С тех пор Брайан начал вставать с кровати по несколько раз в день. В первый день он попытался заговорить с Джеймсом и пошел за ним, задержавшись лишь на какие-то секунды, когда тот решил сходить в туалет. Но толку было мало. Какой бы удачной ни была представившаяся возможность, Джеймс торопливо уходил в противоположном направлении, едва заметив Брайана. Появлялись и другие случаи: как правило, после проверки в середине дня, когда в палате царил относительный покой, Брайан, прохаживаясь, пытался переглянуться с Джеймсом, но безуспешно. В итоге Джеймс начал вставать с кровати, только когда Брайан спал. Он просто-напросто не хотел иметь с Брайаном ничего общего. Глава 9 В том, что время текло не как положено, виноват был Человек-календарь. Так Брайан звал пациента, лежавшего с ним в одном ряду, напротив Джеймса. Его-то короткие ноги и болтались над носилками Брайана во время поездки в грузовике. Веселый, молчаливый, постоянно лежавший в кровати человечек, чье единственное занятие — нацарапать сегодняшнее число на собственной медкарте. Долгое время медсестры злились и наказывали его, уменьшая порции еды и рассказывая врачам вымышленные истории во время обхода, — те решили, что он буйный, а потому обошлись с ним крутовато. В итоге иногда после сеанса шоковой терапии у него начинались судороги — он весь выгибался в постели, как лук. Спасение пришло к нему благодаря прибытию новой группы пациентов: в один прекрасный день они прошагали по двору к расположенному в глубине комплексу зданий. Сопровождали их три молоденькие медсестры — они сменили нескольких наиболее ретивых мучителей Человека-календаря. Через несколько дней самая хрупкая из этих девушек — чуть моложе Брайана с Джеймсом — выдала ему маленький блокнот с шершавой серой бумагой и вбила над изголовьем кровати гвоздь без шляпки, — таким образом, все проходящие мимо могли лицезреть его каждодневный труд. Как Человеку-календарю удавалось отслеживать дни после шоковой терапии, Брайан понять не мог. Он лишь отмечал, что пропуски всегда — и с величайшей точностью — чудесным образом восполняются. Хотя уже наступил апрель, в палате было сыро, и пациентам разрешали по ночам укрываться двумя одеялами. Носки Брайан никогда не снимал, стараясь получше укутаться от сквозняков, гулявших у внутренних ставень и вдоль изголовий. В последнее время многие подхватили простуду — лежали в постелях, дрожа и кашляя. Вообще говоря, тот самый рябой пациент редко обращал внимание на холод, но тем вечером он подошел к Брайану уже в третий раз и укутал одеялами. Снаружи чуть-чуть унялся ветер, и в палате стало тихо. Лежавший с закрытыми глазами Брайан почувствовал, как огромные ладони аккуратно подтыкают одеяло и, словно кошачьи лапки, тихонько глядят его по лбу. Потом он осторожно потрепал Брайана по щеке, как ребенка, пока тот не открыл глаза и не улыбнулся. И вдруг рябой неожиданно прошептал ему на ухо несколько слов — у великана даже выражение лица на мгновение изменилось. Чуткий, осмысленный взгляд моментально запечатлел все черты Брайана, а затем вновь расплылся. Потом он повернулся к соседу Брайана, потрепал его по щеке и сказал: «Gut, gu-u-ut!»[4] В конце концов он уселся на стул в проходе и уставился в сторону Джеймса. Два пациента — они лежали рядом с рябым — подняли голову; их силуэты четко выделялись на фоне окна и сиявшего за ним лунного света. Они тоже посмотрели в сторону вытянувшегося на постели Джеймса. Брайан скосил глаза на кончик носа, но вот его взгляд блуждал по комнате. Насколько ему было видно, в палате все спали. Периодически до него доносилось свистящее эхо, а затем тени снова опустились на постели. Снова послышался шепот — Брайану стало неуютно, а сон ушел. Так что же он услышал: тихий шепот или это от ветра дребезжали оконные стекла? Наутро рябой все еще сидел на стуле. Пока все спали, в палату пробрался пациент, бривший их через день: при виде товарища, храпевшего с опущенной головой, его разобрал хохот — к нему тут же бросилась дежурная медсестра и увела в его палату. Она отвесила рябому подзатыльник и покачала головой, когда тот попытался ее умилостивить, убежав за ее фартуком. Затем она, уже совсем проснувшись, вздохнула и приступила к обычным делам. Кому-то из пациентов становилось лучше. Сосед Брайана смотрел уже не так пристально и без прежней апатии, он стал спокойнее, и медсестры постоянно хлопали его по плечу — с ними время от времени он пусть отрывисто, но все же разговаривал. Кто-то из пациентов начал вставать с постели — эти чаще всего сидели за столом в дальнем конце палаты и рассматривали яркие журналы санитаров: любовь, романтика, альпийская идиллия. Иногда два санитара постарше собирали небольшую компанию и играли в карты. Постепенно днем стало выглядывать солнце, и все больше пациентов вставали и смотрели в окно, на веселящихся, играющих людей из других корпусов больницы. Солдаты СС с обычными ранениями играли в ножички, камешки, мяч или чехарду. Скоро их выпишут. У Брайана получалось следить за всем происходящим во дворе — надо было только сесть у изголовья, поджав ноги, и вытянуть шею. Так он мог просидеть часами, глазея на небо над смотровыми вышками у ворот, холмы и леса за ними. А еще в такой позе он мог дотянуться до верхушек стоек кровати, осторожно снять с них деревянную заглушку и затолкать свои таблетки в металлические трубки изголовья. Когда сеансы шоковой терапии закончились, он старался не глотать таблетки, которые совали ему в рот. Одну он иногда проглатывал, а порой таблетки успевали частично раствориться, прежде чем у него появлялась возможность выплюнуть их в ладонь; но все получилось так, как он и рассчитывал. Постепенно голова у него прояснялась. Появилось желание сбежать. Из всей массы рассеянных сумасшедших лишь один человек видел, как он прячет таблетки в ножке кровати. Тот самый, кто в первый день смотрел прямо в жалящие струи душа. Вначале этот тощий мужчина постоянно себя истязал и поэтому по большей части лежал в смирительной рубашке, парализованный действием лекарств. Теперь, через три месяца, он всегда лежал тихо как мышь, положив руки под щеку, поджав ноги и таращась на остальных. Брайан почувствовал на себе его взгляд в ту секунду, когда запихивал таблетки, — ответом ему стала веселая улыбка. Позже Брайан прошелся вдоль кроватей и остановился у постели этого человека. Черты лица разгладились, а когда Брайан склонился над ним, он его как будто даже не узнал. Пока весна безуспешно пыталась растопить двор и оживить тени, Брайан изучил каждый сантиметр раскинувшейся перед ним панорамы. Их корпус располагался ближе всего к скалам, окна выходили на запад. Заходящее солнце оказывалось прямо между смотровыми вышками и отбрасывало бледно-красные лучи на лежащие перед ним здания. Слева, на юге, находилась кухня — за ней лучше всего было наблюдать из окна возле ванной комнаты. Чуть дальше на юго-западе — бараки поменьше, где жили часовые и охрана. Прямо из окна Брайан видел фасад здания для медперсонала. У входа частенько останавливались пары — появлялась возможность увидеть, сколько сил молодые врачи тратили на то, чтобы затащить медсестер в постель. Кажется, им это не удавалось, из-за чего зрелище казалось забавным, а действующие лица — попросту нелепыми, но, что любопытно, человечности им происходящее не добавляло. Здание на севере — оно располагалось параллельно, но не вровень с их корпусом — загораживало спортзал и территорию за ним. Даже некоторые отделения, находившиеся чуть дальше, почти целиком скрывались за острыми желтыми углами. Вдоль забора круглые сутки ходили часовые и патрульные с собаками. Пройти на территорию госпиталя разрешали очень немногим гражданским лицам — и только в сопровождении офицеров службы безопасности или просто солдат СС. В первые долгие недели Брайан боялся возможной встречи с родственниками того, чье имя присвоил. Но хоть в отделении лежало полно людей, кому знакомое лицо могло бы значительно ускорить выздоровление, к ним никто так и не приехал. Они оказались в изоляции — никому не хотелось говорить об их существовании, а тем более состоянии. Уму непостижимо, зачем их вообще в живых оставили. Брайан ни разу не видел, чтобы Джеймс смотрел в окно. С начала апреля он редко выбирался из постели, и, судя по всему, лекарства притупляли его разум. За территорию выехало три грузовика, и ворота снова захлопнулись. «Вот бы сесть в один, доехать до Померании, а потом домой», — мечтал Брайан. Вскоре за верхушкой холма затих гул двигателей, и машины скрылись в долине. Встав рядом с кроватью Брайана, широколицый сосед рябого молча разглядывал часовых. У него дрожали ноги и безостановочно шевелились губы. Он с самого первого дня вел с самим собой беззвучную беседу — Брайан несколько раз видел, как рябой и второй сосед широколицего склоняют ухо к его рту. Их терпеливые лица выражали надежду. Потом они обычно качали головой и хихикали, как глупые детишки. Лишь подумав об этом, Брайан засмеялся и стал рассматривать непрерывно шевелящиеся губы. Мужчина повернулся — из-за безумного взгляда лицо казалось еще более забавным. Сдерживая смех, Брайан зажал рукой рот. Затем рот на секунду замер, и мужчина ему улыбнулся. Более широкой улыбки ему видеть не доводилось. Глава 10 Из коридора слышался вальс. Утром к ним приходил брадобрей, хоть он уже и побывал у них накануне, — тщательно, как никогда, выбрил их щеки. Как обычно, один из санитаров, ветеран Первой мировой, стукнул ботинком со стальной набойкой по ножке ближайшей кровати — знакомый сигнал, что пора в ванную. Привычный уклад нарушился, и Брайан растерялся и занервничал. И не только он. Большинство дежурных медсестер улыбались, протягивая пациентам кипенно-белые выстиранные халаты, и поторапливали их, чтобы те быстрее приводили себя в порядок. Офицер службы безопасности — тот самый, что застрелил в спортзале симулянта, — при полном параде, широко расставив ноги, стоял в дверях, разглядывал их, властно и почти дружелюбно кивал. Пациенты в это время выстроились в шеренгу перед кроватями. Потом началась перекличка. Кто-то на оклики вообще никогда не реагировал. К таким Брайан уже давно не относился. — Арно фон дер Лейен, — произнес офицер безопасности. Брайан вздрогнул. Почему он первый? Поколебавшись, он подчинился, когда подошедшая медсестра взяла его под руку. Офицер службы безопасности щелкнул каблуками и вытянул руку в нацистском приветствии — перекличка продолжалась, а мимо него двигалась необычная процессия. Осталось всего несколько человек, только что вернувшихся с сеанса электрошоковой терапии, в том числе и Джеймс. Сначала Брайан нервно озирался. Позади него оказалась группа из семнадцати-восемнадцати человек, кого еще вполне можно было назвать сумасшедшими. За ними наблюдали уже больше трех месяцев. Что с ними теперь делают? Переведут в другие отделения или госпитали или, может быть, отсеют? И почему его вызвали раньше всех остальных? Офицер безопасности, чьи сапоги стучали по каменному полу, медсестры и санитары, шедшие с обеих сторон, ему не понравились. Наверное, даже хорошо, что Джеймс не с ними. Строй прошагал мимо процедурной, помещения, где проводили сеансы электрошоковой терапии, комнаты врачей; миновали дверь, в которую пациенты зашли в самый первый день и с тех пор больше ни разу через нее не проходили. Уже на лестнице поднялся переполох: несколько пациентов встали у стен, прижимая руки к телу. Они не хотели никуда идти. Медсестры смеялись и тянули их, пытаясь со всеми разговаривать ободряюще и с улыбкой. День выдался погожий, но была еще только вторая половина апреля, и в горах висела пронизывающая, промозглая влажность. Брайан шел, опустив глаза, разглядывая свои носки и тапки и пытаясь незаметно обходить лужи и грязь на разбитом колесами дворе. Увидев, что их группу ведут к спортзалу, он запаниковал. Во главе группы, всего в шаге от Брайана, шел офицер СС. Тяжелая, дразнящая кобура болталась на ремне всего в паре сантиметров от руки Брайана. Он вообще успеет его схватить? И куда потом бежать? До забора за спортзалом больше двухсот метров, а совсем неподалеку болтали часовые — больше, чем Брайан раньше видел. Они прошли бараки. За спортзалом оказалась большая открытая площадь. Брайан увидел стоявшие вдоль газона строения — раньше он мог их лишь вообразить. Здание, расположенное параллельно спортзалу, две палаты и несколько зданий с маленькими окнами и коричневыми двустворчатыми дверями, где, наверное, помещалась администрация. Группа остановилась у низкого деревянного коридора, связывающего спортзал и здание за ним, и офицер безопасности ненадолго оставил их одних. «Восход солнца я вижу в последний раз», — подумал Брайан, глядя на мелькающий в верхушках елок свет и строй мужчин, стоявших спиной к стене. Среди них возвышался рябой — стоял он навытяжку, запрокинув голову. С ними был и тот парень с широким, пластичным лицом, бормочущий никому не слышные слова. От звука шагов Брайан подпрыгнул, а губы соседа почти перестали шевелиться. Первые яркие лучи света озарили площадку сзади, из-за чего черная и зеленая униформа приобрела помпезность, изящество и благородство — Брайан ожидал совершенно другого. Карнавал орденов, железных крестов, сияющих лент и лаковых сапог — представления об отряде палачей померкли. Повсюду — символы СС и черепа. Все рода войск, солдаты всех возрастов, всевозможные ранения. Марш раненых — собрание повязок, перевязей, костылей и тростей. Доказательство для воинской элиты: войну бескровно не выиграешь. Солдаты беседовали, разбившись на мелкие группки, и медленно двигались к флагштоку посреди площади. За ними — медсестры, толкающие перед собой инвалидные коляски с солдатами. А последними по плитке с грохотом катились кровати на огромных колесах — замыкали шествие потные санитары. На свежем воздухе было ужасно холодно — одежды-то на них было совсем мало, только ночная рубашка да халат. У соседа Брайана застучали зубы. «Это не твое дело», — думал Брайан, глядя на флаг со свастикой. Поднимали его в полной тишине и с почтительным нацистским приветствием. Стояли они в северо-западной части территории. Брайан наклонился в сторону, как будто засыпая, и заглянул за угол здания. Отсюда можно было рассмотреть кирпичное здание поменьше, у самых скал. Вероятнее всего, больничная часовня. С противоположной стороны, на западе, у самого забора, виднелись еще одни ворота — по бокам стояли часовые, вытянув руку в приветствии и глазея на происходящее. Вытянутые руки указывали на флаг, и все вокруг хором восторженно запели «Песню Хорста Весселя» — из зашелестевших кустов взлетели птицы. Из сумасшедших не пел никто — те что-то бормотали или просто стояли, смущенно озираясь. Площадь наполнили эхо и мощь множества голосов, а в воздухе витали опьянение и решимость — флаг выглядел внушительно. От гротесковой красоты происходящего Брайан оцепенел, и, лишь когда открыли портрет фюрера, он сообразил, зачем их здесь собрали и побрили в неурочное время. Закрыв глаза, он представил листочек бумаги, висевший над кроватью Человека-календаря. Вчера было 19 апреля, значит сегодня 20-е — день рождения Гитлера. Офицеры крепко прижимали к себе фуражки. Несмотря на ранения, стояли они прямо, как статуи, уважительно глядя на портрет. Резкий контраст с карикатурами на Гитлера, которыми были увешаны казармы Королевских ВВС: к ним пририсовывали всякое, делали нецензурные подписи, в них кидали дротики. Иные из закаленных воинов от счастья совсем ошалели: прикрывая глаза от утреннего света, они устремили взгляды на флаг, одурманенные его красотой и собственными чувствами. Брайан изучал территорию за их спинами. За проволочным забором — по длинной стороне территории госпиталя — был еще один. Какая-то жалкая защита: грубые жерди, обвитые колючей проволокой. Тропинка — когда-то забор поставили вплотную к ней — сначала бежала параллельно ему, а затем ускользала вдоль утесов, вероятно, в горы. Слегка повернув голову, Брайан вновь посмотрел на запад, за спины беседовавших часовых. Бежать он хотел в ту сторону. Через первый забор и под вторым, по дорожке и вдоль ручья — он тек параллельно ей, — а дальше вниз, к железной дороге, протянувшейся вдоль Рейна до самого Базеля. Идти вдоль железнодорожных путей на юг — а там он рано или поздно доберется до швейцарской границы. Как ее пересечь, там будет видно. Шестое чувство заставило Брайана повернуться и посмотреть рябому прямо в глаза. Едва встретившись с ним взглядом, великан тут же опустил голову. В его взгляде сквозило что-то цепкое. За рябым надо приглядывать, причем как можно незаметнее. Брайан снова перевел взгляд на забор. Не очень-то высоко, прикинул он. Если получится расшатать флагшток у нижнего болта, его можно перекинуть через забор как мостик. Стекающие по здоровенным гайкам сгустки ржавчины навели его на другие мысли. Будь у него гаечный ключ, все получилось бы. Все решали мелочи. Незначительные вещи и события, такие как случайная встреча с девушкой, неожиданные фразы, услышанные в детстве, удача, улыбнувшаяся в нужный миг. Внезапно возникающие отдельные фрагменты, в сумме образующие будущее и делающие его непредсказуемым.