— Возьми у меня носовой платок, — в конце концов предложил он. Недоверчиво осмотрев обрывок ткани, Джилл рассмеялась: — Братик, да это скорее тебе мой платок нужен! Джеймс до сих пор помнил ямочки у нее на щеках. Она протянула ему голубой носовой платок с каемочкой — Джилл ее сама вышила. Впоследствии Брайан каждое утро с удивлением наблюдал за тем, как Джеймс повязывает свой талисман на шею. Ветра мальчишки прождали две недели. И вот этот день настал. Поднялся ветер, в кровати ребята засунули подушки с одеялами. На вершине было так ветрено, что пикировавшим на них агрессивным чайкам с трудом удавалось не сбиться с курса. Положив руки друг другу на плечи, мальчишки глазели в сторону земли обетованной по другую сторону пролива. Ветер дул в нужном направлении. Они принесли корзину дров, которую с осени прятали между деревьями на склоне по другую сторону от берега. Корзину — свою великолепную гондолу — мальчишки закрепили пятью крепкими веревками под отверстием воздушного шара. Затем уложили поленья под дерево, чью крону украшал брезент. Когда рассвело, под растущим шаром уже несколько часов весело потрескивало пламя. Ткань еще не наполнилась на две трети, когда взошло солнце; погода выдалась хорошая, и они увидели очертания Европейского континента. Внизу, на общественном пляже, вдоль стоящих в ряд кабинок для переодевания у кромки воды бродили выспавшиеся обитатели гостевого дома. Их голоса Джеймс не забыл до сих пор. В ответственный момент — их путешествие только начиналось — Джеймс допустил несколько ошибок. Он настоял на отправлении, чтобы их не увидели утренние купальщики. Брайан был против. Ткань еще до конца не наполнилась воздухом. — Поверь мне, — сказал Джеймс, — все пройдет как надо! Когда ветер наконец приподнял воздушный шар всего на дюйм, Джеймс обрел уверенность. Вид у висевшего над ними брезента был внушительный. Овальный, выпуклый, крупный. Затем Джеймс отвязал последний трос и выбросил за борт пару поленьев. На мгновение над обрывом зашатался огромный силуэт воздушного шара. Испуганный Брайан посмотрел вверх и указал на швы, через которые выходил теплый воздух. — Давай в другой раз, Джеймс, — предложил он, но Джеймс замотал головой и посмотрел в сторону мыса Гри-Не. Потом, словно одержимый, он в одну секунду вышвырнул на землю оставшиеся дрова, провизию и запасную одежду. В то мгновение, когда корзина грациозно приподнялась, воздушный шар расправился, вытягиваясь под непредсказуемыми порывами ветра, словно парус. На глазах у молчаливого Джеймса Брайан выпрыгнул в безопасное место. А потом воздушное судно опрокинулось. Позже оказавшиеся в городе зрители рассказали, что порывом ветра воздушный шар бросило на обрыв, а затем он зацепился за уступ — и, судя по звуку, порвался. — Придурок! — заорал Джеймс на Брайана, чье побледневшее лицо осторожно высунулось из-за кромки обрыва. Сдувшаяся мечта издавала усталый и зловещий звук. Под мелкими порывами ветра куски брезента трепались об обрыв и разлетались. Украденной ими ткани никто не хватился: она обветшала. Ругаться Джеймс перестал. Над ним Брайан нерешительно свесил ноги с утеса и пополз вниз. В те годы на этой части обрыва несчастных случаев не было. Но мальчишкам было известно, что раньше западный склон уносил много жертв. Говорили, что найденные тела напоминали расплющенных сушеных рыбин. Когда ткань с треском пролетела вниз еще пару метров и оборванные концы начали трепетать на ветру, Брайан, не прерывая опасную спасательную операцию, описал брюки. Жидкость беспрепятственно вылетела из штанин. На самом верху оказалось латунное кольцо, через которое изначально продевался крепящий парусину такелаж. Через него они пропустили веревку, до сих пор болтавшуюся посреди воздушного шара. Выполнив свою задачу, они потянули бы за конец веревки и выпустили воздух из воздушного шара, чтобы контролировать посадку. В тот момент, когда Брайан, вцепившись в пористую меловую поверхность обрыва, стал лихорадочно искать это самое латунное кольцо, Джеймс затянул их гимн. И вдруг воздушный шар развалился. Внизу от мелового склона ритмично отдавались слова Джеймса: I don’t know what they have to say it makes no difference anyway whatever it is, I’m against it… Остальное Джеймс особо не помнил. Брайану — в глазах у него стояли слезы — удалось схватить конец веревки, потянуть за него и распустить на всю длину. Когда они наконец улеглись на краю утеса, на брюках Джеймса в паху тоже обнаружились большие темные пятна. Пытаясь отдышаться, Брайан долго смотрел на все еще певшего друга. Джеймс часто вспоминал эту историю. Во время операции «Supercharge»[9] в африканской пустыне, ночных вылетов, в трудные годы учебы в Кембридже, в комнатах Тринити-колледжа. Джеймс отчаянно пытался вернуться в реальность больничного отделения. С нижнего этажа до него донеслось позвякивание. Воздух стал тяжелым от оставшихся с ночи неприятных запахов. Осторожно повернув голову, он снова посмотрел на Брайана. За его спиной чуть колыхались занавески, хоть ставни были закрыты. В ряду кроватей, где лежал Брайан, не спал лишь тощий карлик с красными глазами. Глядя прямо на Джеймса, он неуверенно улыбнулся. Когда Джеймс никак не отреагировал, он натянул на лицо одеяло и затих. «Я тебя отсюда вытащу, Брайан!» — подумал Джеймс, вновь повторяя по кругу одни те же слова, а затем поддался царящей в отделении апатии и влиянию электрошоковой терапии. Глава 15 Стало теплее. А с теплом пришли и изменения. От чулок до колен медсестры избавились — им на смену пришли белые носочки до щиколоток. В отделении появился запах. Из туалетов и расположенной в торце палаты ванной комнаты каждый раз, когда открывалась дверь, тянуло тяжелым, влажным духом. По этой причине Воннегут позвал солдата СС, бывшего плотника: тот ловко обстругал одно окно, и теперь свежий воздух проникал внутрь, перемешивая запахи, не важно, открывали окно нараспашку или закрывали. Рамы остальных окон были накрепко завинчены. Давно прошла пора птичьего щебетания на крыше в полутора этажах над ними. О ней постоянно напоминали длинные потеки чего-то непонятного на внешней стороне стекол. Воннегут перестал просматривать сводки в газетах. Слишком часто он вдруг тихонько садился, бормоча что-то себе под нос. Теперь ему хватало того, что он веселился над «Евреем Зюссом» и прочей газетной сатирой и раньше остальных решал кроссворды. Нескольким пациентам стало заметно лучше — пройдет всего несколько недель, и они вернутся в свои подразделения. Пациентам, относящимся к группам Z15.1, L15.1, vU15.1 и vU15.3, временно отменили все формы отпуска по болезни. В их отделении были представлены все эти категории, и охватывали они большинство форм психических заболеваний — как излечимых, так и хронических. Безусловно, в мирное время после тяжелой болезни пациента списали бы или отправили на более легкую службу. Что именно скрывалось за всеми этими обозначениями, им так никто и не рассказал. Время шло, и никто не обращал на это разделение внимания. Все эти сочетания букв и цифр оставили после себя лишь один след — прозвище, которым медсестры наградили отделение. Его называли Домом алфавита. Главная цель лечения — сделать так, чтобы офицеры более низкого звания соображали, в какую сторону роте надо направить оружие, а более высокопоставленные офицеры были способны понять, зачем вообще это делать. Однако от особой палаты ожидали большего. Главный врач Манфрид Тирингер уже два раза беседовал с местным гауляйтером, который, будучи представителем берлинского командования, возложил на него обязанность достичь высоких результатов. Его внимание обратили на то, что за состоянием определенных офицеров наблюдало верховное командование и что его лично могут привлечь к ответственности, если состояние этих великолепных солдат не улучшится в соответствии с разумными ожиданиями. Манфрид Тирингер любил повторять эти напоминания своим подчиненным и подкручивать усы во время осмотра этих так называемых великолепных пациентов, до сих пор с трудом отличавших собственные тапочки от соседских. «Но лечение есть лечение», — говорил он. А значит, не важно, что там говорят, пусть хоть и сам Гиммлер. С каждой неделей Джеймсу становилось все труднее сосредоточиться. Сначала пропали все детали, украшавшие ход его мыслей, наделявшие характерными чертами и оживлявшие людей из его рассказов. А затем исчезли сюжеты некоторых книг, из-за чего пробелы в его голове стали заметными. Джеймс бесчисленное количество раз подумывал о том, чтобы не принимать таблеток. Из-за содержащих хлор препаратов его разум притуплялся, а вынести происходящее становилось легче. Можно бросать таблетки на пол, но чрезвычайно велик риск того, что его поймают. Каждый день убирались не слишком тщательно, но тем не менее аккуратно. Если же поймают на том, что он выносит лекарства в туалет, последствия, к сожалению, не будут отличаться непредсказуемостью. Других вариантов особо не было. А еще ведь Петра. В конце концов, сестра Петра была настоящей причиной того, что он не пытался не проглатывать таблетки, когда она аккуратно клала их ему на язык и склонялась совсем близко к его лицу. Ее сладковатое женственное дыхание. Она неизбежно врывалась в его мысли. Для него она была врагом, но в то же время — благодетельницей и спасительницей. Значит, придется глотать таблетки, чтобы не ставить ее в затруднительное положение. Пока так обстоят дела, о побеге не может быть и речи. Всегда есть риск, что симулянты что-то заметят. Джеймсу как будто подрезали крылья. Если их раскроют, то сразу же убьют. Крёнер, Ланкау и Шмидт наносили удар уже дважды. В первый — когда Крёнер задушил соседа Джеймса, чтобы занять его кровать. А во второй — меньше недели назад. Новый пациент — его перевели из терапевтического отделения с дырой в ноге и контузией — весь день пролежал, вздыхая, рядом с Человеком-календарем. По радио Воннегута сообщили о весьма серьезных переменах на Западном фронте — однорукий санитар тут же сообщил новости врачу-ординатору, а тот сразу отшвырнул бумаги на ближайшую кровать и пошел с ним в помещение для сотрудников. Позже днем поползли слухи. К вечеру они превратились в проверенные сведения, вскоре добравшиеся до отделения в разговорах медсестер и бормотания санитаров. — Они высадились во Франции! — крикнул в конце концов Воннегут. Джеймс даже вздрогнул. От мысли о том, что войска союзников сражаются всего в нескольких сотнях километров, пытаясь пробиться ближе, на глаза наворачивались слезы. «Вот бы ты об этом знал, Брайан! — думал Джеймс. — Может, ты бы успокоился».