Чужие бились во входную дверь; к великому изумлению всех троих, петли, на которых она держалась, начали выламываться из стены, а четыре засова, ее скреплявшие, все сильнее выгибались с каждым ударом. В единый миг они поняли, что эта последняя преграда не сможет надолго сдержать нападавших. Папа посмотрел на маму и дочку, потом на дверь, потом снова на них. На процедуру не оставалось времени. Тогда, недолго думая, он сделал им знак, мотнув головой, и в то же самое время одну из бутылок поставил на пол, но только затем, чтобы вытащить из кармана зажигалку. Дверь с грохотом сорвалась с петель. Пока орущие тени перепрыгивали через порог, папа бросил последний взгляд на них с мамой — на обеих вместе, словно заключая в объятие. Столько в эти секунды скопилось в глазах отца любви, сострадания и горечи, что боль прощания осталась сладостной навсегда. Поджигая лоскут, папа слегка улыбнулся, только им двоим. Потом бросил бутылку и вместе с тенями исчез в пламени. Больше девочка ничего не видела, потому что мама толкнула ее в отверстие под камином и пошла следом, держась за конец цепи. Затаив дыхание, спотыкаясь на каждом шагу, они спустились по деревянным ступенькам. Сверху донесся приглушенный грохот нового взрыва. Неразборчивые крики, топот. Сойдя вниз, в сырой подпол, мама отпустила цепь, чтобы механизм сработал, и каминная плита над ними закрылась. Но что-то где-то застопорилось, и осталась широкая щель. Мама дергала и тянула, пытаясь разблокировать шкив. Безрезультатно. Согласно процедуре, семья должна была укрыться здесь, внизу, пока дом горел над их головами. Чужие могли испугаться и убежать или поверить, что все семейство погибло в огне. По плану, когда шум наверху утихнет, они с мамой и папой снова сдвинут каменную плиту и выберутся на поверхность. Но что-то пошло не так. Все пошло не так. Прежде всего, папы не было с ними, и потом, проклятая плита закрылась не полностью. А наверху все уже полыхало. Дым заползал в щель, выкуривая их. Но из тесного подпола было не выбраться. Мама потащила ее в самый дальний конец. В нескольких метрах от них в холодной земле под кипарисом был похоронен Адо. Они должны были вырыть его и унести с собой. Но им и самим теперь не убежать. Мать сняла одеяло с ее плеч и спросила: — Ты в порядке? Девочка вся дрожала, прижимая к груди тряпичную куклу с одним-единственным глазом, но все же кивнула. — Теперь послушай меня, — продолжала мать. — Сейчас ты должна быть очень храброй. — Мама, мне страшно, я не могу дышать, — сказала девочка и закашлялась. — Давай выйдем отсюда, прошу тебя. — Ты ведь знаешь, что, если мы выйдем, чужие заберут нас. Ты этого хочешь? — спросила она с упреком. — Мы принесли столько жертв, чтобы этого не случилось, а теперь должны сдаться? Девочка подняла глаза к потолку. Чужих уже было слышно, чужие находились в нескольких метрах: пытались потушить огонь, чтобы добраться до них и увезти с собой. — Я соблюдала все правила, — рыдая, оправдывалась девочка. — Знаю, милая, — утешала ее мама, гладила по щеке. Над ними дом голосов, охваченный пламенем, стонал, словно раненый исполин. От этого разрывалось сердце. Через неплотно прилегающую известняковую плиту теперь проникал густой черный дым. — У нас осталось немного времени, — объявила мама. — Но есть еще способ уйти… Она сунула руку в карман и что-то оттуда вынула. Тайный предмет, который она прятала даже от папы, оказался стеклянным пузырьком. — По глотку каждой. Мама вытащила из горлышка пробку и протянула девочке пузырек. Та заколебалась. — Что это? — Не спрашивай, пей. — И что будет после? — спросила она в испуге. — Это водичка для забывания… Мы заснем, а когда проснемся, все будет кончено. Но девочка не верила ей. Почему эта вода не упоминалась в процедуре? Почему папа о ней ничего не знал? Мама схватила ее за плечи, встряхнула. — Какое правило номер пять? Девочка не понимала, зачем сейчас вспоминать правила. — Правило номер пять, быстро, — настаивала мать. — Если чужой зовет тебя по имени, беги. — Номер четыре? — Никогда не приближаться к чужим и не позволять им приближаться к тебе, — отвечала девочка голосом, уже прерывающимся от плача. — Третье правило: никогда не называть чужим своего имени, но я не называла, честное слово, — вдруг стала она оправдываться, вспомнив, с чего все началось этой ночью. Голос мамы смягчился: — Давай второе правило. Девочка, через секунду: — Чужие опасны. — Чужие опасны, — очень серьезно повторила мать. Потом поднесла пузырек к губам и отпила глоток. Снова протянула девочке. — Люблю тебя, моя милая. — И я люблю тебя, мама. Девочка посмотрела матери в глаза. Потом перевела взгляд на пузырек в ее руке. Взяла его и уже без колебаний проглотила все, что там оставалось. Правило номер один: доверять только маме и папе. 1 Для ребенка семья — самое надежное место в мире. Или самое опасное. Пьетро Джербер старался никогда об этом не забывать. — Ну что, Эмильян, не расскажешь мне о кладовке? Шестилетний мальчик с кожей тонкой до прозрачности, похожий от этого на привидение, по-прежнему молчал. Даже не поднял взгляда от крепости из разноцветных кубиков, которую они строили вместе. Джербер его не торопил, терпеливо продолжая прибавлять кирпичики к стенам. Опыт ему подсказывал, что Эмильян сам найдет подходящий момент, чтобы заговорить. Каждый ребенок живет в своем времени, любил повторять Джербер. Вот уже минут сорок он сидел по-турецки перед Эмильяном на паласе всех цветов радуги в комнате без окон, которая находилась на третьем этаже дворца четырнадцатого века, расположенного на улице делла Скала, в историческом центре Флоренции. С самого начала здание предназначалось для благотворительных целей, служило «приютом для беспризорных мальчиков», то есть для детей, брошенных семьями, слишком бедными, чтобы их содержать, а также незаконнорожденных, сирот и подростков, уличенных в какой-то противоправной деятельности. Со второй половины девятнадцатого века во дворце обосновался суд по делам несовершеннолетних. Строение представало почти безликим, терялось на фоне блистательных зданий, окружающих его, самым абсурдным образом сосредоточенных на немногих квадратных километрах, что и превращает Флоренцию в один из красивейших городов мира. Но и его, это строение, нельзя было счесть заурядным. Во-первых, в связи с его назначением: изначально здесь находилась церковь. Во-вторых, благодаря сохранившей фреске Боттичелли, изображающей Благовещение[1]. В-третьих, благодаря игровой комнате. Кроме кубиков, которыми занялся Эмильян, там были кукольный домик, железная дорога, разные машинки, гоночные и грузовые, лошадка-качалка, игрушечная кухня, чтобы понарошку готовить всякую вкуснятину, и вдобавок великое изобилие плюшевых зверушек. Имелся там и низенький столик с четырьмя стульчиками, и все необходимое для рисования. Но то была чистой воды фикция, ибо все на этих двадцати квадратных метрах служило тому, чтобы скрыть истинное назначение места. Игровая комната со всех точек зрения представляла собой зал суда. Одну из стен занимало огромное зеркало, за которым скрывались судья и представитель обвинения, а также обвиняемые и их защитники. Такая планировка была задумана, чтобы не повредить психике маленьких потерпевших, которые должны были дать показания с минимальным ущербом для себя. Чтобы малышу было легче облечь свой опыт в слова, каждый предмет в этой комнате, избранный и продуманный детскими психологами, играл определенную роль в пересказе или в интерпретации фактов. Дети часто выбирали плюшевого мишку или куклу и во время рассказа брали на себя роль своих мучителей и обращались с игрушками так же, как взрослые обращались с ними. Иные предпочитали не говорить, а рисовать, иные сочиняли сказки, куда вплеталось повествование о том, что им довелось перенести. Но иногда дети откровенничали невольно, на подсознательном уровне. Именно поэтому с постеров, развешенных по стенам, за играми маленьких гостей следили не только веселые сказочные персонажи, но и скрытые камеры. Каждое слово, жест, особенность поведения фиксировались, чтобы служить доказательством при вынесении приговора. Но глаза электроники были не в состоянии уловить некоторые оттенки. Детали, которые Пьетро Джербер научился безошибочно различать только к тридцати трем годам. Продолжая вместе с Эмильяном строить крепость из цветных кубиков, он пристально изучал мальчика, в надежде уловить малейший знак того, что ребенок вот-вот раскроется. В помещении поддерживалась температура в двадцать три градуса, лампы на потолке излучали голубоватый свет, а метроном в глубине отбивал ритм сорок ударов в минуту.