— Никогда и ни за что я не выйду за палача из Штайнгадена, — захныкала она. — Лучше уж утоплюсь! Симон вздрогнул. В ужасных событиях последних часов он совсем забыл про нее! Юноша захлопнул книгу и обнял Магдалену. — Твой отец никогда не сделает ничего подобного без твоего согласия, — попытался он утешить ее. Оттолкнув его, она закричала: — Да что ты знаешь о моем отце! Он палач, он калечит и убивает. А когда не занят этим, продает любовные зелья старым девам и отраву юным девушкам, которой они убивают ребенка в собственном чреве. Мой отец изверг и чудовище! Он отдаст меня за пригоршню монет и бутыль спирта, и бровью не поведет! Плевать мне на отца! Симон крепко схватил Магдалену и посмотрел ей в глаза. — Не говори так о своем отце! Ты знаешь, что это неправда. Твой отец палач, но, видит бог, кто-то должен этим заниматься. Он сильный и умный мужчина. И он любит свою дочь! Она с плачем вцепилась в кафтан Симона и, не переставая, качала головой. — Ты не знаешь его. Он чудовище, чудовище… Молодой лекарь стоял, уставившись пустым взором в окно на сад, где из бурой земли пробивалась первая зелень. Он чувствовал себя таким беспомощным. Ну почему они просто не могли быть счастливы вместе? Почему всегда находятся люди, которые указывают им, как жить? Его отец, отец Магдалены, весь этот проклятый город… — Я говорил с ним, с твоим отцом… Про нас, — сказал он неожиданно. Магдалена перестала плакать и вопросительно поглядела на него снизу вверх. — И? Что он сказал? В глазах ее было столько надежды, что Симон вдруг решил соврать. — Он… он сказал, что подумает. Что сначала хочет посмотреть, гожусь ли я на что-нибудь. Когда дело Штехлин разрешится, он примет решение. Сказал, что не исключает такой возможности. — Но… это же здорово! Магдалена вытерла слезы, и на заплаканном ее лице заиграла улыбка. — Значит, тебе только нужно помочь ему вытащить Штехлин из тюрьмы. — Голос ее крепчал с каждым словом. — Когда он поймет, что голова у тебя не соломой забита, то и свою дочь сможет тебе доверить. Для отца всегда только это и имело значение, чтобы мозги были на месте. И ты теперь докажешь ему! Симон кивнул, однако он избегал смотреть ей в глаза. К Магдалене между тем вернулось ее прежнее самообладание. Она налила вина в кружку и опустошила ее одним махом. — Что вы разузнали сегодня утром? — спросила она и вытерла рот ладонью. Симон рассказал ей об убитом Йоханнесе, и что знахарка снова очнулась. Он также рассказал, что отец ее о чем-то догадался, и сообщил об их договоренности на предстоявшую ночь. Магдалена внимательно слушала и лишь время от времени что-нибудь уточняла. — Значит, трактирщик Штрассер говорит, что Йоханнес часто ходил испачканный в глине? Симон кивнул. — Так он сказал. И тогда-то твой отец оживился. — А ты сам осмотрел ногти мальчика? Симон покачал головой. — Нет. Но, полагаю, твой отец осмотрел. Магдалена улыбнулась, и Симону на миг показалось, что перед ним стоял палач, а не она. — Чего ухмыляешься? Говори же! — Думаю, теперь я знаю, что отец задумал сделать этой ночью. — И что же? — Ну, видимо, хочет еще раз посмотреть ногти других мальчиков. — Но они давно уже на кладбище Святого Себастьяна! Магдалена по-волчьи оскалилась. — Теперь ты понимаешь, почему вы отправитесь только в полночь. Симон побледнел и опустился на стул. — Ты… ты думаешь… Магдалена налила себе еще одну кружку вина, и заговорила, только сделав большой глоток. — Остается только надеяться, что мальчишки и в самом деле мертвы. После всего этого в них действительно мог вселиться дьявол. Лучше возьми с собой распятие. Никогда не знаешь… Тут она поцеловала его в губы. Симон почувствовал вкус вина и земли. Приятней, чем кофе. 12 Воскресенье, 29 апреля 1659 года от Рождества Христова, 6 вечера Над городом медленно сгущались сумерки. Лучи света еще падали на дороги и поля, однако под кронами дубов и буков уже наступил вечер. Тени подкрадывались к поляне в лесу. Четверо мужчин сидели вокруг потрескивавшего костра, над которым, насаженные на вертел, жарились два зайца. Жир капал в огонь и источал такой запах, что рот сразу наполнялся слюной. Люди весь день ничего не ели, если не считать нескольких кусков хлеба и диких ягод. К тому же они были раздосадованы. — Сколько нам еще сидеть в этой богом забытой дыре? — проворчал один из них, который вращал вертел над огнем. — Надо дальше двигать, во Францию. Разыщем таких же пришлых, как и мы. Война там еще не кончилась. — И что насчет денег, а? — спросил второй, растянувшийся на покрытой мхом земле. — Он обещал нам пятьдесят гульденов, когда мы сровняем стройку с землей. И еще пятьдесят, когда Брауншвайгер прикончит эту мелюзгу. До сих пор мы видели только четверть всех денег. Это при том, что свою часть работы мы выполнили. Он покосился на мужчину, который сидел чуть в отдалении, прислонившись к дереву. Тот даже головы не поднял. Он занят был своей рукой. С ней, видимо, было что-то не в порядке, он разминал ее и массировал. На голове мужчина носил широкополую шляпу с несколькими яркими петушиными перьями. Одет он был в ярко-красный камзол, черный плащ и высокие сапоги, доходившие до бедер. В отличие от остальных он аккуратно подстригал бороду. На бледном лице его выделялся крючковатый нос и длинный шрам. Человек этот не отличался мощным телосложением, но был жилистым и сильным. Наконец он остался доволен своей рукой и, улыбнувшись, вытянул ее вверх, так что она, освещенная пламенем, сверкнула белым. От локтя до кончиков пальцев рука состояла из костей и отдельных их частей, просверленных и связанных медной проволокой. Она напоминала руку мертвеца. Только теперь ее обладатель взглянул на компанию. — Чего ты сказал? — спросил он тихим голосом. Солдат у костра сглотнул, но все же проговорил: — Я говорю, что мы свою часть работы сделали, а с мелочью ты пожелал расправиться не иначе как сам. А они до сих пор бегают, непонятно где, а мы ждем своих денег… — Он опасливо поглядел на человека с костяной рукой. — Трое мертвы, — прошептал дьявол. — Двое других где-то поблизости. Здесь, в лесу. Скоро я до них доберусь. — Ага, ближе к осени, — засмеялся третий и осторожно снял зайцев с вертела. — Но так долго я здесь оставаться не намерен. Я ухожу, и завтра же. Мне причитается моя доля, и ты, ты отдашь мне ее, — он сплюнул в сторону дерева. В мгновение ока дьявол подскочил к мужчине, выхватил у него из рук вертел, приставил острие к самому горлу солдата и почти вплотную приблизился к его лицу. Солдат невольно сглотнул, и раскаленный кончик вертела коснулся гортани. Человек пронзительно закричал, и тонкий ручеек крови сбежал вниз по его шее. — Вы тупые скоты, — прошипел дьявол, не убирая вертел ни на один миллиметр. — Кто выхлопотал для вас эту сделку, а? Кто до сих пор обеспечивал вас жратвой и выпивкой? Без меня вы давно бы уже сдохли от голода или болтались на каком-нибудь дереве. Скоро я доберусь до мелюзги, не беспокойся. А до тех пор мы останемся здесь! Иначе никаких денег! — Отпусти Андрэ, Брауншвайгер! — медленно поднялся второй солдат, высокий и широкоплечий, лицо которого пересекал шрам. Он двинулся к дьяволу с обнаженной саблей. Лишь тот, кто присмотрелся бы внимательно, смог бы заметить в его глазах страх. Рука, сжимавшая клинок, едва заметно дрожала. — Мы достаточно за тобой побегали, — процедил он. — Мне уже противно от твоих зверств, твоей кровожадности и мучений. Не нужно было убивать того мальчишку, теперь против нас ополчился весь город! Дьявол, которого они звали Брауншвайгером, пожал плечами: — Он подслушал нас, как и остальные. Он бы нас выдал, и тогда плакали наши денежки. Кроме того… — Тут он широко улыбнулся. — Нас никто и не ищет. Они думают, что детей прикончила ведьма. Может, ее уже завтра и спалят. Поэтому, Ганс, спрячь-ка саблю. Мы же не хотим ссориться. — Сначала убери вертел от Андрэ, — прошептал Ганс. Он ни на секунду не сводил глаз с невысокого мужчины. Пусть Брауншвайгер не отличался ростом, но Ганс знал, насколько тот был опасен. Возможно, он мог бы всех троих зарезать на этой поляне, а они его и ударить не успели бы. Дьявол опустил вертел. — Разумно, — сказал он. — Тогда я наконец смогу рассказать вам о своей находке. — Находке? Какой находке? — спросил третий солдат, который до сих пор лежал в ожидании на земле. Его звали Кристоф Хольцапфель; когда-то он был, как и трое остальных, ландскнехтом. Они скитались вместе уже два года и успели забыть, когда последний раз получали жалованье. С тех пор они жили грабежами, убийствами и поджогами. Вечно в бегах, наемники были ничем не лучше диких зверей. Но все же где-то в глубине души у них еще теплилась искорка доброты, которая хранила в памяти сказки, которые матери рассказывали им на ночь, или молитвы, которым обучил их деревенский священник. И все они чувствовали, что в том, кого они звали Брауншвайгером, она, эта искорка, давно угасла. Он был холоден, как его костяная рука, которую ему изготовили после ампутации. Полезный протез, хоть в него и не возьмешь никакого оружия. Она сеяла страх и ужас — как раз то, что Брауншвайгер особенно любил. — О какой находке ты говоришь? — снова спросил Кристоф.