– У вас есть компьютер и приличный принтер? – вдруг спросил он. – Э… да, конечно. – Кто-нибудь у вас в лаборатории умеет пользоваться фотошопом? Спустя десять минут он вышел с пачкой листовок в формате А4, с портретом Марианны, объявлением о розыске и контактным телефоном (своим собственным), совсем как при розыске потерявшихся кошек. Он вернулся в машину и поехал, останавливаясь на каждом значительном перекрестке, у каждого выезда и расклеивая листовки, как на предвыборной кампании. На улицах было полно народу. Настало лето. Солнце в зените и сильная жара вытащили обитателей города из домов, и улицы выглядели весело, нарядно и оживленно. Луга на горных склонах звенели коровьими бубенчиками, а солнце норовило сокрушить снежные вершины под ярко-голубым небом. Но стоило отдалиться от центра, как на глаза сразу попадались стандартные индустриальные наслоения: глубокие шрамы карьеров, пыль цементных заводов, склады, опорные башни, вездесущие сталь и бетон в самом центре нетленной красоты гор. Сервас расклеивал фото Марианны, а внутри нарастали тоска и беспокойство. Больше, чем беспокойство: какое-то бешенство. Возникла уверенность, что все его усилия напрасны и он суетится без всякой пользы, только для очистки совести, чтобы потом иметь возможность сказать: вот я пытался сделать все, что от меня зависело. Где-то совсем рядом рыскал похититель Марианны. Он один знал, где она. Это его территория… Он здесь у себя дома. Увез он ее куда-нибудь далеко или, наоборот, прячет где-то поблизости? У Серваса возникло впечатление, что он предал Марианну. Не надо было ее слушать, а надо было сразу же, с первой секунды, вызывать жандармов, поручить Гюстава заботам Леа и мчаться сюда, не теряя времени. А он попусту растратил драгоценные часы. Расклеивая последние фотографии, он мысленно обращался к ней: «Если тебе удалось бежать, значит, где-то ты должна была оставить следы. Ты умна, хитра, возможно, истощена и немного не в себе после всех лет, проведенных в неволе. Какую стратегию выбрал бы на твоем месте я? Я бы себя повел, как Мальчик-с-пальчик… Ну да, я бы сыпал камешки или еще что-нибудь, оставлял какие-нибудь знаки, которые указывали бы на моего похитителя…» Почему она не назвала похитителя по телефону? Потому что связь прервалась раньше, чем… Или она потеряла сеть, или у нее сел аккумулятор, или тот, кто ее преследовал, догнал ее и вырвал телефон из рук? Разбитый телефон, найденный на тропинке, говорил в пользу последнего предположения, и Сервас содрогнулся. Вернувшись в машину, он притормозил возле булочной и взял себе сэндвич с тунцом и майонезом и бутылку воды, а в спортивном магазине приобрел карту Инспекции национальной жандармерии масштаба 1:25 000 и походный компас. Потом снова повернул к аббатству. Спустившись в долину, припарковался на небольшой утоптанной стоянке, мимо которой проехал, когда искал монастырь. От стоянки отходило множество троп. Несомненно, аббат говорил именно об этой площадке. Дверца автомобиля хлопнула в тишине долины, которую нарушало только журчание реки. Стояла жара, термометр показывал выше 352. Высокая трава вокруг площадки трепетала от снующих в ней бабочек и прочих насекомых. А под бледно-голубым небом на склон горы волнами взбирался лес. Сервас достал телефон и проверил: сеть была. Всего одна палочка. Он терпеть не мог эту тиранию технологий, проникавших даже в самые отдаленные места. Хотя приходилось признать, что без этих технологий Марианна не смогла бы позвать его на помощь. На стоянке не было ни души. Он разложил карту на капоте, установил репер, достал фломастер и поставил на карте метку «С» (сеть). Потом отправился пешком по одной из трех тропинок, которые, похоже, проходили над монастырем. Его было отсюда видно, до него было метров двести. Сервас вошел в лес. В лесу тоже стояла тишина, только птицы заливались вовсю. Под деревьями стало еще жарче. Ни ветерка, ни дуновения… Долина словно застыла в желтом янтаре. Через каждые сто метров – взгляд на экран телефона. Одна палочка… ни одной, ноль… Показатель сети ни разу не поднялся выше. На карте он методично отмечал крестиком места, где сети не было, и буквой «С», где сеть была, собираясь таким образом разграфить все окрестные тропинки и разделить их на участки. Сервас углубился в лес, в зеленый собор с витражами из листьев, пронизанных солнечными лучами, и почувствовал, как сменяют друг друга запахи с изменением высоты, направления и почвы. Липа, орешник, клены, дубы, буки, лиственницы, папоротник… Очень быстро он запыхался, спина взмокла, струйки пота покатились по щекам. В мире зелени воцарилась удушающая жара. И ни души кругом. Только мухи изводили его, тучи мелкой мошки вились над головой, над тропой зудели комары, привлеченные запахом человечьей крови. Сервас терпеть не мог эти деревенские прелести. Вдруг он резко остановился. За спиной послышались крики. Ярости, волнения или страха? Понять было невозможно. Голоса пронзили лес, как копья. И в голове промелькнула мысль: «Пришел и мой черед…» Он обернулся, но ничего не увидел. Крики звучали все ближе, вот они уже за ближними деревьями и кустарником, радостные, дикие и воинственные. С бьющимся сердцем Мартен вгляделся в зеленый туннель, который чуть дальше образовывал плавный поворот, и услышал нарастающий гул. «Вертолет», – подумал он и весь подобрался, почуяв опасность. Что-то происходило, но он не понимал, что именно. И вдруг он их увидел. Они выскочили из-за поворота и мчались прямо на него, как отряд легкой кавалерии. Застыв на месте, он проводил глазами три квадроцикла, которые с грохотом пронеслись мимо и обдали лес дымом движков. На них сидели орущие и хохочущие подростки. Хохот и воинственные вопли быстро стихли за поворотом, остался только едкий дымок выхлопов. Сервас немного подождал, пока успокоится сердце. Он очень рассердился: выходит, больше нигде уже невозможно обрести покой. Он пошел дальше и вдруг заметил, что солнце исчезло, подлесок наполнился тенями и где-то заворчал гром. Сквозь листву проглядывало теперь низкое и мрачное небо, все в серых облаках. Приближалась гроза. Над тропой, шурша листвой, пролетали порывы холодного ветра. А еще через несколько секунд сверху упали первые крупные капли, небо разверзлось, и вниз обрушились потоки дождя. Сервас сразу промок. Внизу перед ним что-то виднелось, какое-то маленькое белое строение… Он побежал туда и очутился в крохотной часовне, готовой вот-вот обвалиться. Однако обросшая мхом крыша, похоже, могла еще укрыть от дождя. Он с разгону влетел в полумрак часовни, где воняло гнилью и мочой, и теперь смотрел на стену дождя, бушевавшего снаружи. Промокший и дрожащий, он укрылся в темноте, слушая, как барабанит дождь по дырявой крыше, которая ручьями пропускала воду и совсем не заглушала раскаты грома. Ему вдруг отчаянно захотелось закурить. Мартен удивился, отчего это желание не возникло раньше. Может, дело в антиникотиновом пластыре, а может, просто было некогда. Он ведь весь день пробегал. Тогда он нашарил в кармане антиникотиновую жвачку. Когда же в последний раз на равнине шел такой дождь? Весь Юго-Запад замучила засуха. Земля трескалась, урожай выгорал на корню, ручьи и ирригационные каналы пересохли. Минут через двадцать ливень прекратился. Сервас шагнул из своего убежища в лес, наполненный новыми запахами и прохладой, и уже собирался вернуться на стоянку, как его внимание привлекла надпись на внешней стороне одной из стен часовни. Назначение надписи сомнений не вызывало. Кто-то наскоро, грубо намалевал стрелу и рядом – слова «шмаль» и «кокс». Такие надписи попадались ему на глаза в Бельфонтене, одном из районов Тулузы, и в других западных пригородах. Он сфотографировал надпись и пообещал себе рассказать о ней в жандармерии: а вдруг кто-нибудь из их клиентов или торговцев наркотиками что-нибудь видел. Потом снова сел в машину и поехал в Эгвив, но меньше чем через километр затормозил и повернул назад. Может, монахи знали, кто из молодых парней приторговывает наркотиками в лесу? Сидящего у себя в кабинете аббата этот вопрос, казалось, поставил в тупик. – Их уже ловили в лесу, но у нас с ними нет никаких контактов. Они даже, как бы это сказать… не воцерковлены… Кабинет аббата соответствовал стилю часовни: массивные каменные стены, стрельчатые арки потолка, а за большим, как стол Тайной вечери, дубовым столом – небольшой цветной витраж. – Благодарю, отец мой, – сказал Сервас, с которого ручьем стекала вода. Дождь пошел снова, и ему пришлось довольно долго ждать под ливнем, пока приор откроет дверь. Он встал. Снаружи небо сотрясал гром, летний дождь непрерывно барабанил по высоким узким окнам. Священник внимательно на него смотрел. – Вы вернетесь в Тулузу или рассчитываете провести ночь в Эгвиве? – Я заночую в отеле, а завтра продолжу поиски. Аббат широко повел руками, словно приглашая посмотреть на стены, и взгляд Серваса задержался на библиотеке, где он заметил «Сумму теологии» Фомы Аквинского и «Словарь библейской теологии». А на столе он заметил ноутбук… Tempora mutantur: времена меняются, даже для монахов. – А почему бы вам не остаться на ночь здесь? Здесь вас никто не побеспокоит. – Я полагаю, вы не особенно жалуете визитеров… Губы священника растянулись в тонкую улыбку. – Не обманывайте себя, – ответил он. – Гостеприимство – наша традиция. Случается, что мы принимаем художников или даже политиков, только что вышедших на пенсию, которые хотят хоть на несколько дней отдалиться от безумной жизни. Но мы не так широко развиваем эту деятельность, как другие аббатства. Наши гости обретают здесь душевный покой, возможность отойти от мирского шума… Поживите у нас, сколько захотите. Добро пожаловать. Это предложение застало Серваса врасплох. Он его совсем не ожидал, как не ожидал и такого проявления симпатии. – Я, пожалуй, уступлю искушению и соглашусь, – сказал он с улыбкой. В глазах аббата промелькнула насмешливая искорка, и он улыбнулся в ответ. – Вам простится слабость перед таким искушением. Он поднялся с места. – Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Если хотите отдохнуть и хорошо выспаться, но с трудом засыпаете, у нас есть брат-аптекарь, который своими простыми средствами сможет помочь заснуть… В любом случае я вам обещаю, что здесь вы обретете покой. 8 Всю ночь, не смолкая, гремел гром и шел дождь. Растянувшись на высокой жесткой кровати, в сероватом тусклом свете, льющемся из окна, Сервас вслушивался в шум дождя, сбегавшего с крыши в желоба и хлеставшего по окнам. А тем временем где-то вдали гром сотрясал небо, и комнату то и дело освещали вспышки молний. Он ждал, когда же придет сон, когда тиски тревоги, сжимающие грудь, ослабнут и обещанный аббатом покой наконец-то на него сойдет. Но покой все не приходил, хотя обычно звуки и шумы природы его убаюкивали. После последней службы, повечерия, на монастырь спустилась полнейшая тишина. Стало так тихо, что Мартен решил, будто остался один в опустевшем здании. Келья представляла собой маленькую комнатку около девяти квадратных метров, с выбеленными стенами и полом из неструганых досок. Освещалась она крошечным окошком, пробитым в толще стены, высокая и тесная кровать была вдвинута в альков, рядом стоял письменный стол, похожий на школьную парту, и на стене над ним висело изображение святого. Возле стола имелась электрическая розетка, а значит, можно было зарядить телефон и сделать несколько звонков. Первый звонок был Венсану, который выложил ему все новости о Гюставе. Похоже, его сын был гораздо общительнее и уживчивее в компании друзей, чем вдвоем с ним. – Кажется, ты запрашиваешь меню в школьной столовой, чтобы на ужин не приготовить то же самое, – веселился Венсан. – Да ты просто супергерой… – Интересно, почему отцы-одиночки считаются более героическими, чем матери? – парировал Мартен. – Может, в мире просто больше супермам, чем суперпап, просто к этому все давно привыкли. Венсан получил информацию от телефонных операторов. По всей видимости, звонок Марианны был сделан с предоплаченной карты. Как и ожидалось, в зоне одной из трех промежуточных вышек, что в нескольких километрах от монастыря. Других вызовов с этого аппарата не было. «Что думаешь предпринять?» – осторожно спросил его Венсан. Он ничего не ответил и сразу позвонил Леа. – Ну, вы ее нашли? – Нет… Молчание в трубке. – Что собираешься делать? – Продолжать поиски. – А если не найдешь? – Надеюсь, найду. Она спросила, сколько еще времени он думает провести в Эгвиве. Он пообещал вернуться завтра и сразу же об этом пожалел. В восемь вечера он спустился в трапезную пообедать. Просторный, тихий и пустынный зал походил на крипту: низкий потолок, деревянные панели на стенах, полумрак. В монастыре и вправду повсюду царил ночной сумрак, пронизанный тысячами звездочек: свечи былых времен теперь сменили маленькие лампочки. Наверное, сумрак и тишина призваны были напоминать монахам, что все мы смертны. Во рту у Серваса растеклась такая горечь, что он даже не почувствовал вкуса форели, которую ему подал один из монахов. Он спросил у него, куда все подевались, почему в трапезной никого нет. Монах, на вид такой же старый, как монастырские стены, почти прошептал: – Братья обедают гораздо раньше, перед последней службой. И, словно в подтверждение его слов, над аббатством зазвучало песнопение: «Интроитус», вступление к службе. Вернувшись к себе в келью, Сервас пожалел, что не взял с собой ни снотворного, ни зубной щетки, ни пижамы. По длинному тихому коридору он дошел до душевой, включил воду и, наклонившись над раковиной, плеснул себе в лицо. В зеркало он смотреться не стал, чтобы не увидеть на лице отражение собственных пораженческих мыслей, которые уже подкрадывались к нему в темноте. Он рассчитывал, что его свалит усталость, но ложе было слишком жесткое, да и мысли о Марианне не оставляли его. Марианна, где ты? Когда-то он любил эту женщину. Может быть, сильнее, чем любую другую до и после нее… Когда они познакомились, оба были студентами в Марсаке и учились на приготовительном курсе литературного факультета, где собиралась интеллектуальная элита региона. В то время они были как одно целое: одинаково смотрели на мир, одинаково жаждали перемен, вместе надеялись, вместе сердились и восторгались. С прямо-таки нечеловеческой четкостью он вспоминал сейчас два зеленых светящихся озера ее глаз, ее смех, ее ласки и поцелуи. А потом она его отвергла, уехала с другим, и при этом умудрилась все устроить так, что виноватым оказался он. Прошло девятнадцать лет, прежде чем он снова ее увидел. Тогда она, как и сейчас, попросила о помощи. Ее двадцатилетнего сына Юго обнаружили сидящим на бортике бассейна в доме преподавательницы литературы, которую только что задушили и утопили в этом бассейне[17]. Сервас погрузился в воспоминания, когда вдруг услышал за дверью какой-то шорох. В коридоре справа раздались почти бесшумные шаги и замерли напротив двери в его комнату. Он затаил дыхание и прислушался.