– Тебе известно, что это значит? – Нет, – сказала я. – Но это должно быть известно вам. Он вновь кивнул и начал задавать вопросы. Я на них ответила, как велел отец. Разумеется, на те вопросы, ответы на которые знала. Мы говорили довольно долго. Потом он приходил еще дважды. Второй раз не один, а с таким же серьезным мужчиной в очень похожем темном костюме. Время от времени они переглядывались, вопросы предпочитали задавать по очереди, так что мне приходилось вертеть головой от одного к другому. Будь я постарше, наверняка бы сообразила: оба пребывают в глубочайшем недоумении. К тому моменту прошел уже месяц, поиски моего отца, а также мифического дяди Вани ничего не дали. Я начала беспокоиться, потому что отцу пора было появиться. И в один прекрасный момент, покинув место своего временного пребывания, я отправилась на квартиру, где мы жили с отцом. Адрес я отлично помнила, да и дорогу нашла легко. Разумеется, трижды проверила, нет ли слежки. В подкладке куртки у меня был спрятан ключ. Я позвонила в дверь. Выждав время, дверь открыла. Квартира выглядела в точности так, как я ее помнила. За одним исключением: наших вещей здесь не было. Никаких следов недавнего пребывания. Если отец и находился в городе, то в каком-то другом месте. Я собралась реветь, но вовремя одумалась. Я ведь уже взрослая. А взрослые не ревут. Хотя данное утверждение теперь казалось весьма спорным. Там, где я провела целый месяц, разрешалось смотреть телевизор (отец был противником телевидения, правда, против интернета не возражал), так вот, к тому моменту я много чего успела насмотреться. Как бы то ни было, а реветь я не стала. И вернулась в свое временное жилище, где меня так и не хватились (будучи на редкость спокойным ребенком, хлопот взрослым я не доставляла, и на мое отсутствие внимания так и не обратили, решив, что я где-то засела с книжкой). Мне же надлежало решить, что делать дальше. Впрочем, выбора, по сути, не было. Идея болтаться по улицам в одиночку не привлекала, оставалось ждать отца. Он сказал, что придет за мной, значит, придет. Отец никогда меня не обманывал. Судя по всему, люди, занятые поисками моего отца и каких-либо следов нашего с ним пребывания на этой земле до момента моего появления в полиции, признали свое поражение. Или у них появились дела поважнее. Серьезные мужчины в костюмах больше не появлялись. Одна из сотрудниц доверительно сообщила, что меня отправят в «хорошую» семью, сделав ударение на слове «хорошая», где я буду жить. Я восприняла это с олимпийским спокойствием, уверенная, что отец заберет меня со дня на день. Но прошел еще месяц, потом еще… В семью меня так и не определили, и к Новому году я оказалась в детском доме, который находился в селе Иванчиково, в бывшей помещичьей усадьбе, каким-то чудом пережившей и революцию, и войну, и прочие невзгоды. До села от детдома было километра полтора. Учились мы в сельской школе, мы – это семнадцать человек воспитанников, именно столько детей числилось в детском доме на момент моего появления там. Число это с годами то уменьшалось, то увеличивалось. Помнится, однажды дошло до двадцати трех. Я до сих пор гадаю, что ж это было за место такое? То есть место во всех отношениях вполне себе нормальное, даже приятное. Одноэтажный помещичий дом, обшитый вагонкой. Каждую весну его красили в серый цвет, а веранду – в белый. Спальни для мальчиков и для девочек, отделенные друг от друга просторными игровыми комнатами. Их тоже было две: для малышей и тех, кто постарше. Самому младшему из нас было шесть лет, двое старших готовились летом покинуть заведение. Весь обслуживающий персонал набрали из жителей села. Школу, как я уже сказала, мы посещали местную, но каждый день из города приезжали два психолога. Мне досталась Вера Кузьминична, забавного вида старушенция, в огромных очках. Седые волосы она стригла очень коротко, оставляя лишь челку, из-за чего напоминала мне постаревшего пионера-героя (их портреты уже лет сорок украшали холл школы). Она была заядлой курильщицей, но курить при детях считала непедагогичным и пряталась за погребом, зимой неслась туда в наброшенном на плечи пальто, скользя в туфлях на узкой дорожке, а воспитатель, Марья Сергеевна, качала головой, бормоча сквозь зубы: – Охота пуще неволи. А Вовка – лодырь. Дорожки как следует расчистить не может. Вовка-лодырь был ее мужем и числился дворником, а также мастером на все руки. Он и правда умел делать все, в те редкие мгновения, когда на него вдруг снисходило трудолюбие. Некоторая странность места, куда меня определили, была связана, разумеется, не с Вовкой, не с помещичьим домом и даже не с Верой Кузьминичной, хотя теткой она была довольно занятной, с кучей тараканов в голове. Вопросы вызывали сами воспитанники. Наверное, были среди них вполне обычные дети, но большинство… большинство, как и я, могли порассказать много чего интересного, если имели к тому охоту. И обладали довольно странными навыками. Про меня вы уже кое-что знаете: тайный агент-недоучка. Но встречались биографии и позатейливее. Кстати, именно Вера Кузьминична ласково сообщила мне: «деточка, твой папа был нездоров». Поначалу это очень раздражало, особенно в первые годы, когда я еще ждала отца. Впрочем, я ждала его до самого последнего дня пребывания в детском доме. Но чем старше я становилась, тем меньше у меня находилось возражений. Как ни крути, а нашу с отцом жизнь нормальной уж точно не назовешь. Однако поверить в то, что отец меня бросил, я не могла. И вот тогда явилась догадка. В мельчайших деталях вспоминая ночь, когда мы расстались, я вдруг поняла: враги-таки добрались до нас. Отец был ранен (держался за бок, бледное лицо, испарина) или болен (скорее, отравлен), и, разумеется, хотел спасти меня. Потому и отправил в полицию, где меня должны были найти его друзья или он сам, если выживет. Я верила, отец выжил, но все еще в опасности. Оттого и не приходит. Ему важно знать, что я ничем не рискую. Однако годы в детском доме даром не прошли, и лет в пятнадцать я начала задаваться вопросом: кто из нас двоих псих? Батя, с его россказнями, или я со святой верой в них? И в конце концов отложила решение этой задачи до лучших времен. Как бы то ни было, а моя жизнь в детдоме была вполне счастливой. Психологиня изрядно досаждала, но я быстро научилась управляться с нею. Других отрицательных аспектов я не находила. А вот положительных хоть отбавляй. Первым делом, мои друзья. Например, парень с затейливым именем Ланселот. При знакомстве он обычно широко улыбался и объяснял, что был такой рыцарь, про него написана куча книг и снят не один голливудский фильм. Интеллигентному человеку грех этого не знать. К тому же он из цирковой семьи, а в цирке любят редкие и красивые имена. В этом месте граждане вспоминали известных братьев-дрессировщиков и поспешно кивали. Само собой, Ланселотом моего друга мало кто называл, обходясь коротким Ланс. Ланс Трегубов. Он утверждал, что фамилию сам придумал, когда его сцапали. Его историю я знала в двух версиях. То есть их было значительно больше. Каждый раз, когда Ланс желал рассказать о себе, появлялась новая история, но все они более-менее укладывались в две версии. Первая: он из цирковой семьи, отец и мать погибли в автокатастрофе, он сбежал из детдома, долго бродяжничал. Версия вторая: своих родителей он помнит, в младенчестве его то ли нашли, то ли украли цыгане. Он рос в таборе, не подозревая, что он там чужак, пока старая цыганка, которую он считал своей бабкой, не призналась, решив, что вот-вот скончается: никакая он им не родня. И не отдала единственную принадлежавшую ему вещь: книгу в дорогом переплете с золотым обрезом. На титульном листе фломастером было написано «Ланселот», и рассказывалось в ней о подвигах этого славного рыцаря. Прихватив книгу, Ланселот покинул недавних родственников в надежде отыскать настоящих родителей. Книгу пришлось продать, чтобы не умереть с голода. В одиннадцать лет я слушала эту историю открыв рот, в пятнадцать – с легкой усмешкой. Допустим, цыганам зачем-то понадобился младенец, но на фига им книга? А, главное, я совершенно точно знала: голодная смерть Лансу не грозила. Он мог украсть все что угодно, от наручных часов и банковской карты из бумажника до машины из гаража (машину он вернул в ту же ночь, хозяин так ничего и не заметил, а мы смогли покататься по лесным дорогам). На вопрос, когда и где Ланс научился водить машину, он скромно ответил: нашел руководство в интернете. А машины одалживал при случае. Еще он мастерски метал ножи и стрелял из лука. Тут сразу же вспоминалась первая версия: до своей гибели родители выступали в цирке с номером «Вильгельм Телль». Отец сначала метал ножи, они оказывались в миллиметре от стоявшей у специального щита матери, а потом мать водружала себе на голову яблоко, и отец сбивал его стрелой из лука. Разночтения в биографии самого Ланса нисколько не смущали, в ответ на вопросы он снисходительно улыбался, впрочем, с вопросами никто особо не лез. Ланс был у нас вожаком, и мы его обожали. Разумеется, он тут же стал обучать меня всем премудростям, которые знал, а я в качестве ответной любезности научила его тому, что умела сама. Еще одним занятным типом в нашей компании был Славка Лаваль. Происхождение его фамилии было загадкой как для него, так и для нас, мы предпочитали называть его Лавой. Лава был компьютерным гением. Похоже, таким же гением был его отец. Грабил банки, не выходя из дома. А также мог раздобыть любую информацию. Именно это его, скорее всего, и погубило. Однажды, вернувшись из школы, Лава обнаружил своих родителей на кухне в луже крови. Его забрала к себе бабка, но гибель снохи и сына ее подкосила, и вскоре после этого старушка умерла. Лава оказался в детдоме, желающих приютить парня у себя не нашлось. Первое время Лава не находил себе места в нашем занятном заведении, отказывался от общения и даже от еды. До тех пор пока не подружился с Лансом. В учебной комнате у нас стояло несколько компьютеров, Лава презрительно именовал их барахлом и близко не подходил. Где Ланс стащил для него ноутбук, история умалчивает, это случилось еще до моего появления в детдоме. После этого события Лава примирился с местной жизнью, точнее, не особо ее замечал. От воспитателей ноутбук прятал, а все свободное время проводил в комнате для чтения, которая, как правило, пустовала. Позднее она стала чем-то вроде нашего штаба, куда абы кто не допускался. Пользоваться интернетом можно было не более двух часов в день, но в селе интернет был почти в каждом доме, и Лава быстро нашел выход из положения, подключаясь то к одному пользователю, то к другому. У Ланса его способности вызывали восторг, но, несмотря на дружбу и обоюдное желание поделиться навыками, Ланс хакером так и не стал, к технике он вообще относился настороженно, а Лава с завязанными глазами с тридцати шагов ни разу и не попал в дерево из лука. А вот мне легко удавалось как одно, так и другое. Четвертой в нашей команде стала Дуня Стрекалова. Если, по словам психолога, мой отец был психом, то у Дуни спятили оба родителя. Они ждали со дня на день то ли атомной войны, то ли падения метеорита, и готовились выживать в экстремальных условиях. Отказались от благ цивилизации, вырыли землянку в лесу, где и жили довольно долго, два или три года, пока отец, упав весьма неудачно, не сломал обе ноги. У матери хватило ума не полагаться на народные средства, а отправиться за помощью. Помощь пришла, отца в конце концов поставили на ноги, а вот с Дуней возникли проблемы. Оказалось, что у нее нет не только свидетельства о рождении (это еще полбеды), но и необходимых навыков, наличие которых предполагается у ребенка десяти лет. Ни читать, ни писать она не умела (родители, как видно, решили, что ввиду конца света это ни к чему), не пользовалась зубной щеткой, есть предпочитала руками, одним словом, оказалась настоящим Маугли. О ней даже писали в газетах, а по всем каналам крутили ток-шоу, где умные дяди и тети обсуждали столь вопиющий случай родительской безответственности. Отец, лежа в больнице, вел себя смирно, а вот мать буйствовала, и в результате оказалась в психушке, ну а Дуня в нашем детском доме. Дети ее пугали, впрочем, так же, как и взрослые. Удивительно, но мы с ней подружились довольно быстро. Я уже не помню, как началась наша дружба, но она пошла на пользу обеим. Грамота давалась Дуне с трудом, но когда я вызвалась помочь, дело пошло веселее, и кое-как программу начальной школы она освоила. А я теперь знала все съедобные растения, умела поставить силки, смастерить капкан из подручных средств, соорудить жилище, разжечь костер без спичек и ориентировалась в лесу в любое время суток. Одним словом, процесс взаимного обогащения знаниями и навыками шел полным ходом, о чем наши педагоги, по большей части, даже не подозревали. Впрочем, и здесь наверняка не скажешь. Иногда я думаю, может, мы оказались в этом детском доме не случайно? И кто-то ставил эксперимент: что получится, если в одном месте собрать всех этих детишек? Так это или нет, но мое пребывание в бывшей усадьбе вышло насыщенным и чрезвычайно интересным. Никто нам особым вниманием не досаждал (не считая психологов), в стенах усадьбы не держал, свободным временем мы распоряжались по своему усмотрению, и в выходные целыми днями болтались по округе, если погода к этому располагала, а если нет, то проводили время в читальне за компьютером. Главное было не опаздывать в столовую (там всех непременно пересчитывали) и, конечно, к отбою. После отбоя на ночь оставалась только няня (да и то в комнате малышей), и мы отправлялись на чердак, где пугали друг друга привидениями, и копались в пыльных завалах старой мебели, никому ненужных документов и прочего хлама, а в теплое время года жгли костер неподалеку от усадьбы, ели печеную картошку и любовались звездами. Меня такая жизнь вполне устраивала, и я совсем не возражала, если бы она длилась вечно. Но жизнь, как известно, не стоит на месте, в ней все течет и все меняется. Под конец пятого года моего пребывания в детском доме вдруг объявился родственник Лавы. До той поры наш друг о нем ничего не слышал, и вдруг в один прекрасный день он возник в сопровождении начальственного вида дамы, перед которой наша директриса явно заискивала. Родственник мне сразу не понравился. Вертлявый, с фальшивой улыбкой и бегающими глазами. По мне так жулик. Одет был пижонски: вельветовые брюки, пиджак в клетку и бабочка. Из-под штанин выглядывали носки оранжевого цвета. Учитывая, что дядьке лет шестьдесят, выглядело это весьма по-дурацки. Увидев Лаву (мы, как обычно, сидели в читальне), дядька прослезился, раскинул руки и пошел к нему со словами: – Славочка, мальчик мой!