Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 16 из 60 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
ГЛАВА XV Почему же небо Не защитило их?.. Да почиют с миром! «Макбет»81 — Будем благодарны за эту милость Божию, — сказал Контент, помогая Руфи, находившейся в полуобморочном состоянии, подняться по лестнице и отдаваясь естественному чувству, вовсе не умалявшему его мужества. — Пусть мы потеряли одно дитя, которое любили, зато Господь уберег наше собственное! Его жена без чувств бросилась в кресло и, укрыв сокровище у себя на груди, скорее прошептала, чем произнесла вслух: — От всей души, Хиткоут, я благодарна! — Ты заслоняешь от меня ребенка, — сказал отец, наклоняясь, чтобы скрыть слезу, скатившуюся по его загорелой щеке при попытке обнять дочку. Но, внезапно отпрянув, он встревоженно проговорил: «Руфь!» Вздрогнув оттого, каким тоном муж произнес ее имя, мать отбросила складки своей одежды, скрывавшие девочку, и, отодвинув ее на длину вытянутой руки, увидела, что в суматохе ужасной сцены детей перепутали и что она спасла жизнь Марте! Вопреки душевному благородству Руфи, она не смогла подавить разочарования, охватившего ее в момент осознания ошибки. Природа возобладала над всеми другими чувствами, и притом со страшной силой. — Это не наше дитя! — вскрикнула мать, все еще держа ребенка на расстоянии вытянутых рук и пристально вглядываясь в его невинное и испуганное лицо с выражением, которого Марта никогда прежде не видела в ее глазах, обычно таких нежных и таких всепрощающих. — Я твоя! Я твоя! — бормотала дрожащая малышка, напрасно стараясь добраться до груди, так долго лелеявшей ее детские годы. — Если я не твоя, то чья же? Взгляд у Руфи все еще был диким, а мышцы лица истерично дергались. — Мадам… Миссис Хиткоут… Матушка! — Слова робко и с перерывами слетали с губ сиротки. Наконец сердце Руфи оттаяло. Она прижала дочь подруги к своей груди, и природа нашла временное облегчение в одном из тех устрашающих проявлений муки, которое как будто готово порвать узы, связывающие душу с телом. — Подойди, дочь Джона Хардинга! — сказал Контент, оглядываясь вокруг себя с напускным спокойствием наказанного человека, в то время как естественное горе тяжко сдавливало его сердце. — То было Господне соизволение. Подобает, чтобы мы целовали его отеческую руку. Будем же благодарны, — добавил он дрожащими губами, но с твердым взглядом, — что нам была оказана хотя бы эта милость. Наше дитя у индейцев, но наши упования недосягаемы для злобы дикарей. Мы не «сложили сокровищ там, где моль и ржа могут сгноить их, и там, куда воры могут проникнуть и украсть их». Может быть, утром представится случай для переговоров и, как знать, возможность выкупа. Такое предположение сулило проблеск надежды. Эта идея, казалось, дала новое направление мыслям Руфи и позволила долголетней привычке к самоконтролю несколько восстановить свою прежнюю власть. Источники слез высохли, и после короткой и ужасной борьбы она вновь обрела собранность. Но ни на минуту, пока длилась эта страшная борьба, Руфь Хиткоут уже не являла собой тот необходимый образец деятельности и порядка, каким была в предшествующих событиях этой ночи. Едва ли нужно напоминать читателю, что другие действующие лица этой сцены были слишком заняты своими заботами, чтобы заметить краткий взрыв родительской муки Контента и его жены, о котором мы только что рассказали. Судьба тех, кто находился в блокгаузе, слишком очевидно близилась к развязке, чтобы проявлять какой-то интерес к подобному эпизоду в огромной трагедии момента. Характер сражения несколько изменился. Больше не было непосредственной опасности от стрел и пуль нападающих, зато над осажденными нависла опасность нового и даже более ужасного рода. Правда, то здесь, то там стрела, застряв, подрагивала в отверстиях амбразур, а неловкий Дадли однажды едва избежал пули, которая то ли случайно, то ли пущенная рукой более уверенной, чем обычно, скользнула в одну из узких щелей и оборвала бы историю его жизни, не будь голова, вскользь задетая ею, слишком крепкой даже для такого выстрела. Внимание гарнизона было главным образом приковано к непосредственной опасности, исходившей от пожара. Хотя вероятность той крайности, в какой ныне оказалось семейство, предвидели и в определенной степени приняли меры против нее при определении размеров и сооружении блокгауза, однако, как оказалось, масштаб опасности опрокинул все прежние расчеты. В отношении нижнего этажа не было оснований испытывать тревогу. Он был из камня такой толщины и прочности, что можно было не считаться с любой хитростью, к которой мог прибегнуть враг. Даже два верхних этажа оставались сравнительно безопасными, будучи сделаны из таких твердых пород, что требовалось немалое время, чтобы раскалить их, и в силу этого они были огнестойкими, насколько это вообще возможно для дерева. Но кровля, подобно большинству крыш и в современной Америке, делалась из короткой горючей сосновой дранки. Достигавшая наибольшей высоты башня служила слабой защитой. А поскольку пламя с гулом вздымалось над зданиями, выходившими на двор, и широкими вихрями крутилось вокруг пышущей жаром площади, то все хрупкое покрытие блокгауза то и дело окутывали языки огня. Результат можно было предвидеть. Контента первым отвлекли от горечи родительской скорби разнесшиеся среди членов семейства крики, что крыша их маленькой цитадели объята пламенем. Один из обычных колодцев жилища был расположен в цоколе здания, и, к счастью, заранее приняли необходимые предосторожности, чтобы его можно было использовать в случае крайней нужды, вроде того, что наступил теперь. Надежная каменная кладка колодца поднималась сквозь нижнее жилое помещение до верхнего этажа. Пользуясь этой счастливой предусмотрительностью, помощницы Руфи усердно наполняли ведра, а молодые люди обильно поливали крышу водой из окон мансарды. Последняя обязанность, как легко угадать, выполнялась не без риска. Дождь стрел постоянно и назойливо осыпал трудившихся, и не один юноша получил более или менее тяжкие ранения. По правде говоря, было несколько минут, когда живой интерес представлял вопрос, насколько риск, которому они подвергались, увенчается успехом. Непомерный жар от столь многих очагов пожара и случайное соприкосновение с языками пламени, вихрями метавшимися то тут, то там, стали порождать сомнения, смогут ли любые усилия людей надолго остановить беду. Даже массивные и увлажненные сваи основания укреплений начали дымиться так, что прикоснуться к ним ладонью можно было не более, чем на миг. В этот напряженный промежуток времени всех мужчин, стоявших возле амбразур, позвали помочь гасить пламя. О сопротивлении подзабыли ради более насущной обязанности. Да и сама Руфь пробудилась благодаря новой угрозе, когда руки и мысли каждого были заняты напряженным трудом, который отвлекал внимание от событий, представлявших меньший интерес в силу того, что они меньше угрожали немедленной гибелью. Как известно, опасность перестает внушать ужас при близком соприкосновении с ней. Молодые жители пограничья в пылу усердия стали более беззаботно относиться к самим себе, а когда их усилия начали увенчиваться успехом, к ним вернулось нечто вроде легкомыслия более счастливых минут. После того как обнаружилось, что пламя подавлено и сиюминутная угроза предотвращена, брошенные украдкой любопытные взгляды обратились на место, так долго почитавшееся священным и служившее для тайных нужд Пуританина. Яркий свет проникал через несколько пробоин в дранках не хуже, чем через окна, и каждый мог своими глазами обозреть содержимое жилища, куда все жаждали, но никто когда-либо ранее не предполагал войти. — Капитан неплохо заботится о теле, — прошептал Рейбен Ринг одному из своих товарищей, стирая следы своего труда с обожженного солнцем лица. — Ты видишь, Хирам, здесь хороший запас еды. — Маслодельня не богаче запасами! — ответил второй с практичностью и живой наблюдательностью жителя пограничья. — Известно, что он никогда не прикасается к тому, что дает корова, если это не прямо из-под нее, а здесь мы находим самое лучшее, что может дать молочное хозяйство мадам! — Наверняка твоя бизонья куртка похожа на те, что носят дома праздные кавалеры! Я полагаю, немало времени утекло с тех пор, как капитан уехал из дома в таком обличье. — Это может быть старая привычка; ты же видишь: у него остатки формы английских солдат, как этот кусок стали. Это то же самое, что его долгие проповеди насчет своей суетной молодости, когда он вспоминает времена, в которые их носили. Это предположение, казалось, удовлетворило другого, хотя, возможно, что вид свежих запасов пищи телесной, которые вскоре после того выставили напоказ, чтобы получить доступ на крышу, мог привести к некоторым дальнейшим выводам, будь предоставлено больше времени для догадок. Но в эту минуту девушки, наполнявшие ведра внизу, снова подняли крик: — К бойницам! К бойницам, не то мы погибли! Такой призыв не допускал промедления. Под предводительством незнакомца молодые люди бросились вниз, где от них и вправду потребовались вся их энергия и мужество. . У индейцев никоим образом не было недостатка в сообразительности, которая столь заметно отличает военные предприятия этой хитрой расы. Время, затраченное семейством на борьбу с огнем, нападающие зря не теряли. Воспользовавшись тем, что внимание находившихся внутри было сосредоточено на усилиях первостепенной важности, они сумели поднести пылающие головни к дверям блокгауза и нагромоздить возле них кучу горючих материалов, которые грозили вскоре открыть путь в цоколь самой цитадели. Чтобы замаскировать свой замысел и прикрыть подходы, дикарям удалось притащить связки соломы и других подобных материалов к цоколю постройки по соседству с огнем, что увеличивало реальную опасность для здания и отвлекало внимание его защитников. Хотя вода, лившаяся с крыши, препятствовала распространению языков пламени в этом месте, она же производила обратный эффект во всех прочих, чего больше всего и хотели дикари. Густые клубы дыма, поднимавшиеся от наполовину укрощенного огня, первыми оповестили женщин о новой грозящей опасности. Когда Контент и незнакомец достигли главного этажа своей цитадели, потребовалось немного времени и немалая доля хладнокровия, чтобы осознать ситуацию, в которой они теперь оказались. Пар, крутясь, поднимавшийся кверху от влажной соломы и сена, уже проник в жилые помещения, и те, кто занимал их, с трудом могли различать предметы и даже дышать. — Сейчас мы должны проявить величайшую силу духа, — сказал незнакомец своему постоянному спутнику. — Следует принять меры против этой новой уловки, а не то нам суждено погибнуть в огне. Собери самых смелых из молодежи, и я поведу их к выходу, прежде чем злодеяние окажется сильнее противодействия. — Это стало бы явной победой язычников. Ты слышишь по их воплям, что нас окружила не малочисленная шайка разведчиков. Племя послало отборных воинов свершить свое злое дело. Будет лучше, если мы как следует постараемся отогнать их от наших дверей и предотвратим дальнейшее расползание клубов дыма, ибо выйти сейчас из блокгауза означало бы подставить свои головы под томагавки, а просить пощады так же тщетно, как надеяться сдвинуть скалу слезами. — И каким же образом можем мы выполнить эту необходимую операцию? — Наши мушкеты все еще держат вход под прицелом через нижние бойницы, да и воду еще можно использовать через те же отверстия. Мысль о такой опасности учитывалась при обустройстве этого места. — Что ж, с Божьей помощью! Не откладывай дела. Необходимые меры были приняты немедленно. Ибен Дадли приладил дуло своего ружья в бойнице и разрядил его вниз в сторону грозящих бедой дверей. Но было невозможно как следует прицелиться в темноте, и о его неудаче возвестил издевательский крик торжества. Следом обрушили поток воды, который, однако, преуспел не больше, так как дикари предусмотрели ее применение и приняли меры против этого, поместив над огнем доски и найденные ими сосуды, разбросанные среди построек таким образом, чтобы большая часть влаги не достигла цели. — Подойди сюда со своим мушкетом, Рейбен Ринг, — торопливо позвал Контент. — Здесь ветер разгоняет дым, и дикари станут громоздить горючее у стены. Житель пограничья повиновался. Действительно, в отдельные моменты можно было видеть, как темные силуэты безмолвно скользили вокруг здания, хотя густые испарения делали фигуры нечеткими, а их перемещения недостоверными. Холодным и опытным глазом юноша отыскал жертву. Но когда он разрядил свой мушкет, какой-то предмет промелькнул возле его собственного лица, словно пуля срикошетила в того, кто предназначал ей совсем другую цель. Несколько поспешно отскочив назад, он увидел незнакомца, который указывал сквозь дым на стрелу, дрожавшую в дощатом настиле над ними. — Мы не сможем долго выдерживать эти атаки, — пробормотал солдат, — что-то надо срочно придумать, а не то мы пропадем. — Он замолчал, ибо вопль, от которого, казалось, дрогнул пол у него под ногами, возвестил, что двери проломлены и дикари проникли в цоколь башни. Обе группы на мгновение как будто растерялись при этом неожиданном успехе, ибо, пока одна стояла, онемев от изумления и ужаса, другая вовсе не праздновала победу. Но это бездействие быстро закончилось. Сражение возобновилось, при этом усилия нападавших подкрепляла уверенность в победе, тогда как сопротивление осажденных сильно походило на решимость отчаяния. Несколько мушкетов были разряжены, как снизу, так и сверху, по промежуточному этажу, но толщина досок не позволила пулям причинить ущерб. Затем завязалась схватка, в которой соответствующие качества бойцов проявились особенно характерным образом. В то время как индейцы увеличивали свое преимущество внизу с помощью всех уловок, известных по войнам дикарей, молодые люди сопротивлялись с тем отменным умением и проворством владения оружием, которые отличают жителей американского пограничья. Первой попыткой нападавших было поджечь пол нижнего помещения. Чтобы осуществить это намерение, они швыряли в цоколь пучки соломы. Но, прежде чем успел заняться пожар, вода превратила горючий материал в черную, дымящуюся кучу. Однако дым почти достиг того, чего не сумело добиться пламя. В самом деле, так удушливы были облака дыма, поднимавшиеся сквозь щели, что женщинам пришлось искать укрытие в мансарде. Здесь пробоины в крыше и слабый сквозняк избавили их до некоторой степени от этой досадной напасти. Когда индейцы обнаружили, что владение колодцем дает осажденным средство для защиты деревянных конструкций изнутри, они попытались перекрыть воду, захватив силой проход в круглую каменную шахту, через которую вода подавалась в комнаты наверху. Эта попытка потерпела неудачу благодаря расторопности молодых людей, которые быстро проделали отверстия в полу, откуда посылали верную смерть находившимся внизу. Может быть, никакой другой момент наступления не был более упорным, чем тот, что сопровождал эту попытку, и ни атакующие, ни атакуемые по ходу нее не понесли больших потерь. После долгого и жестокого сражения сопротивление оказалось успешным, и дикари прибегли к новым планам, стремясь добиться своей безжалостной цели. В первые минуты вторжения, рассчитывая пожать плоды победы, когда гарнизон будет подавлен более надежно, большую часть обстановки жилых помещений захватчики разбросали по склону холма. Среди прочих вещей из спален вытащили около шести или семи постелей. Теперь они были пущены в ход как мощные орудия штурма. Их поочередно бросали в еще пылавший, хотя и слабо, огонь в цоколе блокгауза, откуда они посылали вверх облако невыносимых испарений. В эту трудную минуту в блокгаузе послышался страшный крик о том, что колодец пуст! Ведра поднялись такие же порожние, какими их опустили вниз, и были отброшены в сторону как уже бесполезные. Дикари, казалось, сознавали свой перевес, ибо воспользовались смятением, возникшим среди осажденных, чтобы подпитать умирающее пламя. Огонь жадно полыхнул, и менее чем в минуту его языки стали слишком грозными, чтобы их можно было сбить. Вскоре стало видно, как они играют на досках этажом выше. Коварная стихия вспыхивала то здесь, то там, и вскоре пламя уже кралось по наружной стороне раскаленного блокгауза. Теперь дикари знали, что захват ими здания обеспечен. Крики и вопли возвестили о свирепой радости, с которой они стали очевидцами своей неминуемой победы. Однако было нечто необычное в мертвом молчании, с которым жертвы внутри блокгауза ожидали своей участи. Вся наружная сторона здания уже была объята пламенем, а изнутри не исходило никакого признака дальнейшего сопротивления или просьбы о пощаде. Противоестественное и пугающее молчание, царившее внутри, постепенно передалось тем, кто находился снаружи. Вопли и победные выкрики прекратились, и только треск пламени или падение балок в прилегающих зданиях нарушали страшную тишину. Наконец в блокгаузе послышался одинокий голос. Его тон был глубоким, торжественным и молитвенным. Свирепые существа, окружившие пылающие постройки, подались вперед, чтобы лучше слышать, ибо их острый слух уловил первые донесшиеся звуки. То был Марк Хиткоут, изливавший душу в молении. Молитва была пылкой, но твердой, и хотя произносимые слова оставались непонятны находившимся снаружи, они достаточно знали обычаи колонистов, чтобы понять, что то был вождь бледнолицых, общавшийся со своим Богом. Отчасти в страхе, а отчасти в сомнении по поводу того, что могло стать следствием столь таинственного общения, смуглая толпа отошла на небольшое расстояние и молча следила за процессом разрушения. Они слыхали странные рассказы о могуществе Божества захватчиков и, поскольку их жертвы как будто неожиданно отказались от известных средств спасения, они, казалось, выжидали, а может, и на самом деле ждали какого-нибудь необычайного проявления силы Великого Духа пришельцев. Однако какого-либо признака жалости или смягчения беспощадного варварства войны никто из нападавших не выказал. Если они вообще думали о бренной судьбе тех, кто еще мог быть жив внутри пылающих домов, то лишь с мимолетным сожалением, что упорство обороняющихся лишило их славы с триумфом принести в свои селения привычные кровавые символы победы. Но даже эти особые и глубоко укоренившиеся чувства были забыты, когда размах пожара сделал надежду на это удовольствие вовсе несбыточной. Кровля блокгауза снова вспыхнула, и при свете, проникавшем сквозь бойницы, было отчетливо видно, что внутренние помещения охвачены огнем. Пару раз оттуда донеслись приглушенные звуки, словно женщины исторгали подавленные крики. Но они прекратились так внезапно, что слышавшие их остались в сомнении, не был ли это всего лишь плод их собственной возбужденной фантазии. Дикари становились свидетелями многих подобных сцен человеческих страданий, но ни одной, когда бы смерть встречали с таким бестрепетным спокойствием. Просветленность, царившая в пылающем блокгаузе, внушила им чувство благоговейного страха. И когда здание превратилось в рухнувшую и почерневшую груду развалин, они старались обходить это место, подобно людям, боящимся мести Божества, знающего, как внедрить такое глубокое чувство смирения в сердца своих приверженцев. Хотя крики победы снова были слышны в долине той ночью и хотя солнце взошло раньше, чем победители покинули холм, немногие из дикарей решились приблизиться к тлеющей груде, возле которой они стали очевидцами столь впечатляющего проявления христианской силы духа. И те немногие, кто осмелился подойти ближе, стояли вокруг этого места скорее с уважением, с каким индеец посещает могилы почитаемых людей, нежели с чувством жестокосердной радости, какой он, как известно, упивается в своей мести павшему врагу. ГЛАВА XVI Кто эти Иссохшие и дикие созданья? Нет на земле таких, хотя на ней Они стоят. «Макбет»82 Непогода, о которой уже упоминалось на этих страницах, никогда не бывает долгой в месяце апреле. Охотники заметили перемену ветра даже прежде, чем вышли из зоны холмов, и хотя они были заняты слишком серьезным делом, чтобы обратить пристальное внимание на наступление оттепели, не один из молодых людей нашел случай заметить, что зиме по-настоящему пришел конец. Задолго до эпизода, когда предыдущая глава достигла кульминации, южные ветры смешались с жаром пожарища. Потоки теплого воздуха, сопровождавшие Гольфстрим, устремились на сушу и, проносясь над узким островом, который в этом месте образует выступающий кусок материка, всего за несколько коротких часов разрушили последние дышавшие холодом остатки владений зимы. Теплые, то ласковые, то стремительные потоки прихотливо пронизывали леса, заставляли таять снег в полях, и поскольку все одинаково ощущало благотворное влияние, оно, казалось, дарило обновленную жизнь и человеку, и зверю. Поэтому с наступлением утра долина Виш-Тон-Виш представляла собой картину, совсем не похожую на ту, что недавно предстала перед читателем. Зимы как не бывало, а когда начали набухать почки, согретые еще неустойчивым весенним теплом, человек, не осведомленный о событиях недавнего прошлого, не мог и предположить, что приход весны был прерван столь суровым образом. Но главная и самая печальная перемена произошла в рукотворных деталях пейзажа. Вместо тех простых и дышавших счастьем жилищ, которые венчали небольшую возвышенность, осталась лишь груда почерневших и обуглившихся развалин. Немногие грубо брошенные вещи домашней обстановки были разбросаны по склонам холма, и кое-где дюжина бревен частокола случайно уцелела от огня. Десяток массивных и мрачно смотревшихся печных труб торчал из дымящихся куч. В центре развалин стоял каменный цоколь блокгауза, на котором еще держалось несколько унылых рядов бревен, похожих на уголь. В середине голая и лишенная опор шахта колодца вздымала свой круглый ствол как угрюмый памятник прошлого. Обширные развалины наружных построек чернели по одну сторону вырубки, а заборы, расходясь радиусом от общего центра разрушения, в разных местах гнали огонь на поля. Немногочисленный домашний скот пощипывал траву в отдалении, и даже домашняя птица все еще держалась вдали, словно предупрежденная инстинктом, что опасность таится вокруг места ее прежнего обитания. Во всех других отношениях вид был мирный и прелестный, как всегда. Солнце сияло в небе, на котором не было ни облачка. Мягкий ветер и яркое небо придавали оживленный вид даже лесам без листвы. И белесые испарения продолжали подниматься от дымящихся груд высоко над холмами, будто мирный дым сельских домов над крышами. Безжалостная банда, явившаяся причиной этой внезапной перемены, находилась уже далеко на пути к своим селениям или, возможно, искала какую-либо другую кровавую арену. Опытный глаз мог бы проследить маршрут, избранный этими жестокими обитателями лесов, по поваленным заборам или по скелету какого-нибудь животного, павшего под смертельным ударом в угаре победы. Из всех этих диких существ осталось лишь одно, и оно, казалось, задержалось на этом месте, испытывая чувства, чуждые тем страстям, что так недавно будоражили сердца его сотоварищей. Медленной бесшумной поступью одинокий, как бы праздный человек бродил по арене разрушения. Сперва можно было видеть, как он шагает с задумчивым видом среди развалин зданий, образовывавших четырехугольник, а затем, по-видимому, побуждаемый интересом к судьбе тех, кто погиб таким жалким образом, он подошел ближе к руинам в его центре. Самое чуткое и внимательное ухо не смогло бы уловить звука его шагов, когда индеец ступил внутрь мрачного круга обрушившейся стены, и даже дыхание ребенка не слышнее того, как дышал он, стоя на месте, так недавно освященном агонией и мученичеством христианской семьи. То был юноша по имени Миантонимо, искавший какой-нибудь печальный знак памяти о тех, с кем он так долго прожил в дружелюбии, если не в доверии.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!