— Спокойной ночи, Филипп. — Она посмотрела ему вслед, наблюдая, как он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, и глубоко вздохнула. «Настанет время, — сказала она себе, — действительно настанет время, и ты оправишься от болезни». Менее чем через неделю они завершили то, что начали в тот вечер. Фрэнсис впоследствии так отчетливо помнила этот день еще и потому, что в стране произошли волнения. Газеты пестрели экстренными сообщениями. Министр иностранных дел Англии сообщил, что нет никакого соглашения, которое вынуждало бы Англию к военной поддержке Франции. После этого встревоженное французское правительство вспомнило о договоренности, согласно которой Англия брала на себя обязательство прийти на помощь Франции в случае нападения Германии. В связи с этим немецкое правительство сочло необходимым подтвердить свое миролюбие и заявить о том, что Германия не имеет никаких агрессивных намерений в отношении кого-либо. Но из-за всей суматохи возможность наступательной войны со стороны Германии однажды опять стала злободневной темой, и на каждом углу в панике обсуждалось, что в таком случае произойдет и насколько в это будет втянута Англия. Маргарет каждый день после обеда уезжала к кому-то на неизменный бридж, сопровождаемый чаепитием, хотя первоначально она объявила, что в такие тяжелые времена ей не до общения, потому что существует угроза войны… — Тетя Маргарет, война начнется определенно не сегодня, — сказала Фрэнсис, успокаивая ее. — И точно не завтра. Если ты так беспокоишься, будет лучше, если ты выйдешь в общество, чтобы немного отвлечься. Тетя еще немного посетовала, но в конце концов, конечно, победил ее вкус к жизни, и она уехала. Фрэнсис и Филипп вместе пили в салоне чай, и хотя горничная подала к столу свежеиспеченный пирог, ни один из них к нему не притронулся. Между ними возникло некое напряжение, которое день ото дня росло и которое они не могли больше игнорировать. Они не чувствовали себя больше как брат и сестра и не были просто молодыми людьми, которые волею случая вынуждены жить в одном доме; теперь они были мужчиной и женщиной. Для оторванной от жизни Маргарет было вполне типично, что она задумывалась и беспокоилась обо всем и каждом, но при этом совершенно упустила из виду щекотливую ситуацию, которая могла сложиться из совместного проживания в ее доме молодого человека и юной девушки. В этот вечер они опять целовались, а потом отправились наверх, в комнату Фрэнсис, и когда оказались друг напротив друга, глаза Филиппа загорелись от любви, а Фрэнсис рассудительно задавалась вопросом, как это все бывает и заставит ли это ее почувствовать, что она действительно наконец повзрослела. Фрэнсис считала это неприятным и неэстетичным и растерянно спрашивала себя, и что только люди в этом находят. Данная тема всегда была покрыта тайной, молодых людей настойчиво от этого предостерегали. Говоря об этом, некоторые шептались и хихикали. Фрэнсис пришла в возбуждение от рук и губ Филиппа, но очень нервничала, а Филипп был слишком неопытен, чтобы продлить это возбуждение. И постепенно оно полностью исчезло. Вместо этого каждый мускул в теле Фрэнсис судорожно сжался. Она была очень напряжена, но решила выдержать испытание до конца. Девушка с удивлением рассматривала лицо Филиппа, которое очень изменилось и стало не таким привлекательным, как обычно; оно блестело от пота, а в его глазах она увидела выражение пустоты. Фрэнсис было любопытно, все ли мужчины выглядят так в подобной ситуации — отстраненными и глуповатыми. Неужели и Джон тоже? Мысль о нем неожиданно причинила ей сильную боль. Внезапно она поняла, что совершила что-то совершенно бессмысленное, и надеялась лишь на то, что скоро все закончится. Единственное, что ей действительно понравилось — это лежать в объятиях Филиппа, ощущать его теплое тело, прижавшееся к ее спине, и его равномерное дыхание на ее волосах. Он сразу уснул, но Фрэнсис была этому только рада, так как могла спокойно предаться своим мыслям. Неожиданно Филипп проснулся и, очевидно, внезапно понял, что произошло. Он испуганно вздохнул, и его руки еще крепче обняли Фрэнсис. — Мы, конечно, поженимся, — прошептал он. — Я люблю тебя, Фрэнсис. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Она надеялась, что ее молчание не будет воспринято им как согласие. В последующие недели Фрэнсис стремительно поправлялась — с каждым днем ей становилось все лучше. Это заметили все. У нее опять появился аппетит, она хорошо спала и совершала длительные прогулки. Бледные щеки порозовели, а глаза обрели прежний блеск. Она стала чаще улыбаться, а иногда даже смеялась от всего сердца. Маргарет отмечала это со все большим удовлетворением. Как-то утром, в конце мая, когда они вместе с Фрэнсис вдвоем сидели за завтраком, она посмотрела на племянницу сияющими глазами и подмигнула ей. — Я знаю, почему ты стала поправляться! — Почему же? — спросила Фрэнсис, ни о чем не подозревая. Маргарет понизила голос, хотя вблизи никого не было. — Филипп мне вчера открылся. Он сказал, что вы поженитесь. О, Фрэнсис, я так рада за тебя! Фрэнсис быстро подняла свою чашку с чаем и стала пить большими глотками, стараясь выиграть время. Ситуация становилась острой. От ухаживаний Филиппа в последние недели она упорно уклонялась и переводила разговор на другую тему, если тот начинал мечтать о будущем. Фрэнсис поняла, что не сможет бесконечно продолжать свою тактику — закрывать глаза и уши. Она переспала с ним, и он воспринял это как обещание. Теперь настало время искренне сказать ему правду. В конце концов, он уже начал говорить об этом с другими людьми — при этом тот факт, что об этом узнала именно Маргарет, было равносильно публичному оглашению. — Все это еще неопределенно, — сказала Фрэнсис, допив чай, после чего не могла уже спрятаться за чашку. — Мне бы хотелось, чтобы ты об этом пока никому не говорила, тетя Маргарет. — Я буду нема как могила, — заверила ее сразу Маргарет, — можешь быть уверена! Фрэнсис вздохнула. Если она в чем-то и была уверена, так это в том, что Маргарет не будет молчать. — Я так горжусь тем, что вы встретили друг друга в моем доме, — продолжала тетя. — Я стала, так сказать, свахой, не правда ли? После этих всех страшных событий… наконец произошло что-то, чему можно порадоваться! — Я… — попыталась что-то сказать подавленная Фрэнсис, но Маргарет отмахнулась. — Тебе не надо мне ничего объяснять. Я рада, что ты благодаря ему опять ожила. С осознанием своей вины Фрэнсис подумала, что это действительно так, только взаимосвязь была иной, нежели это представляли себе Филипп и Маргарет. Оба считали, что именно любовь Филиппа вырвала ее из депрессии. Но все было значительно сложнее. Филипп привык в ходе бесконечных монологов придумывать трагические истории из прошлого, при этом представляя их обоих одинокими детьми, жертвами враждебного окружающего мира, потерпевшими крушение, которые ухватились друг за друга, чтобы вместе выжить… Фрэнсис, которой все больше становился противен этот ее образ, однажды набросилась на него: — Прекрати же наконец говорить всякую чепуху! Нечего нас сравнивать! Он посмотрел на нее совершенно обескураженно. — Я только хотел сказать… — Ничего не хочу об этом слышать, — недовольно перебила его Фрэнсис. Она видела: он упрекал себя за то, что невольно напомнил ей о том, что она, очевидно, хотела забыть. Но, парадоксальным образом, одно ему действительно удалось: он ее растормошил. Постоянно подчеркивая, что она такая же, как он, Филипп в то же время понимал ее стремление любой ценой избежать его участи. Разве она не была опасно близка к тому, чтобы стать таким же унылым человеком, как он? Пребывать в смятении, не испытывать ни по какому поводу радости, бояться мира и кроющихся в нем опасностей? Фрэнсис не хотела идти по жизни с выражением лица, как у робкого ребенка. Не хотела проводить свои дни, стоя у окна в ожидании чего-то, что никогда не придет. Она этого не хотела — и никогда этого не допустит. Она что есть мочи боролась с темной силой, стремящейся захватить ее в клещи, — и с каждым днем все больше освобождалась от этой силы. Но с Филиппом она вела злую игру, Фрэнсис это понимала. Она знала о его чувствах, и это была ее обязанность — сказать ему чистую правду о своих чувствах. После разговора с Маргарет Фрэнсис предприняла две попытки поговорить с ним, но каждый раз видела, как он смотрит на нее, — и тогда прерывала разговор или просто не решалась его начать, потому что чувствовала себя монстром. Ночами она часто не могла уснуть и проклинала тот час, когда легла с Филиппом в постель. Ей это ничего не принесло, но поставило в затруднительное положение, потому что когда-то она должна будет сказать Филиппу, что ее согласие вступить с ним в интимные отношения не означает, что она согласна выйти за него замуж. Она была в достаточной степени ребенком своего времени, чтобы при одной мысли о том, что ей придется говорить такие фривольности, на щеках у нее появлялся румянец. Женщина не позволяла себе никаких интимных отношений с мужчиной до замужества, и если это все же происходило, то старалась потом как можно быстрее выйти за него замуж. В любом случае, она не ложилась в постель с мужчиной, которого не любила. Для того, что сделала Фрэнсис, единственным приемлемым оправданием могла быть только сильная страсть, но при всем желании она не могла на полном основании убедить себя в том, что чувствовала хотя бы искру таковой. Как в свое время в тюрьме, когда с изумлением наблюдала, с какой фанатичной самоотверженностью добивалась Памела своих целей, она и сейчас с удивлением задавалась вопросом, почему сама не была способна проникнуться чувством опьяняющей силы. Что бы она ни делала, у нее всегда возникало ощущение, что какая-то часть ее самой находится рядом и анализирует ее действия с холодным рассудком и полным отсутствием эмоций. «Может быть, мне не хватает чего-то, — думала она, — что есть у других людей…» В конце концов — и это была пугающая мысль — она никогда не узнает, чего именно ей не хватает; потому что какое определение, в конечном счете, она могла дать тому, чего не чувствовала? Однажды светлой, теплой июньской ночью, когда Фрэнсис лежала без сна в своей постели, она вдруг поняла, что ей делать, что решит ее проблемы и вернет ей ее мир: она должна вернуться домой. Домой, в Дейл-Ли, в Уэстхилл, к своей семье. Ко всему, что она любит и что ей близко. Фрэнсис села в постели, сердце ее колотилось. Тоска по холмам и долинам, по прозрачным ручьям и высокому небу Уэнслидейла вновь захватила ее. Прочь из Лондона с его переполненными улицами, шумом повозок и автомобилей, гнилостным запахом с берегов Темзы и мрачным небом над фабричными дымовыми трубами на востоке города. Прочь от Филиппа со всеми его ожиданиями и умоляющими взглядами. Прочь от осознания вины, с которым она думала о женском движении. Домой. К Чарльзу. К Морин. К Кейт. — Я должна была сделать это уже давно, — сказала она вслух, — давно! Конечно, ее отец был тогда на нее очень зол. Он сказал, что никогда ее не простит. Но многие люди со зла говорят такие вещи, которые на самом деле никогда не сделают. Фрэнсис старалась забыть о том эпизоде, так как чувствовала: для ее отца было очень важно, чтобы он не принимал решений и не заявлял о них импульсивно и сгоряча. Она просто забыла это, потому что хотела забыть. Вместо этого в ней проснулся здоровый юношеский оптимизм: он ее любил. И снова будет ее любить. И Джона она также вернет. Как и отец, тот тоже любил ее с самого детства. И наверняка уже давно забыл происшествие в тюрьме. Так она сидела и строила планы, и только к утру ей удалось заснуть на пару часов. Фрэнсис никогда в жизни не была трусливой, вплоть до этого дня, да и в будущем ей будет это несвойственно. Но в данной ситуации ей не хватало мужества поговорить с Филиппом. Она села и написала ему письмо; после пятой попытки осталась наконец довольна, хотя и содрогнулась при мысли о том, что он испытает, когда прочтет его. Вечером следующего дня Фрэнсис тайком упаковала чемодан; брала с собой лишь самое необходимое, остальное Маргарет пришлет ей как-нибудь позже. Тете она также написала письмо, в котором благодарила ее за помощь и просила прощения за свой ночной отъезд. Поскольку Филипп, без сомнения, посвятил Маргарет в свои планы относительно женитьбы, то Фрэнсис могла открыто объяснить, что хочет избежать этого недоразумения и предоставить Филиппу возможность заново строить свою жизнь без нее. Она легла спать рано, но не могла уснуть и лишь смотрела в темноту, прислушиваясь к биению своего сердца. В четыре часа утра встала, оделась, взяла чемодан и на цыпочках спустилась вниз по лестнице. Как тихо ни шла Фрэнсис, видимо, она чем-то нарушила тишину, потому что неожиданно, как из-под земли, перед ней вырос мистер Уилсон, который в своем сером шлафроке и в носках ручной вязки выглядел очень забавно. Он держал в руках свечу и, оказавшись перед Фрэнсис, поднес ее прямо к лицу девушки. — Мисс Грей! — воскликнул он удивленно. — Что вы делаете здесь, внизу, в такое время? — Потом заметил, что на ней было пальто, а в руке чемодан. — Боже мой!.. Фрэнсис едва подавила в себе желание закрыть ему рот. — Мистер Уилсон, пожалуйста, говорите потише! — прошептала она. — Вы разбудите весь дом! — Но куда вы собрались? — спросил шепотом Уилсон. — Я еду домой. В Йоркшир. Вот здесь мои объяснения леди Грей и мистеру Миддлтону. — Фрэнсис сунула в руку ошеломленному дворецкому оба письма. Вообще-то она собиралась положить их на стол в столовой, но теперь с таким же успехом могла озадачить этим Уилсона. — Будьте добры, передайте им эти письма, когда они встанут. — Но… — Мистер Уилсон, пожалуйста, не создавайте мне сейчас проблем. Я хочу успеть на ранний поезд на Йоркшир. — Вы не можете вот так просто… Я не знаю… — Бедный мистер Уилсон совершенно не понимал, что ему делать. Фрэнсис положила руку ему на плечо. — Никто не будет вас ни в чем винить. Я же не сбегаю куда попало. Я еду домой, а причины этого отъезда подробно описала в этих письмах. — Как вы доберетесь до вокзала? Она вздохнула. Мистер Уилсон такой старомодный, такой церемонный… — В худшем случае найду экипаж на Гросвенор-стрит. Не беспокойтесь! Фрэнсис видела, что дворецкий очень взволнован. Ей оставалось только надеяться, что тот не разбудит Маргарет, едва она выйдет из дома. Тетя, конечно же, сразу прочтет письмо, поймет истинную причину и попытается остановить свою племянницу. Фрэнсис вышла из дома. Ночь была облачной и темной, но дул теплый ветер, и она внушила себе, что он пахнет цветущим жасмином. Прошел почти год с тех пор, как Фрэнсис приехала в Лондон. Она чувствовала, что утолила безудержный голод, выгнавший ее из дома. Набралась некоторого опыта, пережила горькие времена — но снова встала на ноги и идет по жизни с высоко поднятой головой. Когда-то, где-то, в течение минувшего года она перестала быть девочкой, которую всегда лелеяли и от всего оберегали. Этим она добилась того, чего хотела добиться. Словно высокая стройная свеча с филигранным орнаментом сверху донизу, возвышался над городом в ясном небе воскресного утра Йоркский собор. Солнце осветило его ярким светом, разлившимся далеко вокруг, в то время как дома и переулки у его подножия еще лежали в тени. Для Фрэнсис, которая лишь ненадолго, проездом оказалась в Йорке и использовала оставшееся время для посещения собора, это напоминало торжественный прием. Храм своим спокойствием и красотой немного напоминал мать, которая радушно встретила свое дитя. Еще никогда Фрэнсис не рассматривала это роскошное сооружение во всем его совершенстве с такой теплотой.