Очевидно, об этом не стоило больше расспрашивать. Я поняла, что он имеет в виду депрессию. Мне было трудно подобрать слова – кто знает, может, он и вовсе не хочет об этом говорить. – Сванте рассказывал, что ты успел поработать актером. – Да, совсем немного. Серьезных ролей я не играл. Пока. Я до конца не определился, на что делать ставку в будущем – театр или живопись. Сейчас я нахожусь как будто в подвешенном состоянии. Я кивнула. Его состояние было мне понятным. – Но у меня есть контакты с галереей, которая хочет устроить выставку моих работ этим летом, так что, может быть, я выберу живопись. – Как здорово! Я хочу сказать: это означает, что у тебя хорошо получается. Раз галерея хочет выставить твои работы. Разве нет? – Да, это так. – Кристер вздохнул. – Но эти работы надо еще написать. – Он потянулся за бутылкой вина и предложил наполнить мой бокал, но я отрицательно покачала головой, и тогда он налил себе. – А написать картину – значит, отдать маленькую часть своей души. Сейчас я не готов на такую щедрость. Его лицо выражало искреннюю грусть. – И в какой технике ты рисуешь? Я имею в виду: маслом, акварелью или чем-то еще? – В основном маслом. Немного темперой. А ты интересуешься искусством? – Да, но я ничего о нем не знаю. То есть я сама не рисую. – Археология – это тоже своего рода искусство. Разве нет? – Да, возможно. Но в каком смысле? – Археолог ищет мир, скрытый от глаз. Художник занимается тем же. Пытается воссоздать то, что живет лишь в нашей фантазии. Я умолкла. Его манера выражать свои мысли была для меня непривычной, серьезной и глубокой. Мой внутренний мир принял вызов. – Да, вероятно, в этом ты прав. Мы улыбнулись друг другу. Хенке тронул меня за плечо. – Я в «Локален». Ты со мной? Прежде чем ответить, я невольно бросила взгляд на Кристера. – Может, еще немного побудем? – Нет, я пошел. – Ну ладно. – Я отодвинулась, чтобы он мог выйти из-за стола, но он не предпринял попытки встать с места. – Там сегодня выступает Лолита Поп[21], помнишь? – Да, но я задержусь еще ненадолго. Он колебался несколько секунд, потом направился к выходу. Многие составили ему компанию, остались только Сванте и Лена, сидевшие на другом конце стола. Кристер проводил удалившихся взглядом, поднял бокал и посмотрел на меня. – Это твой парень? – Хенке? Да нет, что ты. Совсем нет. Просто мы с ним очень хорошие друзья. Он выпил глоток вина. – Но ты же знаешь, что он в тебя влюблен? – Влюблен? – Я рассмеялась. – Да нет, он не влюблен. С чего ты взял? Он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня. – Вот бедняга. Быть лучшим другом женщины, которую любишь, и даже не осмелиться сказать ей об этом. Разве можно вести себя выразительнее? Как еще ему намекнуть, чтобы ты, наконец, поняла? Только вывески не хватает. Я все еще улыбалась, но семя сомнения было посеяно. Слишком многое стало проясняться. Кристер закричал через стол: – Сванте, Будиль не верит мне, что Хенке в нее влюблен! Сванте сначала вытаращился на него, потом быстро взглянул на меня. Слова были не нужны. Правда читалась на его лице. Лгать Сванте не умел. Похоже, он понял, что выдал себя – его плечи поникли. Сначала мыслей не было. Известие поразило меня в самое сердце. Мне казалось, внутри все переворачивается – новые представления вытесняют старые. В скором времени пришло ощущение, что меня обманули. Мой ближайший друг и соратник скрыл от меня большую тайну, даже Сванте ее знал; конечно, я много раз причиняла Хенке боль своими неосторожными замечаниями. А ведь благодаря ему я чувствовала себя в безопасности. И не боялась признаться в сокровенном. Моя ранимость и многочисленные изъяны, грустная история семьи и моего детства – все это было ему известно. Он – единственный человек, который по-настоящему меня знал. И все равно смог полюбить. Эта мысль вызвала у меня какое-то неприятное ощущение, больше всего похожее на презрение. Всего за несколько минут наши отношения кардинально изменились. Я потеряла лучшего друга. Того, кто однажды спас меня от одиночества. Я протянула руку к наполовину полному бокалу вина. Осушила его и налила еще. Несчастный Сванте смотрел на меня с другого конца стола. В клубе стало так шумно, что ему пришлось бы кричать, чтобы быть услышанным, но было понятно со всей очевидностью, что о таких вещах не кричат. Вскоре он собрался уходить и пытался увести за собой Кристера. Лена тоже засобиралась. Кристер ответил, что хочет остаться, и попросил Сванте положить ключ от комнаты под коврик. Когда Сванте с неохотой оставлял нас наедине, его лицо выражало крайнее недовольство. Я улыбнулась ему, пытаясь показать, что все хорошо. – Вот оно как, – сказал Кристер, когда они удалились. – Я повел себя бестактно. Но я не думал, что это такой чувствительный вопрос. – Ничего страшного, – солгала я. Что-то екнуло внутри. – Я чувствую себя полным дураком из-за того, что заговорил об этом. – Не надо. В том, что Хенке сам ничего не говорил, твоей вины нет. Я рада, что наконец узнала правду. – Ты действительно так считаешь? – Да. Он выдохнул: – Спасибо. Мне стало немного легче. Я почувствовала, как подступает опьянение. Два бокала вина – для меня непривычно много. А я уже приступила к третьему. – Просто я очень удивилась. Мне и мысль об этом в голову никогда не приходила. Кристер потупил взгляд и начал ковырять ноготь. – Я знаю, каково это. Хотя, в моем случае, ситуация была обратной. Он умолк и ушел в себя. Я ждала, не желая давить на него. – Извини, – промолвил он в конце концов. Он смущенно взглянул на меня и потом опять уставился на свой ноготь. – Я не привык говорить об этом. Я практически ни с кем не делился, но тебе почему-то хочется рассказать, ты располагаешь к себе. Наверное, в тот момент все и началось. По телу прокатилась теплая волна. Не только я заподозрила в Кристере нечто особенное, но и он во мне. Может быть, почувствовал мое сочувствие и способность к утешению. Помню, что ощутила себя избранной – ведь именно мне Кристер оказал честь и доверие. – Ее звали Анна. Точнее, зовут и сейчас, конечно. Мы провели вместе около двух лет и даже были обручены, свадьба планировалась на следующий год. Но она не состоится. – Он провел рукой по глазам и на секунду умолк. – Потом я сам обвинял себя в невнимательности: как я мог позволить так легко провести себя? – Кристер вздохнул. – Оказалось, что она несколько месяцев встречалась с другим. – Ой, могу себе представить, как ужасно было узнать об этом. Он кивнул: – Все равно, что провалиться в пропасть. – Я понимаю. – Ужасно чувствовать себя обманутым. Не думаю, что эта рана когда-нибудь зарастет, и, боюсь, я уже не смогу вновь довериться девушке. В полной мере. – Но ведь не все же такие, как она. – На самом деле многие. Я подумала, что утверждение Кристера все-таки несправедливо. Нельзя же осуждать всех женщин лишь за то, что одна из них плохо поступила. В то же время я подозревала, что спорить с ним бесполезно, потому что рана слишком глубока, и он уверен в своей правоте. – Признаться, я не знаю, как жить дальше. И живопись, и карьера актера как будто утратили для меня всю свою привлекательность. Внезапно он стал таким печальным, что я испытала боль, глядя на него. Не дав разуму остановить меня, я накрыла его руку своей. Кристер посмотрел на нее и поднял глаза, в этот момент я улыбнулась ему. Он так ужасно страдал. Я почувствовала, как проснулось желание, потребность сделать все, от меня зависящее, чтобы залечить его рану. Мне захотелось стать той, кто докажет, что женщинам доверять можно. По крайней мере, мне точно можно. Кристер перевернул свою руку, и наши ладони встретились. Прикосновение неожиданно показалось интимным, дрожь пробежала по всему телу. Наши пальцы осторожно сплетались. Мы долго так сидели, не проронив ни слова.