Он остался на месте. — Хочешь курить? — А у тебя есть? Джордж, кивнув, достал из кармана пиджака помятую сигарету и раздавленный коробок спичек. — Элис достала. Не знаю, как она это делает, но у нее каждый день есть для меня что-то особенное. — Она любит тебя, я поняла это за последнее время. Возможно, она сама это осознала лишь тогда, когда от тебя в течение нескольких недель не было никаких известий. Она действительно испугалась. — Элис никогда не хотела быть со мной, — сказал Джордж, но это прозвучало ни обиженно, ни печально. Признание, совершенно лишенное эмоций. Он поднес Фрэнсис огонь, и та с наслаждением сделала длинную затяжку, преодолев угрызения совести из-за того, что лишила Джорджа такой ценности. Может быть, это было и неприлично, но она натосковалась по дурманящему действию никотина. Она не смогла бы от этого отказаться. И ей действительно сразу стало лучше. Она расслабилась — и внутренне отстранилась от происходящих вокруг событий. — Теперь еще бы виски, — сказала она с тоской в голосе, — и мир ненадолго стал бы почти нормальным… Джордж улыбнулся. — Фрэнсис! Разве дама у всех на виду будет пить виски? Она пожала плечами: — Как даму меня все равно больше нигде не воспринимают. Но меня это, честно говоря, не очень волнует. Он кивнул. — Это то, что приходит с годами, не так ли? Кого-то перестает волновать то, что раньше было для него очень важным. Ты гонишься за чем-то… и потом замечаешь, как несущественно это все… как бессмысленно… Фрэнсис озабоченно посмотрела на него. Его пессимизм зашел слишком далеко. Она сама уже многое отсекла от своей жизни, а на оставшееся смотрела по-новому. Однако ничто из всего этого не обозначила бы как «бессмысленное» — ни прошлое, ни настоящее. Но Джордж… Фрэнсис рассматривала его серое лицо, его впалые глаза; казалось, в нем не было жизни, не было надежды… — Мне кажется, для наших родителей многое изменилось, — сказала она. — Мама дала мне это понять в нашем последнем разговоре. Джордж, я совершенно уверена, что они встретят тебя с распростертыми объятиями. Для них будет важно только то, что ты жив. — Врач сегодня сказал, что я уже транспортабелен. Элис хочет как можно быстрее вернуться со мной в Англию. — Это хорошо. Тебе надо домой. В Уэстхилл. Там тебе будет спокойно. — Не думаю, что хочу домой, — ответил Джордж. — И не знаю больше, что для меня дом. Все потеряло значение. — Это ты сейчас так думаешь. Ты был очень болен. Пережил худшее. И это естественно, что сейчас ты ощущаешь пустоту. — Никогда этого не забуду. — Его взгляд был устремлен вдаль, куда-то, где он видел то, чем ни с кем не мог поделиться. — Я думал, что умираю. Когда балки переломились, когда я услышал, как расщепилось дерево, когда земля посыпалась вниз и все стало черным, я подумал, что умираю. Мною овладел жуткий страх. Я все время испытывал страх. В окопах, когда справа и слева от меня гибли мои товарищи и, умирая, кричали, когда рядом свистели пули и весь мир казался преисподней… Я всегда испытывал страх. Но больше всего — там, внизу, в блиндаже. Мы сидели в воде, дрожа и замерзая, а снаружи, над нами, бушевал ураган; и я знал, что это воля случая — попадет в нас граната или нет. Чистая случайность. Мы ничего не могли сделать. — Я знаю. Это страшно, что ты пережил… Джордж ее совсем не слушал. — Я пришел в себя еще когда лежал там, внизу. Стояла кромешная тьма. Я слышал, как кто-то стонет, совсем рядом со мной. Ничего не видел. Попытался что-то сказать, но не смог произнести ни звука. Мое тело было единой болью. — Я понимаю. — В какой-то момент товарищ рядом со мной перестал стонать. Это звучит страшно, но его стон был лучше, чем тишина. Я чувствовал себя… таким безнадежно одиноким… — Его рука, в которой он держал сигарету, дрожала. — Надо мной нависла гора земли; свободное пространство было только через две балки. Я знал, что могу лишь ждать, пока у меня не закончится воздух. Лишь лежать и ждать, когда умру… Фрэнсис сжала его дрожащую руку. — Но ты не умер, Джордж. Ты живешь, и только это важно. Все остальное ты должен забыть. — Я ведь тебе сказал. — Его голос звучал так, будто он вынужден был объяснять что-то непонятливому ребенку. — Я не смогу это забыть. — Тебе только так кажется. Ты увидишь, как только окажешься дома… — Дома больше нет. — Но ты же должен куда-то поехать! — Посмотрим. — Джордж уже почти докурил сигарету и теперь осторожно теребил крошечный окурок кончиками пальцев. — Странно, — сказал он тихо, — когда я лежал засыпанный там, внизу, я боялся умереть. Испытывал жуткий страх, и все, о чем я мог думать, было одно: может быть, я как-то выживу… Ни за что на свете я не хотел остаться там, как мои товарищи. А сейчас… сейчас я хотел бы умереть, как они. — Ты не должен так говорить. И не должен так думать. Все будет в порядке. Поверь мне! Наконец он посмотрел на нее. У него такие же красивые золотистые глаза, подумала Фрэнсис, как у мамы. В лучах солнца они сверкали, как два прозрачных топаза. Фрэнсис осознавала, какими холодными, почти водянистыми, должно быть, казались ее глаза, но если она завидовала глазам Виктории, то глазами Джорджа только восхищалась. — Джордж, — сказала она тихо. — Могла ли ты себе это представить? — спросил он. — Мы оба во Франции, в одном лазарете, а вокруг нас свирепствует страшная война… Мы не были к этому готовы. И это плохо. Я не могу с этим справиться, потому что ничто в моей жизни не научило меня, как это делать. — Никто не сможет научить тебя чему-то подобному. Каждый сам должен решать, как он с этим будет справляться. — В какие размышления он погрузился? Бессмысленные, подумала Фрэнсис, и бесполезные. — Это была полная идиллия, — продолжил Джордж, как будто сестра ничего не сказала. — Жизнь в Уэстхилле. Это было нереально. Мы были изолированы от мира как такового. Реально лишь то, что здесь. То, что здесь, это — жизнь. — Нет. Это только ее часть. Злая, кошмарная часть. Не вся жизнь. Он докурил сигарету — пепел падал под кончиками пальцев в траву — и опять ушел в себя; его глаза больше не смотрели на Фрэнсис. Где он был? Опять в блиндаже? Неужели он опять переживал те мрачные часы? И слышал, как смолкли стоны? Впервые Фрэнсис испуганно подумала: «Элис все-таки права. Он болен. Значительно серьезнее, чем я думала». По ее телу побежали мурашки, и она почувствовала страх. С Джорджем они прожили бо́льшую часть их прежней жизни. Это были самые лучшие годы. Он был ее старшим братом, ее опорой, ее надеждой. И теперь Фрэнсис осознала, что потеряла его. «Я потеряла того, прежнего Джорджа. Я никогда больше не смогу на него опереться. С этого момента — и только если он не откажется — он сможет опереться на меня». Так они сидели некоторое время, погрузившись в свои мысли, пока не похолодало и не опустились сумерки. Появилась бледная Элис. — Завтра мы можем вместе с ранеными уехать назад в Англию, — сказала она. — Там будут места для нас троих. Джордж равнодушно смотрел мимо нее. Фрэнсис подняла голову. — Уже завтра? Элис кивнула. — Врач разрешил. — Надеюсь, он не ошибся, — сказала Фрэнсис. — Здесь наверняка отправляют людей раньше, чем это допустимо. Им ведь дорог каждый миллиметр площади. Завтра! Уже завтра они поедут домой, в Англию… Но она еще ничего не узнала о Джоне. Не говоря уже о том, чтобы хоть немного поговорить с ним. Его последним воспоминанием о ней была их случайная встреча, где Фрэнсис предстала перед ним на берегу Темзы в Лондоне в непривлекательном платье, пропотевшая и изможденная, ругающаяся как рыночная торговка… Ее еще и сегодня бросало в жар от стыда, когда Фрэнсис думала о том, какое впечатление тогда произвела на него. Она многое отдала бы, чтобы вернуть все назад. — В отношении Джорджа доктор прав, — сказала Элис. — Его можно перевозить, даже я это вижу. Чем скорее он отсюда уедет, тем лучше. Ему нужен покой и тишина, а у меня он получит и то, и другое. — Ты хочешь везти его к себе в Лондон? — удивленно спросила Фрэнсис. — А куда же еще? — Ему нужно в Йоркшир. Там его дом! — Ведь отец Джорджа не желает его видеть, — тихо прошипела Элис, не желая напоминать об этом больному. — Но ведь он был на волоске от смерти. Для моих родителей многое изменилось. Мама ясно сказала об этом. — В Лондоне ему будет лучше, — настаивала Элис. — В узкой, сырой, маленькой квартире? — воскликнула Фрэнсис. — Это несерьезно с твоей стороны! Они с негодованием смотрели друг на друга, не желая уступать. Наконец Фрэнсис сказала: — Я знаю, в чем дело. Тебя не жалуют в Уэстхилле. В этом твоя проблема. И тебя раздражает мысль о том, что выхаживать его будет мать, а не ты. Вместо того, чтобы думать о нем и о том, что для него будет лучше!.. — Это была моя идея поехать к нему во Францию, — сказала Элис. — Из вас никто не двинулся бы с места, чтобы привезти его назад, чтобы быть с ним. Ты просто присоединилась ко мне, самостоятельно ты и шагу не сделала бы! — Он мой брат! — Он… — начала Элис, но не договорила. Фрэнсис рассмеялась. — Он не твой муж! Напротив, ты успешно отвергала его все эти годы. Так что теперь не выдвигай требований, на которые не имеешь права.