Но все напрасно. Индеец расхохотался. Потом метнулся вперед с быстротой молнии. Громадная рука стиснула Преподобному горло, рывком подняла, оторвав от пола, чтобы заглянуть в глаза. За мертвыми глазами индейца полыхали глаза демона, и Преподобному предстали отверстия от пуль в голове, остатки свинцовой картечи из дробовика Мэтта, отметина от веревки на шее и паучьего вида отродье на груди, будто выползающее из темноты. Он задыхался. Язык вывалился изо рта. Ноги дрыгались в воздухе. Револьвер в правой руке беспомощно болтался, задевая что-то в кармане сюртука. ПОХОДНАЯ БИБЛИЯ. Док говорил, священные предметы вкупе с верой противостоят злу. Перехватив револьвер левой рукой, Преподобный правой выдернул из кармана Библию и ткнул ею в лицо индейца, мысленно (ибо язык и дыхание иссякли) вознося мольбы Господу. От контакта с лицом индейца Библия вспыхнула, опалив правую глазницу и выжигая ее содержимое. Индеец зарычал и отдернул голову, при этом Библия, пролетев по комнате, ударилась о ящик и упала обуглившейся кучкой страниц. Из пустой глазницы индейца вился дымок, сам он странно расслабился. Улыбнувшись Преподобному, произнес: — Маленький, маленький человек. Его челюсти стали раскрываться шире и шире. Все длилось мгновения, и большую часть этого времени Дэвид стоял точно скованный, но сейчас, сбросив оцепенение, с налету протаранил ноги индейца. Небрежно, будто собачонку, которая пристроилась к ноге, индеец свободной рукой отшвырнул его, так что Дэвид кувырком отлетел к ящикам. Тут же вскочил и вытащил из кармана перочинный нож. Раскрыв лезвие, вновь кинулся вперед и вонзил его в ногу индейца. На сей раз индеец хватил его с такой силой, что Дэвид впечатался в ящик, медленно стекая по краю. Сознание покидало Преподобного. Он видел, как перед ним раскрывался громадный рот и вырастали немыслимые зубы: зловонный дух смерти, поднимающийся из глотки, обволакивал его будто огромный ночной колпак. Уже погружаясь во тьму, краем глаза он уловил слева крохотный солнечный луч, тонкий как игла — но луч света! Едва ворочая головой, зажатой в чудовищной хватке, и скосив что было сил левый глаз, он разглядел веревку, удерживающую занавеску на окне. Индеец был готов сомкнуть челюсти, когда левая рука Преподобного поднялась и прогремел выстрел — мимо, только зазвенело стекло, — следом второй, и пуля перебила веревку. Тонкий клинок света ворвался и вырос, когда занавеска повисла сбоку, сделав черную комнату золотой. Наверху лестницы зомби заверещали хором, свет окатил их не только снизу, из кладовки, но незаметно подобрался сзади. В истошной панике они заметались, ища убежища. Индейцу, чья голова склонилась для рокового укуса, свет ударил в лицо как дубиной. Он с воплем отшвырнул Преподобного, развернулся и огромными прыжками бросился вверх по лестнице. От его спины клубами валил черный дым. — Преподобный, ты цел? — спросил Дэвид, помогая ему подняться. — Вроде. Спасибо, что вмешался. — Чего там. Вот это был выстрел! — Точно, — сказал Преподобный. — Славный выстрел, а? Он заткнул револьвер за кушак, и они медленно поднялись по ступеням. Церковь была в огне. От солнца зомби вспыхивали, громоздясь на разбитые скамьи вдоль стен и распространяя пламя. В центральном проходе застыл индеец. Он тщетно пытался двинуться с места, его ноги плавились как восковые свечи, растекаясь в лужи вокруг сапог. Индеец рухнул лицом вниз, раскинув руки. Теперь церковь полыхала. Огонь взметнулся по стенам, достиг балок. Старая крыша угрожающе скрипела. Дэвид и Преподобный бросились к выходу, перескочив через распростертое на полу тело индейца. Первым Преподобный. Дэвид вторым — и в этот миг рука индейца сграбастала его лодыжку, утянув на пол. На ходу обернувшись, Преподобный увидел: почерневшее, обугленное лицо индейца, разверстые челюсти, торчащие клыки — подобно чудовищной ящерице, индеец рванулся и вцепился Дэвиду в лицо. Слишком поздно Преподобный прыгнул, пнув индейца в голову, которая рассыпалась, будто комок пепла, и зубы сгнившими леденцами просыпались в дымящиеся на окровавленном полу останки. Едва собравшись с духом, Преподобный обернулся к Дэвиду, лицо которого перекосила гримаса ужаса. Он опустился рядом на колени. — Плохо, — сказал Дэвид. — Мне конец. Убей меня. Да, но где взять силы? Преподобному оставалось улучить момент и раскроить череп мальчика рукояткой револьвера — только рука не поднималась. Обхватив Дэвида за пояс, он потащил его наружу, мимо пылающих скамеек и костров из останков зомби. Когда они спускались по ступеням, огонь полностью поглотил церковь, язык пламени метнулся за ними сквозь двери, норовя ужалить в спину. Преподобный уложил Дэвида на землю возле ящика с трупом жены индейца. — Силы уходят, — сказал Дэвид. — Я… мне так жаль. По щекам мальчика на ворот рубашки струилась кровь. Еще миг — и рана задушит Дэвида, а следом он восстанет. Вернее, оживет оболочка, перед тем бывшая Дэвидом. Голод начнет терзать ее, и она будет готова грызть плоть и разносить индейскую чуму. — Во имя Господа, Преподобный — Джеб, не дай этому совершиться! — простонал Дэвид. «Во имя Господа», — думал Преподобный, не в силах шевельнуться, точно скованный стужей. «ВО ИМЯ ГОСПОДА!» Вот уж кто поживится от этой несчастной плоти. Он обратил все, к чему я прикоснулся, в гнилье и тлен. Зло побеждено, но это горькая победа. — Прошу, — повторил Дэвид. — Ладно, сынок, — сказал Преподобный, заново чуя ноги. И начал осматриваться в поисках чего-нибудь тяжелого и острого, чем довершить дело. Но не успел. Дэвид закрыл глаза — и его дыхание прервалось. Преподобный отступил на шаг, не спуская глаз с тела и надеясь, что с гибелью индейца зараза отступила. Глаза Дэвида широко открылись. Преподобный выдернул из-за кушака разряженный револьвер. Чему быть — того не миновать. Дэвид поджал ноги, поднялся. Но солнце обрушило на него свои лучи, и он тут же стал разлагаться. Взвизгнув, вспыхнул и упал. (2) Останки Дэвида Преподобный похоронил возле церкви, соорудив грубый крест из почерневших досок. Закрыв крышкой ящик с телом женщины, он обложил его сухими ветками и сжег дотла, а ветер разнес оставшийся пепел. После обошел вокруг, выпустив уцелевший скот, и, раздув головни с церковного пепелища, поджег город — на тот случай, если какой-нибудь упырь прячется в тени, дожидаясь заката. Затем, оседлав кобылу и нагрузив прихваченные из лавки припасы, он выехал из Мад-Крика. С того самого холма, откуда впервые оглядел город, он смотрел на дымящиеся развалины и вспыхивающие тут и там языки пламени и думал об Эбби, Доке и Дэвиде. И о многих жизнях, буквально развеянных в дым после одного дикого случая в темную летнюю ночь. Подумал он и о Боге, и о неисповедимых путях Его, пытаясь найти им объяснение, но напрасно. Наконец Преподобный развернул лошадь, пришпорил ее и пропал среди высоких восточнотехасских сосен. (3) Преподобный, однако, не заметил, как большая, паучьего вида тварь — с виду точь-в-точь родимое пятно на груди индейца — выползла из тенистого укрытия под рухнувшей церковной балкой и неуклюже, испуская дым и маленькие искры, заковыляла к норе, некогда дававшей укрытие под церковью для зажиточной луговой собачки. Тварь шмыгнула в нору, оставив за собой шлейф повисшего в воздухе черного дыма. Затем дым рассеялся, небо засияло и стало припекать. Дорога Мертвеца Вечернее солнце, сжавшись в кровавый комок, убралось за горизонт, и полная белая луна поднялась на небе, как громадный моток туго скрученного шпагата. Сидя в седле, Преподобный Джебидайя Мерсер наблюдал ее сияние над высокими соснами. Вокруг в мертвенно-черном небе раскаленными точками вспыхивали звезды. Дорога, выбранная им, была узкой. Деревья по обеим сторонам подступали вплотную, словно закрывая путь и сразу норовя сомкнуться за его спиной. Измученная лошадь плелась понурив голову. да и сам Джебидайя так утомился, что бросил поводья и не собирался ее понукать. Почти все мысли бежали из его усталой головы, кроме одной: он был вестником Господа, которого ненавидел от всего сердца. Господь, разумеется, знал об этом, но эмоции были ему безразличны, раз Джебидайя оставался его вестником. Не из тех, кто чтил Новый Завет, а ветхозаветным — грубым, безжалостным и твердым, мстительным и не знающим сомнений — таким, кто мог бы прострелить ногу Моисею, плюнуть в лицо Святому Духу, снять с него скальп и бросить четырем диким ветрам.