— Он ведь также часть общей системы и не может так просто вырваться из нее, — возразила Виктория. Это была удивительная мысль — если вспомнить, насколько поверхностные суждения обычно изрекала Виктория. — Не знаю, как вы на это смотрите, — сказала Аделина, — но я не готова так запросто отправить этого молодого парня к палачам. Он ведь еще почти ребенок! — Для тебя каждый моложе шестидесяти — ребенок, Аделина, — сказала Фрэнсис. — Этот «ребенок», конечно, не наивен и достаточно опытен, иначе его определенно не выбрали бы для этой операции. — Мы вы́ходим его, — предложила Аделина. — Поставим его на ноги, а дальше он сам должен решать, что ему делать. — Но это невозможно! — запротестовала Лора. — У него нет больше документов, он не сможет выехать из Англии. И, возможно, они ищут его с той фотографией, которая есть в паспорте. Он не сможет никуда пойти, если мы его выгоним. Как же ему быть? — Это не наша проблема, — заявила Фрэнсис. Лора и Виктория возмущенно посмотрели на нее. — Наверное, нам надо отложить этот вопрос до тех пор, пока он не восстановится, — предложила Аделина. — Тогда мы сможем еще раз выслушать его. Давайте договоримся, что до тех пор мы ничего не предпринимаем и никому ничего о нем не рассказываем. — Да, — одновременно произнесли Виктория и Лора. — Хорошо, — присоединилась к ним, чуть подумав, Фрэнсис. Она допила свой стакан и встала. — Начиная с этого момента, мы становимся соучастниками. Всем вам должно быть понятно, что это может закончиться очень плохо. Мы можем сесть в тюрьму, а в худшем случае потеряем ферму. Лора побледнела. Еще продолжая говорить, Фрэнсис подумала, что сошла с ума. Зачем она делает такие безумные вещи? — Мы не должны рассказывать об этом ни одной живой душе, — продолжила она убедительно, — никому! Лора, надеюсь, тебе не придет в голову написать об этом в письме Марджори… — Конечно, нет! — обиженно ответила Лора. Фрэнсис глубоко вздохнула. — Чует мое сердце, эта история сломает нам шею, — сказала она с видом пророка, подумав: «Как хорошо, что Марджори уехала! Если б она была здесь, мне уже пришлось бы составлять завещание!» В течение всего сентября фотография Петера то и дело появлялась в газетах. Он был легко узнаваем, каждый мог его быстро опознать. Документы, писали в газетах, были выданы на имя Фредерика Армстронга, но, вероятнее всего, он давно взял себе новое имя. Он был ранен в перестрелке и, вероятно, воспользовался медицинской помощью. Он — немец, прибывший в Англию для шпионской деятельности. При побеге он застрелил восемнадцатилетнего юношу. — Восемнадцатилетний! — воскликнула Фрэнсис. — Это не делает ситуацию проще… — Я бы предпочел, чтобы этого не случилось, — ответил Петер. Он поправлялся, к нему возвращались силы и здоровье. Немец с удовольствием и ненавязчиво старался делать все необходимое по дому и помогать женщинам всем, чем мог: починил лестничные перила, покрасил оконные рамы, укрепил разболтавшиеся половицы на первом этаже, привел в порядок стоки в ванной… Фрэнсис с восторгом реагировала на все это. — Вы, наверное, родом из такой семьи, где есть мастера на все руки, — сказала она. — Как вы всему этому научились? Штайн как раз в это время сколачивал стеллаж, который Аделина давно мечтала иметь в кухне. Он выпрямился и посмотрел на свою работу. — У моего отца была пара железных принципов, один из которых заключался в том, что даже если у тебя для всего есть слуги, ты непременно должен быть в состоянии справляться со всем самостоятельно. С раннего детства он учил моих братьев и меня различным ремеслам, которыми прекрасно владел сам, а их было немало. — Было? — Мой отец умер. В тридцать восьмом году. От рака легких. — А ваши братья? Сколько их? — Двое. Старший погиб под Москвой, младший не вернулся из Франции. — Значит, у вашей матери остались только вы? — У меня есть еще младшая сестра. Она ровесница Лоры. Сейчас она единственная, кто остался у матери. Петер отложил молоток. Они стояли в маленькой кладовой позади кухни, в которой немец сколачивал стеллаж. Через крошечные окна в помещение падал скудный свет. Был вечер, завершавший один из последних теплых дней года. Она смотрела на его сильные загорелые руки, потом перевела взгляд на его лицо. За это время щеки стали чуть полнее. Иногда — Фрэнсис это уже замечала — его глаза начинали блестеть, а губы складывались в обезоруживающую радостную улыбку. Часто ему на лоб падали темные пряди волос; у него была привычка необычайно резким, нетерпеливым движением руки отбрасывать их назад. Его руки… Фрэнсис заставляла себя не думать о его руках. Ее и так раздражало то, что она задета его привлекательной внешностью. «Ты более чем годишься ему в матери», — строго одернула она себя. — Вы очень славный юноша, Петер, — сказала вслух Фрэнсис, намеренно подчеркнув этими словами разницу в возрасте между ним и собой. — Я не могу смириться с тем, что… — Что я немец? — В принципе, это не должно вас удивлять, не так ли? Когда два народа ведут войну, сразу появляется понятие «враг». Но потом ты встречаешь кого-то с той стороны и видишь, что он совершенно обычный человек и что вы можете понять друг друга. Это делает все таким абсурдным! — Война ведь тоже абсурдна. — Но ее развязали нацисты, и вы… — Я не нацист, — заявил Штайн. — Я не состою в партии. — Вы сражаетесь за идеологию этих людей. Два ваших брата даже погибли за нее. Вы посвятили себя служению нацистам. Нет большого различия в том, являетесь вы лично нацистом или нет. — Я посвятил себя служению своей родине. Германия — моя страна. Страна и ее люди составляют единое целое, в хорошие и в плохие времена. Ведь нельзя же просто держаться в стороне. — Даже если… если «великий фюрер» отдает такие приказы, которые полмира повергли в несчастье? Петер тяжело опустился на ящик. По тому, как он вытянул перед собой правую ногу, Фрэнсис поняла, что его нога все еще побаливает. — Вы смотрите на это с внешней стороны, Фрэнсис, — сказал он, — и это абсолютно естественно. Но я совершенно запутался. Держаться в стороне от войны — если это вообще возможно — означало бы для меня в первую очередь отказаться повиноваться фюреру. То есть бросить других в беде, позволить им оказаться в тяжелом положении, а самому пребывать в безопасности. Братья, друзья… они умирают в окопах, а я блаженствую дома? — Вы делаете больше, чем должны делать. Это английская авантюра… — Я как раз пытаюсь забыть некоторые вещи, — резко перебил он ее, — выколотить их из своей памяти. Фрэнсис понимала, что он говорил о своих братьях. — Иногда, — сказала она тихо, — вся жизнь кажется мне злым роком. В ней постоянно и все больше запутываешься. В глазах Петера отражалась печаль, для которой он был слишком молод. — Да, — сказал он, — это природа судьбы. От нее не убежать. Сколько ни пытаться. — Потом неожиданно посмотрел на нее. — Я некоторым образом тоже судьба для вас, не так ли? Для вас всех. Уверен, вы предпочли бы, чтобы Лора не обнаружила меня в овчарне в тот первый сентябрьский день и не притащила бы сюда… — Это уже случилось. Невозможно оставить человека умирать в какой-то овчарне. У нас не было выбора, и не о чем было размышлять. — Вы могли бы сразу выдать меня. — Мы не сделали этого, а сейчас уже все равно слишком поздно. Главное — чтобы вся эта история оставалась тайной. — Вы боитесь… Это было утверждение, а не вопрос, и Фрэнсис кивнула. Глупо отрицать свой страх. — Иногда — да. Я просто стараюсь не думать о том, что могло бы случиться. Пока все держат язык за зубами, всё будет спокойно. — Немного подумав, она продолжила: — Больше всех меня беспокоит Лора. Она могла обо всем написать в письме своей сестре, и та с большим удовольствием подложила бы мне свинью. Петер удивленно поднял брови. — В самом деле? — Марджори меня ненавидит. Не могу понять, почему. В тот день, когда вы у нас появились, она вернулась к своему отцу в Лондон. Иначе было бы невозможно вас спрятать. Она бы нас наверняка выдала. — У меня сложилось впечатление, что у вас здесь бушует буря страстей… — Да? — Ну да… я, конечно, не хочу вмешиваться, но мне кажется, что между вами и вашей сестрой ощущается определенное напряжение. Такое впечатление, что достаточно одной искры, чтобы произошел взрыв. — Похоже, вы уже что-то знаете о нас? — Виктория рассказала мне, что ее бывший муж опять женится и что она от этого очень страдает. — В самом деле? Кажется, она испытывает к вам немалое доверие… — Ей плохо. У меня такое чувство, что она постоянно ищет человека, которому может открыть свое сердце. «И выбирает для этого немецкого шпиона, которого мы прячем, — подумала Фрэнсис. — Жизнь действительно делает порой странные повороты…» — Четверо женщин — а еще несколько недель тому назад пятеро, — которые живут достаточно уединенно, но бок о бок, — сказала она задумчиво. — Это почти всегда приводит к каким-то конфликтам.