– Девочка моя, что случилось? – спросила Анна, увидев лицо дочки. Глаз бедняжки уже практически не открывался. Ливви снова прижала к ушибу припарку. – Я поскользнулась. Анна плотно сжала губы. – Нет, это не так, – упрекнула она, погладив дочку по волосам, и осторожно провела подушечкой большого пальца по ее пурпурному веку. – «Потоки вод изливает око мое о гибели дщери народа моего», – процитировала Анна Плач Иеремии. Ливви уже слышала, как мама произносила эти строчки на богослужении в Пендл Хилл. После того как трон возвратили истинному королю, а тело самозванца провезли по улицам, пуритан вроде Хасселтайнов в деревнях не слишком жаловали. Им, островкам твердой морали, приходилось прятаться по углам, сторонясь папства и его мерзкой распущенности, вызывая у Короны подозрения. Однако помимо этого было что-то еще. Всю жизнь, насколько припоминала Ливви, ее семья старалась держаться в тени. Была здесь некая покрытая мраком тайна. Из-за чего они столь внезапно покинули Ланкашир и отправились в Эссекс, в эту дыру под названием Истторп? Этому предшествовали какие-то толки, косые взгляды, грубые слова и отвратительные часы у позорных столбов, к которым приковали Ливви и Анну, предоставив соседям возможность над ними поглумиться. И однажды ночью Роберт Хасселтайн усадил семью на телегу поверх скрученных простыней, старых обносков и сундука с посудой, и они уехали, ни с кем не попрощавшись. По пути Хасселтайны время от времени останавливались в торговых городах и практически не общались между собой. И вот снова пора уезжать. Ливви была не против отъезда. Вдруг они решили вернуться домой? – Мамочка? – позвала она. – Так куда мы завтра уезжаем? – В Ипсвич, – ответила Анна, но каким-то странным тоном. Ипсвич был портовым городком и находился недалеко отсюда. На телеге ехать день-два. Если не выпадет снег. Но в Ипсвиче у Хасселтайнов никого нет. Они будут там чужаками. – В Ипсвич? – переспросила Ливви. – Да, моя радость, – подтвердила Анна. – А оттуда в мирный край, в место, которое в буквально смысле означает «благополучие». В этой пустыне мы зародим новый Сион. – Где же это? Ливви уселась. Собственный голос казался девочке тихим и отдаленным. Анна нежно заправила прядь дочери за ухо. Низенькая собачонка с продолговатым туловищем улеглась на ноги хозяек, согревая их. – В Массачусетсе, – невозмутимо ответила женщина. – Деревенька под названием Салем. 4 Кембридж. Массачусетс День после Имболка 2000 Конни оперлась локтями о барную стойку паба «У Абнера», любуясь глубоким янтарным отливом коктейля «олд фешн»[16]. Кубик льда уже растаял, по дну перекатывалась мараскиновая вишенка. – Может, попробуете что-нибудь другое? – спросил Абнер. – Что-что? – переспросила Конни. По стенке бокала побежала капелька конденсата, и Конни поймала ее большим пальцем. – Мне кажется, вам не понравилось. – Абнер указал на коктейль. – Нет-нет. Все в порядке, – ответила Конни. – Но я бы не отказалась от начос. В этих отвратительных кукурузных чипсах явно что-то было. У Конни начинала выделяться слюна при одной лишь мысли о них. Этот плавленый искусственный сыр, консервированные оливки и кусочки халапеньо… Зази подняла бы ее на смех, если бы узнала. – Конечно, дитя мое. Конни знала, что Абнер всех так называет, потому как не может запомнить столько имен. Но ей все равно нравилось, что владелец старался создавать некую иллюзию близости с посетителями. Также ей нравилось и то, что хоть в чьих-то глазах она все еще подходила под категорию «дитя». Конни покрутила бокал на подставке. Камень на запястье дребезжал при любом движении. Словно колокольчик на кошачьем ошейнике, предназначенный для предупреждения маленьких пташек об опасности. Теперь незамеченной Конни ни к кому не подкрадется. Не то чтобы она стремилась к кому-нибудь подкрасться, но все же. Это смущало само по себе. – Бу! – взорвался у нее под ухом молодой женский голос. От неожиданности Конни ахнула. Обернувшись, она увидела озорные глаза и щеки с ямочками. Это была подруга Конни, Лиз Дауэрс. – Боже… Я чуть коньки от страха не отбросила. – Прости, не смогла удержаться. – Лиз заняла барный стул рядом с подругой и жестом показала Абнеру, что тоже не прочь отведать «олд фешн». – Ты так ушла в свои мысли, что я уже думала стащить твой ноутбук, чтобы проверить, заметишь ли ты. Подруги жили в одной комнате во время учебы в аспирантуре. Конни изучала американскую колониальную историю, а Лиз антиковедение. После аспирантуры Конни пустилась прокладывать себе путь в профессуру, самозабвенно преследуя одну-единственную цель в ущерб семейному счастью. Лиз же заплыла в тихую гавань музейной жизни, бросив якорь в отделе Средневековья Гарвардского художественного музея. Сейчас она занимала должность помощницы хранителя. А по специальности была… О, боже… Специальность Лиз была настолько таинственной и специфичной, что Конни не до конца могла ее осмыслить. Что-то про иллюминированные рукописи[17]. И поэзию? Да, вроде все так. Пока Лиз торопилась по холоду к подруге, ее щеки раскраснелись. Она нарядилась в блузку, юбку-карандаш и сапоги по колено. Ее белоснежные волосы были собраны на макушке в аккуратный пучок, из которого выбились лишь несколько волосков, пока Лиз неслась сломя голову через Гарвардский парк. Она выглядела слишком взрослой. Это казалось таким странным. – Проклятье! В следующий раз хоть предупреждай человека, – сказала Конни. – И не смей трогать мой ноутбук. – Я бы предупредила, если бы у человека был телефон. Кстати, твой ноутбук лучше моего. Моему уже лет пять. И весит он килограммов пятнадцать! Абнер протянул Лиз коктейль, и она пригубила его с наслаждением женщины, которая работает по десять часов в день под флуоресцентными лампами в помещении без окон. – Давно ждешь? Мы вроде договаривались на полшестого. – Да, – ответила Конни. Вдруг совершенно неожиданно и без какой-либо очевидной причины что-то в ее груди оборвалось, и из глаз полились слезы. – Эй! – Лиз приобняла подругу за плечи. – Ты чего? Конни нащупала рядом с бокалом салфетку и высморкалась. – Не знаю! – выдохнула она, вытирая влагу. – Что-то случилось? – мягко спросила Лиз, поглаживая Конни по плечу. – Мы с Сэмом поссорились, и мама думает… думает… – Она всхлипнула. – Мама думает, я должна с ним расстаться. Еще она привязала этот идиотский камень к моей руке, от которого я не могу избавиться! Лиз заключила подругу в крепкие объятия, но не смогла не засмеяться. Сдержанно и по-доброму. – Моя ты бедняжечка. Давай, попросим у Абнера ножницы? Конни посмотрела на заботливое, полное сочувствия лицо Лиз и рассмеялась, а по ее щекам все еще катились слезы. – Ты только взгляни! Это ужасно! – Конни продемонстрировала подруге плененное запястье. Лиз зажала орлиный камень большим и указательным пальцами и с сосредоточенным видом принялась разглядывать его в тусклом освещении бара. – Ух ты! Это – самая диковинная вещица из арсенала Грейс. Из тех, что мне доводилось видеть. Конни разразилась еще более громким смехом и снова прочистила нос. Абнер поставил тарелку начос на стойку между девушками и подлил Конни воды. Рядом с закуской хозяин положил еще несколько салфеток. – Это уж точно. – Конни постучала пальцем по камешку, и тот послушно задребезжал. – Он еще и звенит? Наверняка это сводит тебя с ума. – Лиз покрутила перед носом начос и поморщилась. – Это точно ты заказала? – Вот они точно сводят меня с ума. – Конни вытащила из тарелки один начос, за которым потянулся длинный хвостик синтетического сыра, и отправила его в рот. Так солено и жирно… М-м-м… – Ну, и в чем его назначение? – спросила Лиз, легонько отодвигая тарелку с закуской ближе к подруге. – Чье? – переспросила Конни с набитым ртом. Остренький халапеньо, соленые оливочки… Вкуснота. Она потянулась за добавкой.