил им о демонстрации и дал адрес Ли. Я говорил в трубку запыхавшимся, взволнованным голосом; я знал, что они не оставят мое сообщение без внимания. Когда я подъехал, деревянный крест еще догорал на газоне перед домом Арта. Тут же стояла полицейская машина; возле дома собралась толпа. Еще только начинало вечереть, небо было густого синего цвета, и клубы дьГма уходили прямо ввысь. Я протиснулся сквозь толпу к дому. Все окна по фасаду были разбиты. Изнутри доносился плач. Полицейский, стоявший у входа, остановил меня. — Кто такой? — Доктор Бэрри. В доме находятся моя жена и дети. Он пропустил меня. Все собрались в гостиной. Бетти Ли плакала, Джудит занималась детьми. Пол был засыпан битым стеклом. У двоих детей оказались порезы, довольно глубокие, но не серьезные. Полицейский брал показания у миссис Ли. Но ничего дельного добиться не мог. Она лишь твердила одно: «Мы просили защиты. Просили приехать. Мы умоляли, но вы так и не приехали…». — Ей-богу, мадам… — начал полицейский. — Мы просили вас. Разве у нас нет никаких прав? — Ей-богу, мадам, — снова повторил он. Я стал помогать Джудит перевязывать детей. — Что случилось? — спросил я. — А вы кто такой? — Полицейский резко повернулся ко мне. — Врач. — Ну — правильно, самое время, — сказал он и снова повернулся к миссис Ли. Вид у Джудит был бледный и какой-то понурый. — Это произошло минут двадцать назад, — сказала она. — Весь день нам звонили по телефону и угрожали, приходили письма, тоже с угрозами. А потом вдруг подкатило четыре машины, и из них вылезла банда подростков. Они водрузили крест, полили его бензином и подожгли. Их, наверное, было человек двадцать. Они стояли и распевали: «Вперед, христовы воины». Потом, увидев, что мы смотрим на них в окна, стали швырять камни. Полиции потребовалось четверть часа, чтобы сюда добраться. К тому времени все окна были уже перебиты, а мальчишек и след простыл. Я подошел к столу и стал просматривать письма. Конверты были осторожно вскрыты и сложены в аккуратную стопку. Большинство было написано от руки; лишь несколько отпечатано на машинке. Текст краткий, в иных всего одна фраза — и все дышали ядовитой злобой. Позади себя я услышал: — Так, так! Подумать только. — Я обернулся. Это был Питерсон. — Подумать только! — Он оглядел комнату. Через разбитые окна сюда проникала вечерняя прохлада. — Черт знает что устроили, а? — Он обошел всю комнату. — Просто возмутительно. В эту минуту еще один человек ворвался в дом. На нем был плащ, в руке он держал блокнот. — А вы кто? — спросил Питерсон. — Моя фамилия Кэртис. Я из «Глобуса», сэр. — Кто вас сюда позвал, юноша? — Питерсон обвел взглядом комнату. Глаза его остановились на мне. — Нехорошо, — сказал он. — Очень нехорошо. — «Глобус» — газета с хорошей репутацией. Их репортер точно и беспристрастно изложит все факты. Какие у вас могут быть возражения? — Послушайте, — сказал Питерсон. — В этом городе живет два с половиной миллиона человек, а в полицейском управлении не хватает рук. Мы не можем расследовать каждую жалобу, каждое сообщение об угрозах каких-то полоумных. — Семья обвиняемого, — сказал я, сознавая, что репортер внимательно слушает, — семья обвиняемого получила целый ряд угроз по телефону и письменно. Семья, состоящая из жены и маленьких детей. Ясно, что миссис Ли испугалась. Но вас это нимало не тронуло. Затем события принимают совсем скверный оборот. Подростки начинают жечь крест и громить дом. Мать семьи звонит вам по телефону и просит о помощи. Вашим парням требуется пятнадцать минут, чтобы сюда добраться. Далеко ли отсюда находится ближайшее полицейское отделение? — Не в этом суть. Репортер продолжал писать. — Вы себя выставили в неважном виде, — сказал я, — многие жители Бостона протестуют против абортов, но еще большее количество их будет возмущено беспричинным диким нападением банды хулиганов, погромом, который они учинили в частном доме… — Вовсе не хулиганы… Я повернулся к репортеру: — Капитан Питерсон выразил мнение, что парни, зажегшие крест и перебившие все окна в доме, не были хулиганами. — Я не это хотел сказать, — быстро возразил Питерсон. — Однако он это сказал, — повернулся я к репортеру. — Более того. вам, должно быть, небезынтересно узнать, что двое детей серьезно поранены осколками стекла. Дети в возрасте трех и пяти лет получили серьезные порезы. — Мои сведения несколько расходятся с вашими — сказал Питерсон. — Небольшие царапины… — Думаю, — перебил я, — что в данный момент я здесь единственный врач. Или, может быть, полиция привезла с собой врача, когда в конце концов откликнулась на зов о помощи? — Вместе с полицией прибыл врач? — спросил репортер. — Нет. — А потом врача вызвали? — Нет. Репортер быстро записывал. — Вы поплатитесь, Бэрри, — сказал Питерсон, — вы у меня за это поплатитесь. — Осторожно! Рядом с вами репортер. — Глаза Питерсона метали молнии. Он круто повернулся на каблуках. — Кстати, — сказал я, — какие шаги предпримет полиция, чтобы воспрепятствовать повторению подобного безобразия? Он остановился: — Мы еще не решили. — Не забудьте, — сказал я, — объяснить репортеру, что вы считаете этот случай весьма прискорбным и собираетесь установить около дома круглосуточный полицейский пост. Питерсон презрительно скривил губы, но я знал, что все это он исполнит. А мне только того и надо было — обеспечить Бетти охрану и поставить на место полицию. 8 Джудит с детьми пошла домой, а я остался с Бетти помочь ей заколотить досками окна. Это занятие отняло у меня около часа, и с каждым новым окном злость во мне закипала все сильнее. Ребятишки Бетти совсем с ног падали, но никак не хотели укладываться спать. Они поминутно спускались к нам вниз. Гарри упорно твердил, что у него болит ножка. Я разбинтовал ее и обнаружил небольшой осколок, засевший в ранке. Дом пропитался запахом гари — от тлевшего креста; повсюду гуляли сквозняки. В комнатах царил хаос; потребуется несколько дней, чтобы привести все в порядок. Я вернулся к письмам, полученным Бетти. Чтение их нагнало на меня еще большую тоску и усталость. И вдруг мне захотелось со всем этим покончить. Захотелось, чтобы прекратились эти письма, были вставлены окна, залечены раны и жизнь вернулась в свое нормальное русло. И я позвонил Джорджу Уилсону. А я ждал вашего звонка, — сказал Уилсон. — Вы не желаете проехаться в гости к Дж. Д. Рендалу? — Зачем? — Развеять дурное настроение, — сказал я. — Встретимся через двадцать минут, — ответил Уилсон. По дороге к Южному пляжу и дому Рендала Уилсон спросил: — Что заставило вас передумать? — Многое. — Дети? — Многое, — повторил я. Какое-то время мы ехали в молчании, потом он сказал: — Вы, конечно, понимаете, что это значит? Это значит, что мы собираемся шантажировать миссис Рендал и Питера. — Было уже поздно, около девяти часов. Небо совсем почернело. — Когда мы будем у них, — сказал Уилсон, — предоставьте мне вести разговор, хорошо? — Пожалуйста, если вам так хочется, — сказал я. Я не помнил точно, где стоит дом, и ехал медленно, посматривая по сторонам. В конце концов я разыскал его и только хотел свернуть в аллею, как мне пришлось резко затормозить. На покрытой гравием площадке перед подъездом дома Рендала стояло две машины. Одна — серебристый «порше» Дж. Д. Рендала. Вторая — серый «мерседес». Я притушил фары и дал задний ход. — Что происходит? — спросил Уилсон. — Я не вполне представляю, — ответил я.