– Чего тебе надо? – вне себя от бешенства спросила Лина. Она до того была зла на нее, что даже не испугалась появлению тетки, которая умерла больше десяти лет назад. Злость прогнала страх, как прогнала и жалость в тот день, когда тетя Оксана отправилась к праотцам. Все, что должно было остаться от нее в этом мире – жалкая кучка золы: тетка была кремирована. Она почему-то очень боялась огня: сама мысль о пожаре наводила на тетю Оксану ужас. Именно поэтому Ангелина и решила ее кремировать. Какая насмешка судьбы: всю жизнь трястись при упоминании о возгорании и пламени, а в итоге поджариться, как курица в духовке! Лина надеялась, что тетка попала в ад и будет гореть в огне целую вечность. Ангелина почти забыла об этой отвратительной женщине, которая считала своим долгом отравлять каждый ее день, превращая жизнь в бесконечную череду унижений. И вот теперь она снова влезла в ее мысли, в ее чувства и дела! Чего ради она явилась сюда? Или это еще одно испытание перед тем, как ей будет позволено увидеть Митю? – Оставь меня в покое! Уходи прочь! – прошипела Лина. Сидящая не пошевелилась, не изменила положения. Голова все так же опущена, плечи поникли. Ноги ее были босы. – Пошла прочь! – Лина повысила голос. – Ты убила меня, – глухо ответила тетка, не поднимая головы. Голос ее звучал невнятно, словно рот был чем-то набит. Или будто на лице у нее лежала подушка. – Ты все равно умерла бы! – с ненавистью выплюнула Ангелина. Инсульт, который лишил тетку речи, обездвижил левую руку и ногу, должен был свести ее в могилу. Рано или поздно. Но лучше рано, чем поздно, верно? Так, по крайней мере, считала Лина. Удар случился в субботу утром, и, если бы Ангелина вызвала скорую, Оксану Кольцову увезли бы в больницу. Подержали какое-то время, а после выписали, объяснив племяннице, как за ней ухаживать, что делать для восстановления. Лина тогда училась на первом курсе, ей и без того приходилось непросто, так еще понадобилось бы убирать за больной, стирать вонючее белье, менять подгузники, кормить беспомощную тетку. Когда в то утро она подошла к лежащей на полу в кухне тете Оксане, то не почувствовала ни жалости, ни сострадания. Просто стояла и смотрела на эту колоду. А потом ей на ум пришла мать. Но не та, которую она порой воскрешала в мечтах, не юная восхитительная королевна из старой сказки. А подурневшая, костлявая фурия с седыми неопрятными космами, сумасшедшая, будто мартовский заяц, мегера, которая часами рассказывала десятилетней дочери, как хорошо им будет всем вместе, когда они отправятся к мертвому отцу. Та, что стояла возле ее кровати, вглядываясь в лицо ребенка с диким, безумным торжеством. Стояла, сжимая в руках подушку. Ангелина, не успев задуматься о том, что делает, побежала в комнату и схватила одну из теткиных подушек. Вот-вот она положила бы ее на одутловатое запрокинутое лицо, а сама навалилась бы сверху. Она так отчетливо представила, как трепыхается под ней ослабленное ударом грузное рыхлое тело, как тетка хрипит и корчится, а потом перестает сопротивляться, как безжизненно обмякает. Тетя Оксана была еще жива, а Лина мысленным взором видела ее мертвое пожелтевшее лицо, раззявленный, безмолвный рот, выпученные тусклые глаза – и такой она нравилась Лине куда больше. Наверное, если бы она и сделала то, что так живо представила себе, никаких следов не осталось бы. И никто ни в чем ее не заподозрил бы. Да и как подозревать скромную, талантливую девушку в жестоком убийстве беспомощного, полуживого человека? Думать такое на бедняжку-сироту, которая перенесла уже столько ударов судьбы? Но Лина не желала рисковать. Она постояла возле тетки еще несколько долгих минут, а потом пошла обратно в спальню и аккуратно положила подушку на место. Вернулась на кухню, сделала погромче радио, а дверь кухни прикрыла поплотнее. Если тетя Оксана вдруг примется стонать, соседи ничего не услышат. Разве что музыку. Как позже выяснилось, беспокоилась она напрасно: никто ничего не слышал. После Лина спокойно оделась и вышла из дома. Пошла в институт, отсидела три пары, а после отправилась в библиотеку, где пробыла до самого вечера. Она была примерной студенткой и часто пропадала в читальных залах. Когда Лина вернулась домой, все было кончено. Могла прийти и раньше: как позже сказали врачи, смерть наступила часов в четырнадцать – пятнадцать. Все кругом наперебой жалели несчастную девушку, которая потеряла единственного родного человека и рыдала не переставая. – Тетя говорила, она не хочет, чтобы ее ели могильные черви… Бедная, бедная тетя… – сдавленным, потрясенным голосом говорила Лина, и в итоге добилась кремации. Никому из подруг и знакомых ничего подобного Оксана Кольцова не говорила, но родственнице, само собой, виднее. А поскольку покойная всю жизнь скрывала свою неприязнь к Лине, а той просто некому было пожаловаться, то окружающим и в голову не могло прийти, какие отношения их на самом деле связывали. Никому бы и не подумалось, что вечерами, оставшись одна, Ангелина кружит по квартире и речитативом повторяет глупый детский стишок: Кошка сдохла! Хвост облез! Кто слово скажет, Тот ее съест! – Я ни в чем не виновата! Ты все равно умерла бы! – повторила Лина и приблизилась к молчаливой фигуре, коснулась ее плеча. Оно было каменно-твердым, совсем не таким, как при жизни. Тетка повела плечом, сбрасывая руку Ангелины, а потом плавно, как танцовщица, подняла руку и, по-прежнему не поднимая головы, поднесла ее к лицу Лины. На толстом коротком пальце блестело дутое обручальное кольцо. «Она не была замужем!» – пронеслось в голове. Ангелина растерянно моргнула и перевела взгляд на голову тетки. Вот теперь ей стало по-настоящему жутко. Оказывается, та больше не смотрела в пол. Вывернув на бок голову, она исподлобья хитро глядела на Лину. Только это теперь была не тетка – это была Нина Сергеевна, Митина мать. Лина закричала и отшатнулась, но, видимо, недостаточно стремительно, потому что жесткая ледяная ладонь вцепилась ей в горло. Секунда – и она забарахталась на кровати, всеми силами стараясь освободиться от захвата. Билась, корчилась и выла, извиваясь под неестественной стальной тяжестью руки. То, что когда-то было Ниной Сергеевной, склонилось над ней, не издавая ни звука. Даже дыхания не было слышно: мертвые легкие давно разучились прокачивать воздух. Никто не слышал ее криков, не спешил на помощь – почему? Лина умирала. Перед глазами плыли красные круги, сознание ускользало. Она убила Нину Сергеевну из любви к Мите, а та теперь убивает ее, потому что хочет отомстить. «Митя, Митя, теперь ты видишь, кто из нас достоин твоей любви?!» Все кончилось так же быстро, как началось. Злобная покойница исчезла, мертвая рука больше не сжимала горло. Лина кашляла, со стоном втягивая в себя воздух. Она ничего не соображала, не пыталась понять, что с ней только что произошло. Дышать! Можно дышать – вот что имело значение. Эта тварь убралась, провалилась обратно в ад – и больше не вернется. Лина сползла с кровати и, покачиваясь, выбралась на балкон. Свежий и прохладный воздух остужал воспаленное горло. Горьковатый аромат Локко напоминал запах мятного зубного порошка. В памяти возник образ зловещего старика. Она теперь уверилась: все, что происходило с ней этой ночью, – испытания, которые ей необходимо пройти, чтобы стать достойной встречи с Митей. Если так, она готова была проживать все это раз за разом сотни раз подряд, лишь бы в итоге наградой стало его появление. Первая ночь без него была страшной, трудной и… слишком длинной. Луна застыла без движения, как приклеенная. Она не перемещалась по небосклону, не тускнела перед рассветом и только глупо пялилась на Лину сверху. Да и сам рассвет заблудился где-то. Нужно пойти поспать, решила Лина. Она в любом случае не пропустит появление Мити. Девушка вернулась в комнату. Направилась к кровати, но воспоминания о том, что недавно произошло, были слишком яркими. Надо смыть с себя этот тусклый взгляд, прикосновение этих холодных рук. Лина пошла в ванную, включила свет, пустила горячую воду. Все время, пока намыливала волосы и тело, ей мнилось, будто кто-то следит за ней. Пару раз она даже отодвигала розовую занавеску, осматривалась и прислушивалась, но ничего подозрительного так и не услышала и не увидела. И все же кто-то наблюдал за ней – и от этого иллюзорного взгляда было не по себе. Жгло затылок, по спине и рукам бежали мурашки. Страшно было закрыть глаза: вдруг, открыв их, она увидит чье-то лицо близ своего? Наскоро закончив мытье, стуча зубами от холода и страха, Лина закуталась в большое полотенце. Едва прикоснулась расческой к мокрым волосам, опасливо глянула на свое отражение в зеркале. В фильмах ужасов, которые они иногда смотрели с Митей, в такой момент рядом с героиней непременно кто-то возникал. Кто-то жуткий. Но запотевшее, затянутое паром зеркало показывало Лине лишь ее саму – бледную, растерянную, перепуганную. Она щелкнула выключателем, пробежала через всю комнату и нырнула в кровать, сбросив на пол и влажное полотенце, и покрывало. Стоило бы надеть ночную рубашку, но Лина позабыла, куда забросила ее утром, а искать не хотелось. Она закуталась в простыни, пытаясь согреться. Свернулась калачиком, обхватив колени, закрыла глаза и почувствовала, что уже не боится. Страха, который охватил ее в ванной, теперь не было. Лунный лик в окне показался добрым лицом старого друга, что склонился к ней, желая утешить. «Спи, спи», – шептал ласковый голос, и она почувствовала, что, в самом деле, сумеет заснуть. Ангелина уже почти спала, когда кто-то обнял ее, тесно прижимаясь сзади, нежно целуя в шею. Погладил по руке, провел пальцами по бедру, сжал грудь. Она затрепетала, по телу прошла сладкая волна. Жадно приникшее к ней тело – обнаженное мужское тело – было горячим и таким знакомым. «Вот кто смотрел на меня! – подумала Лина. – Митя все-таки пришел!» Она знала, что это произойдет, но и надеяться не смела, что это будет так прекрасно, так чувственно. После, после она объяснит ему, все ему расскажет – и он поймет. А может быть, он уже все знает и понимает, так что ей и не придется ничего говорить. Лина счастливо вздохнула и повернулась к Мите. На лице ее любимого лежала тень, и она не могла разглядеть его как следует, но это был Митя. Он, он без сомнения! Лина чувствовала прикосновения его рук, ощущала аромат тела и волос. Она обняла мужа, оплетая руками и ногами, стремясь раствориться в нем, почувствовать каждой клеточкой. Жадно прижалась к Митиным губам и ощутила во рту его язык. Он властно повернул ее на спину и лег сверху. Тяжесть его тела была восхитительна. Как же сильно она по нему тосковала! Как ждала, как верила, что он вернется. И теперь была вознаграждена. Давно уже Лина не испытывала настолько острого, пронзительного желания и поэтому в первый миг не поняла: что-то не так. Сильно не так. Митин язык, скользнув по ее губам, коснувшись зубов, внезапно ринулся в глубину ее глотки. Огромный, влажный и тяжелый, он протискивался все глубже, не давая дышать. Лина дернулась, но ее голова оказалась еще глубже вдавленной в подушку. Горло распухло, она снова задыхалась, но теперь хватка была куда беспощаднее. Лина поняла, что умирает. Ей так хотелось жить! Но это уже не зависело от нее. Ничто больше от нее не зависело. Митя – или кто бы то ни был – лежал на ней, только теперь в этом не было ничего сексуального. Она колотила его руками по спине, но это было все равно, что бить стену. Страшное существо навалилось на нее и давило, безжалостно ломая суставы и кости, расплющивая под собой. Из-под кончиков ногтей, из ушей и глаз полилась кровь – простыни, которые она судорожно комкала, быстро становились мокрыми. Из последних сил Лина рванулась, пытаясь выбраться, ослабить хватку. Замотала головой, попробовала вытолкнуть язык ночного демона из своего горла, но у нее ничего не вышло. Огромные острые зубы вонзились в ее язык, и Ангелина потеряла сознание от дикой, ослепительной боли, которая рвала ее на части, лишая остатков сил и разума. Последняя мысль, которая вспыхнула в ее умирающем мозгу, принадлежала не ей. «Любовь – это боль, – произнес старик в белом старомодном костюме. – Любовь – это страх. Мы здесь, в Локко, хорошо знаем это. И ты теперь тоже знаешь…» Глава шестая Стелла открыла дверь, чуть помедлив, переступила порог и с неожиданной робостью вошла в хорошо знакомый кабинет. Вот она снова в «Мителине». С момента, когда Стелла была здесь в последний раз и отправилась на поиски Мити, не зная, что ее ждет, прошло чуть меньше двух недель. Вроде бы не так уж много, но ей казалось, что с той поры минули годы, столетия, эпохи. Она выходила за дверь другим человеком – прочно стоящим на земле на обеих ногах, рациональным, считающим, что в этом мире работают все законы физики, о которых рассказывали когда-то школьные учителя. Теперь же Стелла ощущала такое смятенье в душе, что бороться с ним обычными методами, разложив по полочкам и проанализировав, что случилось, не получалось. Существовал, пожалуй, только один выход: попытаться забыть. Усилием воли заставить себя поверить, что ничего не было. Вернее, конечно, было, и даже многое: Митя пострадал, с Линой произошла страшная трагедия, от этого никуда не денешься. Но несчастья имели абсолютно логичные причины, не выходящие за рамки привычного и доступного пониманию. – Никому ничего не рассказывай. И Мите не позволяй. Все равно никто не поверит. Да ты, в сущности, и не видела ничего, не знаешь. Так, разговоры, догадки, теории. Забудь – и все будет хорошо, – говорила Евгения Ивановна, провожая их с Митей. Они улетели – да. Но Стелла ощущала, что какая-то часть ее до сих пор еще где-то там, в Локко. Этот призрачный город не желал отпускать, и она не могла выкинуть его из памяти, как ни старалась. Оставалось утешать себя тем, что это вопрос времени. Митя и Стелла вернулись в Казань позавчера – сразу же, как только врачи решили, что он сможет выдержать перелет. Ему о работе думать, конечно, было рано, мучили головные боли. А она пришла разгребать завалы, разбираться с делами, которых скопилось великое множество. Только вот погрузиться в работу было сложно. Девушка стояла на любимом Митином месте – возле окна – и задумчиво глядела вниз.