Брат Пепе был сбит с толку; возможно, он неправильно ее понял. El jefe был хозяином свалки – он был главным на basurero. Не сынок ли хозяина этот читатель? – спросил Пепе работницу. Несколько детей свалки засмеялись, а потом отвернулись. Взрослым это не показалось смешным, а женщина только и сказала: «Не совсем». Она указала в сторону Герреро, который был расположен на склоне холма ниже basurero. Лачуги в поселении были собраны из материалов, найденных работниками на свалке, а лачуга el jefe находилась с краю – ближе к свалке. Высоко над basurero стояли столбы дыма – черные колонны достигали неба. Над головой кружили стервятники, но Пепе видел, что падальщики есть и внизу; повсюду на basurero рыскали собаки, обходя стороной адские огни и неохотно уступая дорогу водителям в грузовиках, но едва ли еще кому, кроме них. Собаки были непростым соседством для детей, потому что и те и другие рылись в мусоре – разве что искали разное. (Собак не интересовали стекло, алюминий или медь.) Собаки на свалке были в основном бездомными, а некоторые там и дохли. Пепе недолго пробыл возле basurero, иначе бы обнаружил мертвых собак или увидел бы, что с ними делают: их сжигали, но не всегда до того, как стервятники обнаруживали падаль. В Герреро на склоне холма Пепе увидел еще собак. Это были домашние собаки, принадлежавшие тем, кто работал на basurero и жил в поселении. Пепе отметил, что собаки в Герреро выглядели упитаннее и более ревностно охраняли свою территорию, чем собаки на свалке. Они больше походили на обычных собак – были более резвыми и агрессивными, чем собаки на свалке, которые, как правило, вели себя приниженно и воровато, хотя у собак свалки были свои хитрые приемы контролировать территорию. В общем, считал Пепе, не хотелось бы быть укушенным собакой с basurero или из Герреро. В конце концов, большинство собак в Герреро были взяты со свалки. Брат Пепе отвозил больных из «Дома потерянных детей» на осмотр к доктору Варгасу в больницу Красного Креста на Армента-и-Лопес; Варгас сделал своим приоритетом лечение в первую очередь детей из приюта и детей со свалки. Доктор Варгас говорил Пепе, что дети-мусорщики на basurero больше всего подвергаются опасности из-за собак и из-за игл – на свалке было много выброшенных шприцев с использованными иглами. Un niño de la basura может легко получить укол старой иглой. – Гепатит В или C, столбняк – не говоря уже о какой угодно форме бактериальной инфекции, – сказал доктор Варгас Пепе. – Полагаю, – сказал брат Пепе, – что любая собака и на basurero, и в Герреро может оказаться бешеной. – Просто детям свалки надо делать прививки от бешенства, на случай если одна из этих собак покусает их, – сказал Варгас. – Но эти дети больше всего боятся игл. Они боятся тех старых игл, которых и надо бояться, но из-за этого они боятся прививок! В случае собачьего укуса дети свалки больше боятся прививки, чем бешенства, а это неправильно. Пепе считал Варгаса хорошим человеком, хотя Варгас был человеком науки, а не верующим. (Пепе знал, что с духовной точки зрения Варгас, мягко говоря, мог быть упертым до занудства.) Размышляя об опасности бешенства, Пепе вышел из своего «фольксвагена» и направился к лачуге el jefe в Герреро; руки Пепе плотно обхватывали стопку хороших книг, которые он принес для «читателя свалки», и он настороженно поглядывал на всех этих лающих и недружелюбно настроенных собак. – Hola![3] – крикнул толстяк-иезуит в сетчатую дверь хижины. – У меня книги для Хуана Диего-читателя – хорошие книги! Из лачуги el jefe послышалось злобное рычание, и он отступил от двери. Женщина, работавшая на basurero, что-то говорила ему про хозяина свалки – про самого el jefe. Она назвала его имя. «Вы без труда узнаете Риверу, – сказала женщина Пепе. – У него самый страшный пес». Но брат Пепе не мог видеть пса, который так злобно рычал в лачуге за дверью с сеткой. Он отступил еще на шаг от двери, которая внезапно открылась, явив его глазам отнюдь не Риверу или кого-то похожего на хозяина свалки. Малорослая хмурая личность в дверях лачуги el jefe не была также и Хуаном Диего, а лишь темноглазой девочкой диковатого вида. Это была тринадцатилетняя Лупе, младшая сестра читателя свалки. То, что говорила Лупе, звучало совершенно непонятно – во всяком случае, было мало похоже на испанский. Только Хуан Диего мог понять ее; он был переводчиком своей сестры, ее толкователем. Странная же речь Лупе была не самой большой ее загадкой; девочка читала чужие мысли. Лупе знала, о чем вы думаете, – а иногда она знала о вас даже больше вас самих. – Это какой-то тип с кучей книг! – крикнула Лупе в лачугу, вызвав тем самым целую какофонию грозных лающих звуков, издаваемых невидимой собакой. – Он иезуит и учитель – один из добротворцев «Дома потерянных детей». – Лупе сделала паузу, читая мысли брата Пепе, который пребывал в состоянии легкого замешательства. Пепе не понял ни слова из того, что она сказала. – Он думает, что я умственно отсталая. Он боится, что приют не примет меня – иезуиты посчитают меня необучаемой! – сообщила Лупе Хуану Диего. – Она не умственно отсталая! – выкрикнул мальчик откуда-то из лачуги. – Она все понимает! – Полагаю, я ищу твоего брата? – спросил иезуит девочку. Пепе улыбнулся ей, и она кивнула; Лупе видела, что он вспотел от титанического усилия не уронить книги. – Иезуит приятный – просто толстоватый, – доложила девочка Хуану Диего. Она шагнула обратно в лачугу, придержав для брата Пепе дверь, в которую тот осторожно вошел; он искал глазами рычащую, но невидимую собаку. Мальчик, тот самый читатель со свалки, был едва различим среди окружавших его книжных полок, которые выглядели лучше всего прочего, включая саму лачугу, – дело рук el jefe, догадался Пепе. Юный читатель явно не был плотником. Как и многие его однолетки, только серьезные и читающие, Хуан Диего производил впечатление мечтательного мальчика; он был очень похож на свою сестру, и оба они напоминали Пепе кого-то. В тот момент вспотевший иезуит не мог сообразить, кого именно. – Мы оба похожи на нашу мать, – сказала ему Лупе, потому что знала мысли гостя. Хуан Диего, лежавший на продавленном диване с открытой книгой на груди, на сей раз не перевел слова ясновидящей Лупе; юный читатель решил оставить иезуитского учителя в неведении. – Что ты сейчас читаешь? – спросил мальчика брат Пепе. – Нашу местную историю – можно сказать, церковную историю, – ответил Хуан Диего. – Скукота, – сказала Лупе. – Лупе говорит, что книга скучная, – я думаю, что да, скучноватая, – согласился мальчик. – Лупе тоже читает? – спросил брат Пепе. Роль стола возле дивана исполнял кусок фанеры на двух оранжевых ящиках, по виду довольно надежное сооружение. Пепе вывалил на него горку своих книг. – Я читаю ей вслух – все подряд, – сказал Хуан Диего учителю и поднял свою книгу. – Эта книга о том, что вы пришли третьими, – объяснил Хуан Диего. – И августинцы, и доминиканцы пришли в Оахаку раньше иезуитов – вы оказались в городе третьими. Может быть, поэтому иезуиты не такие влиятельные в Оахаке, – продолжал мальчик. (Для брата Пепе это прозвучало поразительно знакомо.) – И Дева Мария притесняет Богоматерь Гваделупскую – Дева Мария и Богоматерь Одиночества обирают ее, – непонятно забубнила Лупе. – La Virgen de la Soledad – это такая местная героиня в Оахаке, Дева Одиночества и ее дурацкая история про burro![4] Nuestra Señora de la Soledad также обирает Гваделупскую Деву. А я гваделупская девочка! – сказала Лупе, указывая на себя; похоже, ее это злило. Брат Пепе посмотрел на Хуана Диего, который, казалось, был сыт по горло распрями Дев, но перевел все это. – Мне знакома эта книга! – воскликнул Пепе. – Ну, я не удивлен – это одна из ваших, – сказал Хуан Диего и протянул Пепе книгу, которую читал. От старой книги сильно несло запахом basurero, и некоторые страницы опалил огонь. Это был академический том – из тех католических научных трудов, которые почти никто не читает. Книга попала на свалку из собственной библиотеки иезуитов в бывшем монастыре, теперь именуемом «Hogar de los Niños Perdidos». Многие из старых и нечитаемых книг оказались на свалке, когда монастырь был реконструирован, дабы принять сирот и освободить место на книжных полках иезуитской школы. Без сомнения, это отец Альфонсо или отец Октавио решали, какие книги стоит отправить на basurero, а какие сохранить. История иезуитов, которые лишь третьими появились в Оахаке, возможно, не устраивала двух старых священников, подумал Пепе; кроме того, книга, видимо, была написана августинцем или доминиканцем – во всяком случае, не иезуитом, и уже одно это могло обречь ее на адский огонь basurero. (Иезуиты действительно уделяли главное внимание образованию, но никто никогда не говорил, что они не конкурентоспособны.) – Я принес вам несколько книг, которые более читабельны, – сказал Пепе Хуану Диего. – Несколько романов, придуманные истории – то есть беллетристику, – ободряюще сказал он. – Не знаю, что и думать о беллетристике, – с сомнением произнесла тринадцатилетняя Лупе. – Там не все истории такие, какими им следует быть. – Не надо было с этого начинать, – сказал ей Хуан Диего. – История про собаку слишком взрослая для тебя. – Какая история про собаку? – спросил брат Пепе. – Не спрашивайте, – ответил мальчик, но было слишком поздно; Лупе уже вовсю рылась в книгах на полках – они были везде, книги, спасенные от огня. – Это того русского, – с озабоченным видом сказала девочка. – Она говорит «русского» – но ведь ты не читаешь по-русски, верно? – спросил Пепе Хуана Диего. – Нет-нет, она имеет в виду писателя. Это писатель русский, – пояснил мальчик. – Как ты ее понимаешь? – спросил его Пепе. – Иногда я не уверен, что она говорит по-испански. – Конечно, это испанский! – воскликнула девочка. Она нашла книгу, которая заставила ее усомниться в придуманных историях и в беллетристике, и передала ее брату Пепе. – Просто язык Лупе немножко особенный, – сказал Хуан Диего. – Я его понимаю. – Ага, так вот какой русский, – сказал Пепе. Это был сборник Чехова, „Дама с собачкой“ и другие рассказы». – Там совсем не про собаку, – пожаловалась Лупе. – Там про мужчину и женщину, которые занимаются сексом друг с другом, хотя они не муж и жена. Хуан Диего, конечно, перевел это. – Ее волнуют только собаки, – пояснил мальчик иезуиту Пепе. – Я сказал ей, что для нее это слишком взрослая история. Пепе затруднялся вспомнить «Даму с собачкой», не говоря уже, разумеется, о самой собачке. Это была история о непристойных отношениях – вот все, что он вызволил из памяти. – Я не уверен, что вам обоим это подходит, – сказал учитель-иезуит и неловко хохотнул. Именно в этот момент Пепе осознал, что перед ним английский перевод рассказов Чехова, американское издание; книга была опубликована в 1940-х годах. – Но это же на английском языке! – воскликнул брат Пепе. – Ты понимаешь по-английски? – спросил он диковатого вида девочку. – Ты умеешь читать и по-английски? – спросил иезуит читателя свалки. Мальчик и его младшая сестра пожали плечами. «Где я видел раньше, чтобы так пожимали плечами?» – подумал про себя Пепе. – У нашей матери, – ответила ему Лупе, но Пепе не смог понять ее слов. – Что насчет нашей матери? – спросил Хуан Диего сестру. – Его заинтересовало, как мы пожимаем плечами, – ответила Лупе. – Ты научился читать и по-английски, – медленно сказал Пепе мальчику, а из-за девочки его вдруг непонятно по какой причине пробрала дрожь. – Английский просто немножко другой – я могу его понять, – ответил мальчик, как будто он все еще говорил о понимании странного языка своей сестры. Мысли Пепе мчались, опережая одна другую. Это были необычные дети – мальчик мог читать все что угодно; возможно, он был способен понять любые книги. А девочка – ну, она была особенной. Заставить ее нормально говорить было бы непросто. Но разве они, эти дети свалки, не те одаренные ученики, которых искала иезуитская школа? И разве работница с basurero не сказала, что Ривера, el jefe, «не совсем» отец юного читателя? Кто же был их отец и где он? И никаких признаков матери в этой запущенной развалюхе, размышлял Пепе. Полки были сработаны как надо, но все остальное было ветхим хламом. – Скажи ему, что мы не потерянные дети – он ведь нашел нас, верно? – заявила вдруг Лупе своему талантливому брату. – Скажи ему, что мы не сырье для приюта. И мне не нужно говорить нормально – ты меня и так прекрасно понимаешь. Скажи ему, что у нас есть мать, – он, наверное, знает ее! – крикнула Лупе. – Скажи ему, что Ривера нам как отец, только лучше. Скажи ему, что el jefe лучше любого отца! – Не тараторь, Лупе! – остановил ее Хуан Диего. – Я ничего не смогу ему сказать, если ты будешь так тараторить. Много чего тут можно было поведать брату Пепе, начиная с того, что Пепе, вероятно, знал мать детей свалки: она работала по ночам на улице Сарагоса, но также и на иезуитов; она была у них основной уборщицей. То, что мать детей свалки работала ночами на улице Сарагоса, означало, что, скорее всего, она проститутка, и брат Пепе действительно знал ее. Эсперанса была лучшей уборщицей у иезуитов – понятно, в кого у детей темные глаза и эта привычка беззаботно пожимать плечами, хотя оставалось неясным, откуда в мальчике этот читательский гений. Что характерно, мальчик не использовал выражение «не совсем», когда говорил о Ривере, el jefe, как о потенциальном отце. Как сказал Хуан Диего, хозяин свалки, «вероятно, не был» его отцом, однако Ривера мог бы и быть отцом мальчика – там еще прозвучало слово «возможно»; именно так Хуан Диего и выразился. Что касается Лупе, el jefe «определенно не был» ее отцом. По мнению Лупе, у нее было много отцов, «слишком много отцов, чтобы назвать всех», но мальчик и вовсе не стал останавливаться на этой биологической несуразности, быстро перескочив через нее. Он просто сказал, что Ривера и их мать «уже не были вместе в определенном смысле», когда Эсперанса забеременела Лупе.