– Двенадцать. – Отель принадлежит твоим родителям? Мальчик был смуглый, с длинной прядью курчавых волос, спадавшей на лоб. Он кивнул, прямо, без всякого смущения взглянул на Серваса и поставил перед Циглер тарелку с хеком по-бордоски. – Приятного аппетита, – сказал он. – Спасибо. Но мальчик не ушел, а остался стоять возле их столика, молча и очень внимательно их разглядывая. – Ты хочешь что-то спросить, Матис? – с улыбкой спросила Ирен. Тот энергично кивнул. – Это вы – те полицейские, что приехали из-за убийств? – А где ты об этом услышал? – В коллеже. – Такие истории – не для ребят твоего возраста. – Я уже видел убийства по телевизору… – Знаешь, здесь тебе не телевизор. – Так это вы или нет? – Мы, – ответила Циглер. – А теперь ступай-ка к родителям. Разве тебе спать не пора? – Я поздно ложусь, – бросил он, уходя. Ирен и Сервас с улыбкой переглянулись и склонились над тарелками. Оба сильно проголодались. Несмотря на поздний час, их согласились обслужить. С первого же куска им стало ясно почему, а Ирен даже назвала марку замороженных продуктов. – Но почему именно сейчас, и почему Хозье? – спросила она, когда мальчик ушел. – Он тоже здесь жил. Если убийства как-то связаны, зачем было так долго ждать? – Не знаю. Ясно одно: Хозье промышлял наркодилерством, отличался склонностью к паранойе и был очень осторожен. Я думаю, убийца должен был дождаться, пока он ослабит бдительность… А на это требовалось время. – За два часа до смерти он оказался в лесу один. – Вот именно. Циглер выпрямилась. – Думаешь, приманкой служил брат Циприан? Сервас пожал плечами. – Не знаю. – А взрыв? – Очевидно, кого-то хотели поймать в западню, сделать так, чтобы этот кто-то, а может, и эти кто-то не смогли покинуть долину. – Ты хочешь сказать, что некто в долине смог узнать, за что убили Хозье, и мог увидеть, кто его убил, а потому очень испугался. – А что, ведь похоже на то?.. Ирен кивнула: – Да. – Или же… – Или что? – Или же этот некто сначала заманил его сюда, чтобы потом поймать в западню… Циглер вдруг насторожилась. – А каким образом он его заманил в долину? Сервас задумался. Кажется, он угадал схему, нащупал план. Все было еще зыбко, нечетко, неощутимо, но контуры уже начали медленно проступать у него в голове, как сквозь туман. – Кто сегодня приехал в долину и оказался в западне вместе с нами? Кто появился здесь перед самым взрывом? – сказал он. И увидел, как в глазах Циглер зажегся огонек. – Родители. – Ты отдаешь себе отчет, что это означает? – сказала Ирен скептически. – Он что, убил Тимотэ Хозье только для того, чтобы заманить в долину родителей? – Необязательно. Он мог держать под наблюдением и сына, и родителей. – Значит, надо искать между ними иные связи, кроме родственных? – Прежде всего надо искать связь, которая существует между Тимотэ Хозье и Камелем Эсани, и связь между родителями Хозье и Эсани. – Связь первых двоих просто бросается в глаза. – Наркотики… Но ты не хуже меня знаешь, что всегда надо идти дальше внешних видимостей. Эти видимости порой могут скрывать более глубокие истины. С минуту они молча сидели над опустевшими тарелками. – Ну, что, будем заказывать десерт? – сказал он. – Или кофе? – Нет, сегодня ночью я хочу выспаться. Сервас подумал об аббатстве, о жесткой постели и холодных простынях, которые дожидались его, и о пении монахов в 4 утра, и у него свело желудок. Он посмотрел на Циглер. – Ты не особенно была разговорчива в машине, когда я тебя спросил, как дела. Она подняла глаза. – Может быть, потому, что дела совсем не очень… – Не хочешь рассказать мне, в чем дело? Она помедлила. – Все очень сложно. – Я понимаю. Ты вовсе не обязана… – Дело в Жужке, – перебила она. Он ждал продолжения. – Она больна, – сказала Ирен, словно с трудом подбирая слова. – Болезнь серьезная… Это называется амиотрофический латеральный склероз. Название такое же жестокое, как и симптомы. «Есть и еще одно название, – подумал он. – Болезнь Шарко». И по спине пробежала дрожь. – Поначалу это казалось ерундой… Небольшое неудобство: слабость в правой руке и короткие судороги, которые быстро проходили… Это списали на проблемы с нервным каналом запястья или на нехватку магния. Ей становилось то лучше, то хуже… Ирен глубоко вздохнула. – А потом стала слабеть и левая рука… За ней другие мышцы. Однажды утром она проснулась и почувствовала, что ей трудно глотать. Ей становилось все хуже: прогрессивный паралич языка, проблемы с речью, с дыханием и координацией при ходьбе… Ей стало все труднее и труднее удерживать в руках предметы… Она, не отрываясь, смотрела в свою тарелку, потом подняла глаза. Сервас увидел, как они затуманились и какая нестерпимая мука в них светилась. – Конечно, на этой стадии мы поняли, что будет дальше… Эта проклятая мерзкая болячка в пятидесяти процентах случаев приводит к смерти через три года. Причин не знает никто. И понимаешь, от этой мерзости даже лечения не существует. Это в двадцать первом веке! Мы наблюдаем за далекими галактиками, тратим сотни миллиардов долларов на киноиндустрию, на спорт, а от какой-то гребаной болячки до сих пор нет лечения? Ну какой идиот сказал, что в природе все прекрасно устроено? Ирен говорила с горечью и злобой. И Сервас поневоле подумал о Гюставе и обо всех детях, которых лечила Леа в детском центре больницы Пюрпан. – Теперь Жужка уже не может ходить, не может самостоятельно есть, – продолжала Ирен. – Она передвигается в кресле на колесиках, почти не разговаривает, слабеет и худеет на глазах. С ней постоянно находится сиделка… Думаю, теперь ты легко поймешь, до какой степени мне некстати оказаться сейчас запертой в этой долине.