Алексеев шел по Садовой, направляясь к Марии Даниловне за разъяснениями. Трамвая, как и всегда, когда это нужно, долго не было, и он решил идти пешком. Погода стояла сносная — дело клонилось к вечеру, и уже заметно похолодало, дул ветерок, но хотя бы не было дождя, и Петруха уже не жалел о пешей прогулке. Проходя мимо родного отделения милиции, он вдруг остановился как вкопанный, осененный неожиданно пришедшей в голову идеей. Не успев даже задуматься ни о ее абсурдности, ни тем более о неприятностях, которые могут случиться вследствие ее реализации, опер машинально оглянулся и быстро вошел внутрь. Ему явно сопутствовала удача; спустя несколько минут он уже спокойно продолжал свой путь в Спасский переулок, и лишь слегка оттопыренный карман плаща и чуть смущенный вид самого Алексеева указывали на то, что внезапно возникший в его голове план приведен в действие… «Ну надо же… — все еще недоумевал он, приближаясь к дому Суховой. — Что это на меня нашло? Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что я… собственноручно… выкраду вещественное доказательство! Круто! Помутнение, как у нее? Хотя ладно, ерунда… Подумаешь, проблема! Даже наоборот — проявил, можно сказать, усиленное рвение к работе… Лаборатория перегружена, пленочку бы эту проявили ну в лучшем случае через месяц… А так — завтра уже с результатами на работу приду! Молодец, скажут! Это если полезная пленка, что очень маловероятно… А что значит — полезная? Если там лицо четко? А если это все-таки ее лицо? И я об этом первый узнаю? Только не это! Ну а все-таки… что стану делать? Придется припирать ее к стенке? „Нечего было убивать!“ Ну и опять все сначала… Ее посадят, а я — терзайся всю жизнь… Зачем же я тогда изъял этот фотоаппарат? Да затем и изъял, чтоб сокрыть, если все так обернется! Да! Слабо самому себе признаться? Вот до чего дошел — улики воровать… С кем поведешься… Ну ладно… Страшно хочется поскорее проявить пленочку, но сначала, раз уж дошел, поставлю все точки над „i“… Поговорю… деликатно, аккуратненько так… Чтобы не спугнуть, если что… К тому же не следует забывать, что она стала опасна… Блин! Вот я уже и не сомневаюсь, похоже? Рассуждаю, будто это само собой разумеется…» — ужаснулся он, но далее развивать эту тему было некогда. Петруха уверенно надавил на кнопку звонка. — Мария Даниловна дома? — Да… ковыляла тут, видел, — ответил открывший дверь сосед и впустил Алексеева. Тот сразу же направился в хорошо знакомую ему комнату и постучался. Никто не отзывался и не открывал дверь. …Тихонько опустив набитый чемодан и корзину, наполненную комнатными растениями, на площадку верхнего этажа, Мария Даниловна выждала, когда за непрошеным гостем захлопнется дверь ее квартиры, удовлетворенно хмыкнув ответу не заметившего ее ухода соседа, и, подхватив вещи, бросилась вниз… «…Темно за дверью-то… Зря приперся, — разозлился Алексеев. — Только время зря потратил… Обувь стоптал… Да чего я разнылся! Заладил — зря, не зря…» Он в сердцах стукнул по двери кулаком, она дрогнула и приоткрылась. Почувствовав неладное и заранее готовясь увидеть что-нибудь вроде трупа пенсионерки Суховой или еще чего похуже, что-то такое, что даже видавший всякое опытный оперуполномоченный Алексеев не мог четко сформулировать за ту секунду, что отделяла его от проникновения в комнату без приглашения, Петруха все-таки вошел и закрылся, на всякий случай не включая пока свет… Было тихо. Звуки, порожденные ежевечерней соседской кипучей деятельностью, в расчет не шли. Глаза его скоро привыкли к темноте, к тому же шторы были не задернуты, и свет, падавший из освещенных окон дома, стоящего напротив, был достаточным для того, чтобы прийти к выводу, что по крайней мере в пределах прямой видимости трупа нет. Нажав на выключатель, Алексеев уже подробно исследовал комнату, заглянув во все шкафы и даже в буфет, в крохотных отделениях которого тело — если, конечно, следовало искать именно его — могло бы поместиться разве что по частям… Петруха вздохнул, — казалось, какая-то тяжесть упала с его плеч. Закурив, он опустился в хорошо знакомое и уже, пожалуй, полюбившееся кресло и принялся раздумывать. «Так. Она никогда не оставляла комнату открытой. Никогда! Соседи те еще… Уж мне ли не знать… Ну допустим, она где-то в квартире… В ванной или в… ну, рядом… На кухне… В гостях в соседней комнате… Пойти порыскать?» Так он и сделал. Но на общей коммунальной площади пенсионерки Суховой не было. Соседи, к которым он заглядывал, также дружно отрицали ее присутствие лично у них, но горячо убеждали, что она точно где-то здесь, поскольку все, буквально все видели ее несколько минут назад. — В ванной! В ванной, говорю, она! — радостно сообщила Семеновна. — Шла, ни здрасьте, ни до свиданья, будто королева какая… «Ясно. Раз только что была — уже хорошо. Значит, действительно выскочила на пару минут, в булочную… Какую булочную? Поздно… Да нет, еще что-нибудь точно открыто… Но почему не заперла дверь? Сдает… Эх, прощай подруга боевая! — расстроился Алексеев. — Ну, подожду с полчасика, там видно будет». Он действительно просидел в комнате некоторое время, листая какие-то книги; время шло, хозяйка не появлялась. «Мура все это! — с досадой захлопнув надоевшее чтение, Алексеев встал. — Пойду. Нет, вот что: ведь подозреваю я ее? Это так. Значит… Придется, хоть и не хочется… А если она вдруг войдет? А, плевать! Скажу, что ищу… ну, скажу… Что это, точно, „За фасадом масонского храма“ решил почитать, а найти сразу не смог… Подумаешь, в пару ящичков загляну… Здесь нет… Кресло отодвину… Тоже нет… Куда она эту сумку могла запрятать?.. Шкаф… Нет… Пол простукать? И отчего он стружкой покрыт? Неслучайно… В мебель пыталась прятать?» Увлекшись, опер тщательно исследовал все пригодные, и даже не очень, места для хранения инкассаторской сумки и, не обнаружив ее, тем не менее обрадован не был. «На нет и суда нет… Это только так говорится… Вот она куда ушла! Прятать! Но куда? Да мало ли… С ее-то логикой! Запросто может в камеру хранения снести, даже не завернув ни во что… Вот и объясняется, что дверь не заперла, — так волновалась… До замков ли было? Ну ладно». Бросив последний и решительный взгляд на комнату, он вдруг задумался, пытаясь сообразить, что же все-таки сразу показалось ему странным. Мысль, казалось, была совсем близко, но тем не менее постоянно ускользала. С досадой он подошел к окну, чтобы выбросить окурок, — не обнаружив пепельницы, аккуратный Алексеев ссыпал пепел в спешно свернутый бумажный фунтик, который не хотелось носить с собой… «Да вот в чем дело! — радостно хлопнул он себя по лбу. — Окно… совершенно пустое! У нее же вечно тут герань какая-то, ванька мокрый… Розочки… лютики-цветочки… Где они? Вчера — были! Точно! А это значит… А это значит, что она действительно собралась свалить, и надолго! А цветочки отнесла кому-то из знакомых, чтоб не засохли, не погибли… Цветочки ей жалко! Змея подколодная… Пригрел на свою голову! Ну все, никаких покрываний! Завтра же сдаю опасную преступницу, и все, буду безжалостен! А может, прямо сегодня? Быстрее на след выйдешь — быстрее поймаешь? Да ладно… дам фору… пусть бежит… Ну как не порадеть родному человечку! Убежит — и хрен с ней, может, завяжет хоть… Но цветы… Цветы… Что-то они мне напоминают…» Алексеев, кажется что-то вспомнив, направился было к телефону, но уже у самой двери остановился. «Нет. По крайней мере пока… Вон, точно — Семеновна ее любимая с кем-то базарит… Год сюда хожу, и каждый раз, чтобы позвонить, приходится удостоверение показывать… С позиции силы говорить… А теперь… Ну скажу я ей — да это же, мол, я! Вы меня уже сто раз видели! А она — покажите документы. Ну, пошлю ее… А она позвонит в отделение, спросит: „Работает у вас такой?“ — „Работает“, — скажут… „А почему он удостоверение не показывает?“ Да ну, была охота париться… И из автомата позвоню… Коммуналка хренова!» Определившись в выборе, Алексеев плотно прикрыл дверь, не забыв выключить свет, и, не прощаясь, покинул квартиру. Фотолюбителем Петруха не был. Но не был он, впрочем, и фотоненавистником — просто не увлекался фотоделом, и все. Однако необходимые для проявления пленки и печати фотографий инструменты и материалы у него дома были, и потому безумная на первый взгляд идея без ведома коллег завладеть на некоторое время чужим фотоаппаратом не была в реальности безумной. Этажом выше проживала достаточно милая семья, младший представитель которой, десятилетний Павлик, нашел, как ему казалось, дело всей своей жизни. Он постоянно фотографировал, проявлял, печатал, совершенствуя беспрестанно свое мастерство, зачастую в ущерб прямым обязанностям школьника, а именно вовремя сделанным урокам и вынесению мусорного ведра. Родители Павлика, поначалу отнесшиеся к увлечению сына с умилением, все более раздражались, натыкаясь на развешенные повсюду пленки и снимки или кружа возле мест общего пользования, на двери которых висело детским почерком написанное предупреждение: «Ни входить! Свет ни зажигать! Идет процесс!!!» Санузел был совмещенный, квартира — маленькой и однокомнатной, деньги же на все материалы брались из скудных зарплат родителей, а они, напуганные рэкетом вообще и детским рэкетом в частности, не спешили подвигнуть свое чадо на коммерческий фотопромысел… Так или иначе, после какого-то очередного родительского собрания они, разгромленные и пристыженные, выместили свой праведный гнев на Павлике, пригрозив уничтожить все то, что было ему так дорого… Хитрый Павлик, не дожидаясь воплощения в жизнь угроз, тайком отнес всю аппаратуру доброму дяде Пете, согласившемуся похранить ее хотя бы до следующей четверти… Теперь Петруха, выгребя все из шкафа, силился разобраться и вспомнить, как и когда каждый из этих предметов и пакетиков используется. В детстве он тоже ходил в фотокружок. Но занятия в нем оказались непродолжительными: радостно отщелкав целую пленку, Петя засунул ее в специальную коробочку, залил проявителем, выдержал сколько следует и промыл. Не успев или забыв от переполнявшего его счастья влить закрепитель, Петруша раскатал пленку, любуясь удачно вышедшим кадром дерущихся собак во дворе, четким, до последней морщинки, добрым лицом любимой бабушки, дивясь с непривычки ее черной в негативном отображении коже… Внезапно, прямо на его глазах, изображение потускнело… Судорожно вернув пленку на место и с избытком наполнив коробочку закрепителем, Петя уже понимал, что все пропало, что кадры, с любовью выискиваемые в течение месяца, утрачены безвозвратно… С погибшей пленкой желание посещать фотокружок отчего-то тоже сошло на нет — в те годы будущий оперуполномоченный еще не отличался целеустремленностью и усидчивостью… Отогнав досадные воспоминания детства, Алексеев волевым усилием заставил себя думать только по существу дела, и спустя положенное на фотопроцесс время он вглядывался в те несколько кадров, которые успел отщелкать первоклассник Коля. «Это, наверное, он сам… — прищурившись, думал опер. — Мама, наверное, сфотографировала… Резко, четко… Стоит, маленький такой, с ранцем… Улыбается… Прямо я в молодые годы… Следующий кадр — что-то невообразимое…» Заправив пленку в увеличитель, он максимально укрупнил изображение, но все равно было непонятно. «Эх, Павлик… Растрясу я тебя еще и на бумагу… Как на плату за хранение…» Произведя все необходимые операции, Петруха со смехом смотрел на фотографию, на которой из-под мятой обложки от шоколадки, почти спрятанная в траве, испуганно высовывала мордочку обыкновенная мышка. «Надо же… Нашел объект… На газоне где-то… Хотя в его возрасте это так интересно! Мышки, собачки…» Быстро отпечатав все кадры — а их и было-то немного, поскольку пленка была куплена за полчаса до убийства, — Алексеев разложил их перед собой и, освещаемый красной фотолампой, которую давно уже можно было выключить, внимательно разглядывал, перекладывая с места на место. «Инкассатор… Терминатор, в его понимании… Узнать можно, но чуть засвечено… Конечно, в семь ли лет в выдержках-диафрагмах разбираться! А дальше вообще ерунда… Резко и четко — угол дома вдали; видимо, объект находился именно там… Но что за придурок влез в этот момент между фотоаппаратом и убийцей! Все дело испортил… Шатаются туда-сюда… Ноги бы оторвать, если не сказать иначе… Это… Это точно она… Убийца… если она, конечно, женщина… Со спины, в длинном плаще, шляпе… Бежит, а потому вышло нерезко… Кто угодно может быть! Меня так одень — и я подойду! Рост… вроде бы самый обычный… Не разберешь… Так… То же самое, только она еще дальше отбежала… И еще более размыто… Бред… Старался, старался, а результатов никаких! Ни „за“, ни „против“… Может, хоть поощрят как-нибудь за проявленную инициативу? Ускорение процесса расследования? Когда еще эта пленка была бы готова, а все сидели бы и возлагали бы на нее большие надежды… Чушь… Короче, начнем опять с нуля… В первый раз, что ли?» Он встал, нехотя свернул фотодеятельность, кое-как убрав все на прежнее место, и направился к телефону. Набрав несколько цифр, он с досадой опустил трубку: «Нет. Если она здесь ни при чем, а это, скорее всего, так, я с этим звонком… Поздновато для напрасного беспокойства… Можно и завтра…» Завершив этим размышлением полный забот день, Алексеев отправился спать. «Кто это там, вдали? Так стремительно несется? И почему все вокруг взволнованно гудят? Плащ, шляпа! О! Точно! Скорее! Сейчас проходными уйдет!» — мелькнуло у Петрухи, и он с ходу включился в погоню. Таинственная особа в длинном плаще цвета «хаки», изящно перепрыгнув большую лужу, скрылась в подворотне. Но опер, знающий если не все проходные дворы на своей территории, то уж по крайней мере многие, не оплошал и, уже упустив из виду беглянку, наверняка знал, куда она сможет добраться, срезав таким образом угол. Он бежал, резко отталкивая попадающихся на пути прохожих, которые почему-то не падали, а, напротив, горячо благодарили Алексеева, посылая вслед ему воздушные поцелуи, которых он, впрочем, не мог увидеть; иные громко ободряли его: «Так держать! Не робей, Петруха! Догоняй, догоняй ее! Мы верим — у тебя все, все получится!» Выскочив на Московский проспект, Алексеев прищурился и тотчас же заметил на другой его стороне мелькнувшую в толпе ту самую шляпу. В бешеном темпе двигаясь следом, он оказался у входа на станцию метро «Садовая». Ступеньки круто уходили вниз, и полы длинного плаща исчезли за поворотом, ведущим в глубь станции… В два прыжка, будто усатый брат Марио из одноименной компьютерной игры, перескочив ступеньки, Петруха ринулся вперед и едва успел затормозить перед глухой кирпичной стеной, представшей перед ним. На поверхности кирпичей красовалась мраморная доска с аккуратными золотыми буквами. «„Масонский храм“, — с удивлением прочитал Алексеев. — Что же это значит? Как же мне ее догнать? Куда она делась? Как пройти дальше?» — теснились в его голове вопросы. Он недоуменно огляделся и, встретившись взглядом с каким-то иссушенным старичком в мятой длинной одежде и огромных солнечных очках, закрывающих почти все лицо, сразу же получил ответ, не успев вопросить вслух. — За фасад! Туда, за фасад! — дребезжащим голосом выкрикнул старичок, махая костлявой рукой куда-то вперед. Алексеев посмотрел в указанную сторону, ничего нового не обнаружил, но сделал несколько шагов — и через несколько мгновений глухая кирпичная стена оказалась уже у него за спиной. Впереди находился эскалатор, но попасть на него можно было, лишь минуя турникеты. По привычке потянувшись за удостоверением, опер выругался, вовремя вспомнив, что искать его при себе бесполезно. Охлопывая карманы в поисках денег или жетона, он наткнулся на сделанные накануне и все еще мокрые, слипшиеся фотографии. Заметив их, контролер удовлетворенно кивнул и сделал приветливый жест, приглашая опера проследовать на эскалатор. Петруха бросился к нему. — Погодите! А хлеб-соль? — жалобно воскликнул контролер, но опер только отмахнулся: — Некогда! На обратном пути! Все эскалаторы — а было их отчего-то целых пять — работали на подъем. Но догадаться об этом сразу было трудно: множество пассажиров стояли на них лицом вниз, будто бы самодвижущиеся ступени двигались в недра земли… Подойдя к эскалатору вплотную, Петруха едва не был сбит плотным потоком пассажиров, уверенно пятившихся наверх… «Бр-р-р!» — замотал головой опер и, схватившись за поручень, прыгнул на эскалатор, распихивая людей, и устремился вниз вопреки механическому ходу лестницы… В самом конце эскалатора знакомая фигура в плаще и шляпе спокойно стояла, с кем-то беседуя, но при виде приближающегося Петрухи, не прощаясь с собеседником, опять побежала дальше… «Не все потеряно! Могу успеть!» — обрадовался взявший след Алексеев. Он несся по туннелю. Прошло много времени, но тот и не собирался кончаться. Петруха чуть замедлил ход, переводя дыхание. Объект преследования, обернувшись, заметил это и также не спеша продолжал путь. Обернувшись и оценив, что разделяющее их расстояние все еще достаточно велико, беглянка позволила себе подразнить опера, нарочито замедленным движением вынув что-то из сумки и помахав изумленному Алексееву. «Вот гадина!» — разозлился тот, но быстро бежать не хватало сил. Впрочем, умело уходящая от погони женщина все еще была в поле зрения, и он не терял надежды на успех. Теперь он мог внимательно осматриваться вокруг, продолжая идти вперед. В стенах необыкновенно длинного туннеля были какие-то темные ниши, которые он до этого стремительно проскакивал. Проходя мимо одной из них, он повернул голову и удивился, обнаружив, что в ней неподвижно кто-то стоит. «Памятник не памятник… — задумался Петруха. — Вроде бы станция-то не сталинского периода? Никогда на Садовой памятников не замечал… Почему она какая-то… странная?» Следующую нишу он оглядел уже пристальнее. Человек был обмотан чем-то белым, стоял он не шевелясь, но, едва Петруха поравнялся с ним, лицо его как-то глумливо ухмыльнулось, глаз залихватски подмигнул. «Это же… инкассатор? — с ужасом узнал Алексеев. — Точно, но как? Почему?» Почувствовав, что силы вернулись к нему, он устремился вперед, пролетая мимо таинственных статуй в нишах, всех в белом, с лицами убитых на Садовой инкассаторов. Иные приветливо махали ему руками, отчего отвратительные белые ленты колыхались в воздухе, другие, распрямив плечи, принимали героические позы… «Waiting, I’ll be back!», — звучало из темных углублений в стенах коридора… Туннель, казавшийся бесконечным, вдруг резко оборвался, и Петруха оказался вынесенным на платформу неизвестно откуда взявшейся толпой пассажиров, в которую не преминула затесаться находчивая беглянка. Она вскочила в поезд, до которого Алексееву было еще далеко, и, высунув голову из дверей, показала язык. Поля шляпы свисали вниз, и Петруха никак не мог рассмотреть ее лица. Он бежал и бежал, до последнего вагона уже было недалеко, но из динамиков прозвучало: «Осторожно, двери закрываются…» Женщина в шляпе, эффектно взмахнув рукой, швырнула Алексееву какую-то пачку бумаги, и он, лишь на мгновение взглянув на нее, сразу же узнал прописи с веселыми зелеными крокодильчиками на обложке. Разрываясь между зудящим желанием остановиться, поднять прописи и наладить с их помощью давшие трещину личные дела и необходимостью догнать наглую преступницу, Петруха, не давая волю чувствам, хладнокровно оценил ситуацию и в последнюю секунду успел запрыгнуть в вагон уже набирающего ход поезда, последняя дверь которого отчего-то осталась незакрытой… — Пропустите… Пропустите… — распихивая локтями пассажиров, бросился было Алексеев вперед в поисках той, кого он так долго преследовал, но неожиданно остановился в полной растерянности. Все, кто ехал в вагоне, были в широкополых шляпах и длинных плащах цвета «хаки». Обернув к нему лица — молодые и старые, детские, женские, мужские, с бородами, усами или без оных, — люди, расширив глаза, шептали: — Масоны… Масоны… Масоны… Масоны… — На сегодня хватит масонов! Всем — спасибо! Все свободны! — раздался голос машиниста. — Следующая станция —… «Только не „Рыба!“» — ужаснулся Алексеев. — …«Рыба»! — отчеканил машинист. В то же мгновение вагон опустел. Открывая двери между вагонами, Петруха бежал в начало поезда. Его ослепил солнечный свет, резко ворвавшийся из окон. Поезд выскочил из-под земли и мчался теперь по безлюдной пустыне, среди песков которой то и дело возвышались беспорядочные груды камней… Алексеев все распахивал двери, одну за другой, но никак не мог добраться до начала состава. Внезапно он остановился и в изумлении уставился на Марию Даниловну, в полном одиночестве преспокойно сидящую в каком-то очередном вагоне. Одета она была по-домашнему, голову ее украшала чуть сбившаяся набок косыночка, из-под которой кокетливо торчали бигуди… Ноги в тапочках были закинуты одна на другую… Пенсионерка увлеченно читала газету. — Ой, Петруша! Как хорошо, что вы здесь! — искренне обрадовалась она. — Мне так нужна ваша помощь… Вы знаете? Вот, в газетах пишут… Оказывается — рыбы питаются крокодилами! А? Ну как вам это? — победно блеснув глазами, она вновь погрузилась в чтение. «Что за бред? — нахмурился Петруха. — И почему… почему она в бигуди? Она же никогда не делала такую прическу!» Не давая себе времени на раздумья, он бросился снова вперед и, дернув дверь, наконец-то оказался в кабине машиниста. Справа и слева по ходу поезда с резким звоном опускались шлагбаумы. Пытаясь перекричать пронзительный, все не кончающийся звук, Алексеев наклонился к машинисту, привлекая его внимание. — «Рыба»! Вы сказали — «Рыба»! Но почему? — крикнул он, но голос его потонул в несмолкающем звоне будильника… Мария Даниловна нервно ходила вдоль Дворцовой набережной. С Невы дул сильный ветер, но она, казалось, не замечала этого. До открытия Эрмитажа оставалось пятнадцать минут. «Сколько там? — вновь взглянула она на часы. — Без четверти… Может, раньше откроют? Вряд ли… С какой стати? Что это, кинотеатр?» Она снова закурила и опять принялась шагать. Наконец в первых рядах немногочисленных экскурсантов пожилая женщина проникла внутрь и, поспешно сдав в гардероб плащ, устремилась в Египетский зал. Желание попасть туда, и как можно скорее, было у нее очень сильно, но она не могла объяснить его и даже не задавала себе такой вопрос. Побродить среди жалких остатков когда-то великой древней культуры было сейчас для Суховой совершенно естественным и не требовало объяснений. Она ходила и вглядывалась в экспонаты, не обращая на этот раз никакого внимания на пояснительные таблички. Движение ее по залу не было беспорядочным. Равнодушно проскакивая мимо одних стендов, она замирала перед другими, жадно впиваясь глазами в не слишком понятные и не особенно интересные случайному посетителю предметы. Весь стеллаж справа от мумии, к которой она не проявила заметного интереса, занимали саркофаги. Желая осмотреть их максимально, Мария Даниловна все вертелась вокруг стеклянных шкафов, то приближая лицо почти вплотную, то чуть отходя назад, прищурившись, стараясь запечатлеть их в памяти во всей красе и в полном объеме. Молодая парочка, обнявшись, остановилась рядом, с изумлением глядя на пожилую женщину, присевшую возле выставленных для обозрения деревянных раскрашенных саркофагов и разглядывающую их, похоже, снизу. — На себя примеряет? — негромко пошутил парень. Девушка захихикала. Мария Даниловна, которая вряд ли могла расслышать эту тихую реплику, казалось, догадалась, о чем шла речь, и смерила незадачливых экскурсантов взглядом, полным ярости и угрозы, и это произвело на молодых людей впечатление. Оставив даже мысли о подобных шутках, они пулей выскочили из зала. — А это… Кира, смотри, что за славные вазочки! — защебетала какая-то полная туристка в цветастом платье. К ней подошла ее подруга сходной комплекции и стиля одежды. Женщины, оценивающе разглядывая принятые ими за вазочки предметы, шушукались, прикидывали, по-видимому, как бы они их использовали в своих жилищах. — Это канопы! — строго заявила им Мария Даниловна. — Канопы? Что такое канопы? — спросила одна из женщин. — Да вон, Тань, смотри — сказано: для внутренностей! — заметила пояснительную надпись другая. — Фарш хранить? Ливер? — не поняла Таня. — Как вы смеете глумиться над священным! — возвысила вдруг голос Мария Даниловна. — Внутренности умерших опускали в специальные погребальные сосуды — канопы, которые изготавливались в виде богов Загробного Царства. Вот, вы можете сами внимательно посмотреть: это — бог Дуамутев, это Кебех-сенув, это Имеет, а это Хапи! Их доверху наполняли специальными настоями из трав и намертво закрывали крышками… Мария Даниловна увлеченно рассказывала, не заметив, как сникли и потихоньку ушли собеседницы. Закончив, Сухова вновь внимательно осмотрела ряд экспонатов и гордо покинула Египетский зал, не задумываясь, зачем она вообще сюда приходила… В узком коридоре, ведущем к выходу, ее настиг аппетитный запах еды, доносящийся из кафе. Мария Даниловна с удивлением вспомнила, что еще не завтракала, и тотчас же почувствовала легкое головокружение. Прихлебывая чай и яростно уничтожая самую большую шоколадку, которая нашлась в ассортименте, Мария Даниловна думала: «Провалы, провалы… Зловещие провалы в памяти… Да-с… Отчего-то я была уверена, что меня маразм не коснется? Годы… Не такие уж и годы… Могла бы еще лет хотя бы десять продержаться… Хотя… что такое десять лет в сравнении с вечностью?.. Ну при чем здесь вечность? Лечиться пора… По поликлиникам бегать… А я даже страховой полис еще не получила… Надо, надо… Нет, никогда я голодной на улицу не выходила… И уж курить натощак? Сама себе враг, иначе и не скажешь… Ладно, раз уж я тут, пойду, что ли, толком „Неведомые шедевры“ посмотрю… Ни в античность, ни тем более в Египет не попрусь — зачем? Хватит с меня снов на эту тему…» Довольная принятым решением, она вышла из кафе, и тут же ее взгляд упал на освещенные витрины магазинчика, торгующего разнообразными сувенирами и книгами по искусству. Она неуверенно вошла внутрь. Внимание ее привлекли тщательно выполненные подделки под Египет. «Здорово! Красиво! — восхищалась она. — Приехал откуда-нибудь… Купил… Потом сидишь себе дома, рассказываешь: „Был я в Эрмитаже… Чего только не видел! Вот, что-то вроде этого“… И эдак небрежно указываешь на такой сувенирчик… А стоит-то ого-го! Хотя… может, наберется?» Она полезла в кошелек и с недоумением уставилась на плотно набивающие его купюры. «Не мое! — была ее первая мысль. — Хм. Но кошелек — мой… — тут же пришла вторая. — А, ладно… Что, это единственное, что я за эти дни забыла? Отнюдь нет… Тогда зачем мучиться, вспоминать? Лежат — и хорошо! Смогу купить все, что захочу!» Не давая себе расслабиться в мечтах, она принялась прикидывать, какой из псевдоегипетских сувениров ей нужен именно сейчас.