— Это элементарно! Что я, деревенских не знаю? Им природа по фиг! У моей тетки в деревне местные уничтожили огромные плантации ежевики… Просто так — жгли рядом траву, чтоб лучше росла, а ягоды заодно и сгорели… Трава — это важно, корову кормить… А ягоды — на фиг они им? Ну вот. Пусть этого вам было мало для убийства, согласен. В следующий раз, предположим, этот Василий шатался в нетрезвом виде, нарушал тишину и покой… Уж я-то прекрасно знаю, как трепетно вы к тишине относитесь! «Радости жизни изведав сполна, я выбираю тебя, тишина!» Или мотор на всю ночь оставил тарахтящим, а сам спать ушел… А вы всю ночь глаз не могли сомкнуть… Ну и какой-нибудь последней каплей могло быть то, что Васек завалился на гряду, на которой вы все лето трепетно выращивали какой-нибудь чахлый кустик помидоров. Ухаживали, ухаживали, а он в одночасье все погубил… Все! Терпение ваше лопнуло, вы забираетесь в трактор и, решив поначалу просто попугать невоспитанного соседа, катите себе… Он бежит за вами… Или навстречу… Вы — прямо, на слабачка… А он не въехал в ситуацию, думал, вы свернете… А вы могли просто с управлением не справиться… И все — хрусть!.. — Да что вы! Да в самом деле! — взмолилась Сухова. — Да как же это? Да я даже не представляю, каким образом трактором управлять! — Ну, тут много ума не нужно! Ну что? Глупо, да? А ваши версии, одна другой нелепее? Ну, что еще ваш священник натворил, а? Давайте, я весь внимание… — Подумаешь! — пожала плечами Мария Даниловна. — Рука руку моет! Кумовство развели! Думаете, я не понимаю, что это вы из-за священника так взъелись? «Коллеги»! Ха! — Ах так? — рассердился Петруха. — Так что вы делали в ночь с субботы на воскресенье? И не уходите от ответа! За эти пять минут перепалки вы уже должны были сочинить что-нибудь убедительное! Ну? — А мне и не нужно сочинять! — обиженно заявила пожилая женщина. — Я прекрасно помню, чем занималась! — Ну, чем? Чем? — В бане была! — Да ну? — разочарованно протянул опер. — Не могли придумать что-нибудь пооригинальнее? — Пооригинальнее — могла! Легко! Например, что мы с Петром Эриковичем решили Хэлловин[1] отпраздновать — пусть на пару месяцев раньше, какая разница? Нам эта Америка не указ! Вычистили тыквы, сделали маски и бегали по всей деревне с горящими свечами, завернувшись в простыни! Все Коростылево нас в течение всей ночи видело, будучи глубоко шокировано нашим поведением! А убийство-то в Галкине произошло! В пяти километрах от нас! Вот и алиби! Годится? — Н-да… — почесал голову Алексеев. — Ну а с баней — кто сможет подтвердить, что вы там были? — Что вы себе позволяете! — вспыхнула пенсионерка Сухова. — Ясно, — кивнул Петруха. — Ну, алиби Петра Эриковича, видимо, аналогичное? — Естественно, — пожала плечами Мария Даниловна. — Ну а тыквы как? Выросли? Много? — Да ну, лучше и не спрашивайте! — печально сказала она. — Хорошо, хоть ухода они не требуют, никто с ними особенно не парился… Росли, росли, а потом вдруг все погнили… — И накрылся ваш Хэлловин медным тазом! — засмеялся опер. — И поделом! Нечего бесноваться! Праздник-то — бесовский! Ну ладно. Переходим к духовным особам. Итак? — Итак, — кивнула Мария Даниловна. — Сейчас в Выкрестове служит довольно молодой человек, отец Иоанн Борисович Ватманов… — Ватманов? — усмехнулся Алексеев. — Может быть, Кульманов? — Почему Кульманов? Вы что, его знаете? Я что, опять что-то перепутала? — Да нет, не знаю… Просто ассоциация сразу возникла… — Тогда и не перебивайте! Подумаешь! Тоже мне, видали, — «Петр Алексеев»! Да такой революционер был! Ну и что? Я что, хоть раз вас этим попрекнула? — Ну попрекните, — ухмыляясь, разрешил опер. — Может, легче станет. — Да ну вас! — стараясь не раздражаться, Сухова продолжала рассказ: — Человек он, как я уже сказала, молодой. Неженатый, но и не монах, а этот, вы, кажется, термин такой произносили… — Целибат, — разъяснил Алексеев. — Верно! А я все не могла вспомнить! Народ его «целибатором» называет — ну, по типу «элеватор», что ли? — Возможно. И это кажется вам подозрительным? Отчего, мол, молодой, а с женщинами завязал? А, понимаю, понимаю! Сейчас передадите какую-нибудь деревенскую сплетню, ну что-то вроде противоестественной тяги отца Иоанна к мужчинам, в числе которых и был покойный Василий? Нет? Что тогда еще? — Полно вам, Петр Алексеевич! — пожурила его собеседница. — Все-таки речь идет об убийстве! А вы все шутите… — Ну а откуда вы уверены, что об убийстве? — возразил Алексеев. — Вы же сразу уехали, так? А что, если вскрытие обнаружило, что Васек просто напился до чертиков, заснул, замерз? Или сердце прихватило прямо на дороге? — Ну… — развела руками Сухова, — ну откуда мне знать? Может, и так… Но что мне мешает просто размышлять на эту тему? А вы все-таки специалист, мало ли — подскажете… — Ну ладно. Продолжайте свое дилетантское расследование! — снизошел Петруха. — Какие проблемы были между покойным и священником? — Да вот, представьте, были! Василий наряду с коммунистами всегда попов ругал — всех вообще и конкретного в частности. Был ярким антиклерикалом. — А, «опиум для народа» и все такое? — Точно. Космонавты, как ему было известно, Бога не встретили, и это его обнадеживало, было важным аргументом… — То есть он постоянно вел диспуты с батюшкой? — Какие там диспуты! — замахала руками Мария Даниловна. — Он более решительно действовал. К тому же ему не давала покоя мысль, что все попы — бездельники, тунеядцы, мироеды, кровососы, ну и так далее… Мол, бабки им последнюю копейку несут, а он еще глумится над ними… — Как это — «глумится»? — Ну, рассказывают, что этот отец Иоанн — человек своеобразных взглядов. Он обожал в проповедях говорить о суетности земного, бренности материальных благ… — А что, есть другое мнение? — улыбнулся Алексеев. — Может быть, кому-нибудь удалось не умереть? Ну, кроме Вечного Жида, так это легенда… Или возможно унести с собой в могилу квартиру, машину, золото? Я, по крайней мере, о таком еще не слышал… — Во-во! Все вы одним миром мазаны! — воскликнула Сухова. — Понятно — одним! — усмехнулся Петруха. — При крещении каждого человека мажут миром. А миро — это же не одеколон какой-нибудь, вроде бы и один, да сортов много… Миро таинственным образом изготовляется раз в году Православным Патриархом. Оно по определению всегда одно и то же! — Пошло-поехало! — сердито сказала Мария Даниловна. — Чего ж он тогда такой меркантильный, а? Ладно, не забывал в конце проповедей напомнить, что церковную десятину еще никто не отменял, потому десятую часть своих нищенских пенсий старушки непременно должны ему жаловать, а также десятую часть свободного времени пахать на его огороде… Так еще и вел просветительскую работу о своевременном завещании недвижимости, а впрочем, и движимости — ему! И до того доходило, что набожные прихожанки там сплошь да рядом доживают свой век в уже не своих, а будущих церковных домах, обделив прямых, родных наследников… Так, одна особо рьяная женщина подарила церкви пожарную машину! — Пожарную машину? Зачем? Там что, пожары часто? — Часто! Но это уже другой вопрос! Спросите лучше — откуда у нее машина? — Да, действительно, а откуда? — Вот смеху — представляете, недавно, когда кончилась наконец-то советская власть, началась так называемая перестройка… — Я в курсе! — перебил ее Петруха. — Ну что вы, в самом деле! С мыслей сбиваете! Ну вот. Стали совхозы ликвидировать, а имущество совхозное делить по паям. Люди-то хотели денег, но их не было, поэтому пришлось брать то, что было. Кому трактор достался, причем на несколько дворов один, и тот в нерабочем состоянии, а этой вот женщине — пожарная машина. Ну зачем ей она — понятно, незачем. Можно, конечно, огород поливать, только уж больно хлопотно, по старинке-то проще… Вот она ее и подарила! А этот наш бессребреник не постеснялся, взял… — Ладно, оставьте ваши морали! Не хватало еще вновь пуститься в пространные рассуждения о падении нравов… Вы что-то упомянули о частых пожарах? — Вот тут-то собака и зарыта! Василий, по-видимому, был могучим пироманом — не раз грозился поджечь церковное хозяйство! — Да что вы? — Да! И не только грозился! Он даже отсидел как-то пятнадцать суток за неудачный поджог поповского дома… — А почему «неудачный»? Своевременно пресекли? — Да нет! У попа-то дом — каменный! Тоже мне: «Собирайте сокровища на небесах»! А себе эдакую махину отгрохал — из Галкина видать! — Любой дом непрочен, если в небе сталь! — покачал головой Петруха, всю жизнь мечтавший о собственном каменном доме. — Ну а почему бы священнику не заявить в органы, что ему постоянно угрожают? — Да заявлял он! — со смехом ответила Мария Даниловна. — А толку-то? Васек с участковым местным — лучшие собутыльники! И все, как это вы любите говорить, претензии к советской власти? — К ней самой! — кивнул Алексеев. — Да, и тут надо добавить, что Васек еще лет десять или пятнадцать назад даже сидел, и как раз в связи со своими взглядами! — Как демократ? Политический диссидент? — Как же! — усмехнулась Сухова. — За нападение на предыдущего священника! Напился как-то и бросился на того с ножом! К счастью, обошлось без жертв, но тот быстренько унес из деревни ноги, и несколько лет никто вообще не служил… Потом Васек вышел, а здесь уже новый служит — молодой, крепкий… И начались его антипатии сначала… — Бедненький! — вздохнул Алексеев. Мария Даниловна не стала уточнять, кто именно из них бедненький, и бойко продолжала: — Тут я перехожу к самому главному! — Ну наконец-то! — вздохнул Петруха. — Итак, — не замечая яда в его голосе, говорила Сухова, — буквально накануне гибели Василий все-таки осуществил свои желания! Поджег-таки одну церковную постройку! — Совсем бедненький, — покачал головой опер. — Да почему? — потеряла терпение пожилая женщина. — И кто? — Василий! — Почему? — Ну как же? — сокрушался Алексеев. — Ладно, поджег — построить можно… Как же это он не понимал, что сам собирает горящие уголья на свою грешную голову! Провести жизнь в такой нелепой борьбе — а результат? Где он теперь? В аду! Ему даже отпевание не поможет! — Во-во! Так отец Иоанн и сказал! — удивленно согласилась Мария Даниловна. — Ну отчего же это вы все знаете?