– Да потому что ты не слушаешь ничего! И Каринку балуешь, и перед Данилом все вину какую-то загладить пытаешься. Все шмотки дорогие – им. Все гаджеты – им! Сколько мне жить осталось?! Я хочу просто нормально пожить, Дима. И никому не быть должной! – Н-да, – Макс вздохнул. Посмотрел на Аделию: – А ты говоришь, так не бывает… Добро пожаловать в семью. – Он протянул руку Аделии, привлек девушку к себе, направился из гостиной. На пороге оглянулся, напомнил: – Вы только заявление заберите десятого. А то некрасиво получится. Глава 16. Анечка Посреди чердака так и стояла коробка с документами на дом, чертежами архитектора, планом участка, макетами. Аделия разложила их перед собой. Это было странно – смотреть чье-то далекое прошлое, чьи-то мечты, планы и надежды и в то же время чувствовать горячие руки Макса на своих плечах. Будто она – всего лишь тонкая грань, прослойка между прошлым и настоящим. Макс уткнулся в макушку, зарылся носом в волосы и, перехватив девушку поперек груди, опрокинул на себя. На них смотрела незабудка, расцветала под зимним солнцем. Вечная память. – У меня не выходит из головы эта девочка-призрак. Почему это произошло?.. – Аделия коснулась груди, прошептала: – Болит здесь. Не отпускает. Выпрямилась, снова села. Для этого пришлось высвободиться из объятий Макса, он вздохнул и тоже сел, заглянул через плечо. – Смотри, тут есть старые выписки. Не знаешь, что это может быть? – Она достала картонную папку «Дело» с потертыми тесемками. Открыв ее, нашла пожелтевший клетчатый листок, исписанный крупным мужским почерком, протянула Максу. – Мне кажется, это почерк архитектора Свиридова. Капитан взял бумагу в руки, присмотрелся. Перевел взгляд на открытый альбом с пейзажами, на одном из которых стояла дата, отмеченная рукой архитектора. – Да, похоже… Только определенно это, – он кивнул на тетрадный листок: – написано позднее. Во-первых, шариковая ручка, а это уже минимум 90-е, во-вторых, почерк стал менее точным и уверенным, видишь? – Он показал на старательно выведенные элементы, кривоватые, будто дрожащие. – Их писал человек или в состоянии сильного душевного волнения, или в преклонном возрасте… А что тебя здесь заинтересовало? Это была простая записка. Несколько строк. Даты 1938 и 1947. Рядом – имя. Попов Никита Фролович. Ниже еще два: Попова Наталья Никитична и Попова Ефросинья Потаповна. Неровная линия, будто рябь на озере. Под ней – еще одна дата: 1942. И знак вопроса. Аделия покопалась в папке «Дело» еще и достала подшивку из местных газет, датированных 1950-1980 годами. Упоминались местные жители-герои войны. На верхней вырезке – блеклый портрет немолодого солдата. Под ним подпись: Попов Н.Ф., сержант. Из статьи выходило, что он погиб в ходе боев за Вязьму в октябре 1941-го. Вся подборка статей касалась Вяземского «котла», и последовавшей за ним оккупации города. Опубликованные фото из немецких архивов – ряды виселиц, женщины, угнанные на работы, зареванные, оборванные дети. Аделия аккуратно подавала Максу подшивку, он бережно раскладывал вырезки перед собой. – Ты думаешь, это как-то связано с девочкой-призраком? – спросил, наконец. Перевел взгляд на девушку. Та пожала плечами. – Не знаю. Я пока иду тем же путем, которым шел архитектор. Макс взял в руки папку, просмотрел документы. Взгляд упал на выписку местного сельсовета, датированную 1960-м. «12 мая 1947 года сделана запись № 105 о переходе права пользования земельным участком 18 по улице имени Ленина от Поповой Ефросиньи Потаповны к Хромченко Василию Васильевичу». К выписке прилагалась подслеповатая схема поселка с выделенным красным квадратом с цифрой 18 в центре. За ним – поле, ручей, впадающий в озеро. И, собственно, само озеро. – Получается, этот участок, а значит, и дом принадлежали раньше семье Потаповых. Вероятно, 1938-й – это год возведения дома. Отец семейства, Никита Потапов, в войну погиб, а жена уехала из села в 1947-м, – Макс вглядывался в разложенные на полу документы, выписки. – Архитектор далеко зашел в своих поисках. Благодаря своим связям, он смог найти предыдущих владельцев дома, восстановить его судьбу. Но не смогу узнать, что случилось с ребенком. – То есть роженица – это Попова Наталья? А ее дочь – Анна Попова. – Получается, что так, – Макс кивнул. – Как думаешь, призрак теперь успокоится? Аделия медленно, с усилием кивнула: – Надо только кое-что сделать. ⁂ После обеда они вышли во двор, Макс завел машину, неторопливо выехал со двора. – Нам недалеко? – Аделия никак не могла согреться, а может быть, дрожала от волнения. Капитан отрицательно качнул головой: – Нет, минут пятнадцать… Ты точно уверена, что это нужно сделать? Аделия кивнула: – Да. И сегодня ночью, я пойму, получила ли она мое сообщение. Ниссан «Террано» проехал до конца улицы, свернул за угол. Проехал пустынной дорогой, вдоль рядов притихших сосен. Остановился у невысокой ограды. На черные прутья, словно комки белой ваты, нанизан снег. За оградой, на сколько хватало взгляда, – хрупкие стволы заснеженных берез, лохматые елочки да потемневшие стволы вековых сосен. Меж них, без порядка и правил – сонные оградки, присыпанные тишиной обелиски. Местное кладбище. Макс помог Аделии выбраться, заглушил мотор. Вздохнул: – Что мы здесь делаем? Я вообще себя не узнаю… – Я передам весточку для Анны. Ближайшая могила, пять минут – это все, что мне требуется. Ты можешь остаться у машины и подождать меня. – Нет уж, дудки. – Он плотнее застегнул воротник на куртки, накинул капюшон. Покосился на Аделию – его беспокоил лихорадочный румянец и испуганный блеск в глазах девушки. На всякий случай спросил: – Ты в норме? Та кивнула и шагнула за ограду. Здесь было безлюдно и особенно тихо. Будто в утробе. Сугробы, наметенные еще в декабре, никем не убирались и дорожки не чистились, а между оградками можно было пройти только тропой, оставленной местными собаками. Аделия огляделась, подошла к одной из оградок, осторожно сняла крючок и шагнула внутрь. Прошептала: – Живой пришел, живой уйдет, – Оглянувшись на Макса, попросила: – Ты там постой, пожалуйста. Макс, хоть и нахмурился, послушно остановился, сунул руки в карманы куртки и стал наблюдать. Девушка подошла к могиле, счистила памятную табличку. Присела на корточки. До капитана доносились только обрывки фраз, что-то приходилось додумывать. Он обратился в слух: – Мария, с просьбой к тебе пришла, прости, если потревожила. Весточку надо передать на ту, на вашу сторону. Передашь ли? Девочка. Светлые глаза, две туго заплетенные косички и платьице белое, крестильное. Она имя свое хочет знать. Нас беспокоит. Так передай ей, что выполнила я ее просьбу. Анна Попова она. С этими словами девушка вытащила из кармана сухой букетик с незабудками, к которому, наподобие карточки из роддома на нитке болталась записка. «Девочка, Анна Попова. Мать: Наталья Попова». – Передай ей. И прощай. – Положила букетик на могилу. Пахнуло болотной сыростью, послышался плеск воды. Девушка огляделась, но не увидела ничего. Незнакомые звуки медленно накрывали ее с головой. Обрывки песен, старых, будто из патефона. Какие-то она точно узнала – знаменитое танго предвоенных лет. Его перекрыл острый запах трав. Черная гладь озера, тихая, опасная, разлилась у ног. На противоположном берегу – замотанная в несколько платков девчонка, тощая и нескладная, как подросток, полощет белье. Неистово, зло, бьет его о камни, отжимает и бросает в корзину. Бормочет что-то и озирается по сторонам. Торопится. Оранжево-желтое солнце уже касается верхушек деревьев, но ласкает еще теплом. Девушка встрепенулась, выпрямилась: Аделия видела, как подрагивали покрасневшие от работы руки и опустились ее плечи, видела, как с ужасом смотрит она в одну точку, в кусты, подходившие к самой кромке черной воды. Навязчивая мелодия, шелест листвы. Из-за кустов вышел мужчина. Аделия мало что понимала в форме, но тут безошибочно поняла – это немецкая форма времен войны. Мужчина отставил губную гармошку, сунул в нагрудный карман и встал, уперев руки в бока. Девушка медленно опустила выполощенное белье в корзину и, не разгибаясь, рванула вверх по пригорку. Мужчина бросился наперерез, схватил за волосы и дернул на себя. Бросил на землю и навалился сверху. Аделия видела, как отчаянно девушка сопротивлялась, чувствовала ее боль и ослепляющий страх. Белые острые колени, босые ступни отталкивались от предательски скользкой земли, пальцы цеплялись на траву. До последнего цеплялись. Пока не затихли под тяжестью в одно мгновение обмякшего тела. Мужчина шлепнул девушку по голому бедру, сел рядом. Потянулся за папироской, а девушка продолжала лежать. Измятая, уничтоженная. Смотрела, не мигая, в небо. Мужчина пнул ее сапогом – проверил, жива ли. Что-то бросил на немецком и засмеялся. Девушка приподнялась на локтях. Отползла в сторону, к кромке черной воды, заглянула в нее, будто взывая к безмолвному свидетельству. Осторожно, покачиваясь встала. Ноги дрожали, чтобы не упасть, девушка цеплялась за землю, чем еще больше рассмешила мужчину. Распрямилась. Медленно потянула за край сползшего головного платка, бросила его на траву, расстегнула и сбросила необъятного размера, видно – материнскую, кофту. Приспустила испачканную глиной юбку, перешагнула через нее. И осталась в исподней сорочке. Старенькой, стираной-перестираной. Мужчина перестал курить, замер в ожидании. Девушка шагнула к кромке воды, безразлично наблюдая, как темная вода лизнула покрасневшие пальцы на ногах. Потянула за край рубашки, стянула через голову и, не оглядываясь, отбросила прочь, в траву. Только тогда посмотрела через плечо. И шагнула в воду – Аделию окатило ледяной волной так, что перехватило дыхание. Ноги скользили по вязкой глине, девушке приходилось цепляться за камыш, пробираться через него осторожно, зябко ежась от холодных брызг. Шаг за шагом – до шаткого помоста, что упирался подгнившими досками в озерную гладь. Зацепилась рукой за скользкие, облепленные тиной и водорослями доски. И, оттолкнувшись от топкой глины, сделала два гребка от берега. И только тогда оглянулась, посмотрела упрямо. Черное зеркало воды ловило блики заходящего солнца. Неяркого, уже пропитанного золотом надвигающейся осени.