Китайские аристократы считали, что физическая связь с предками укрепляет их дэ, то есть магическую силу. У незнатных людей не было больших имений, фамилий, культа предков и драгоценного дэ. Забывая свои имена, они становились подчиненными. С другой стороны, имена богатых буквально увековечены в их домах. Так, в Бленеме герцоги и герцогини Мальборо похоронены под полом великолепной фамильной часовни. В ней нет никаких изображений Бога. Над органом начертано «Sing Unto the Lord», но какого именно владыку, не уточняется. Главное место в часовне занимает большая, подобная идолу статуя Джона Черчилля. Он изображен в образе римского военного героя. На него с обожанием взирает Сара, а юные сыновья играют, пока История записывает его достижения гусиным пером, а Слава несет рассказ о его триумфах через века. Вместе они сокрушают демонов зависти и злобы. Скамьи обращены не к алтарю, а к статуе, так что сидящие на них Черчилли смотрят на своего предка в упор. В начале XX века несчастная герцогиня Консуэла Вандербильт, бывало, сидела у подножия этой статуи, и в голову ей приходили предательские демократические думы о «напыщенном тщеславии». Еще она жаловалась на «запах разложения» – весьма эффективный способ метить территорию. Впрочем, ее супруг, девятый герцог, дышал этим воздухом с удовольствием. Гостивший у них художник как-то заметил, что в часовне ничто не привлекает внимания к Богу. «Вы правы, – охотно согласился герцог, – здесь поклоняются Мальборо». Это сочетание земли, покойных предков и (своего рода) религии помогало сохранять самобытность семьи. Это было своеобразным напоминанием внешнему миру и собственным потомкам: Это наша земля, наш дом. Остерегайтесь. «Слыша пение определенной птицы, – пишет Конрад Лоренц, – остальные, еще не имеющие своей территории птицы понимают, что в данном месте самец заявляет свои территориальные права». Это особенный самец; его пение содержит информацию о его отличительных чертах, возрасте и о том, насколько сильно его следует бояться. Как выразился Лоренц, петух кукарекает не для того, чтобы сказать: «Здесь петух!» Его послание гораздо более индивидуально: «Здесь петух Бальтазар!» Сегодня мы слишком демократичны, чтобы приписывать той или иной семье святость или магическую силу (мы предпочитаем эвфемизм «харизма»). Однако забота о родословной до сих пор имеет важное значение для таких богатых семей, как Кеннеди из Хианнис-Порт, Дюпоны из Делавара, Рокфеллеры из Покантико-Хиллз и многих других. Обычно они стараются каждый год собирать в фамильном имении всю большую родню, чтобы скрепить кровные узы. На некоторых из этих собраний осуществляются явные племенные ритуалы, призванные поддерживать семейный дух на протяжении поколений, например посвящение четырнадцатилетних или поздравления «старейшин» и «хранителей традиции». (Надо добавить, что эти ритуалы совершенно безопасны; речи о жертвоприношениях не идет.) Когда богатство переходит из поколения в поколение, а семья расширяется, приобретая сотни родственников, территория семьи (лагерь отца-основателя в горах Адирондак, остров у берегов Мэна, коттедж в Шотландии или Нормандии) может стать тем единственным, что ее объединяет. Помимо денег, конечно. То там, то тут можно обнаружить и следы мифической связи с семейной почвой. Одна знакомая мне семья из Новой Англии живет на одном и том же участке земли вот уже 350 лет. Там они рождались и умирали. Один из потомков сейчас выращивает в своей части владений ели, а когда пару лет назад другой потомок спросил, нельзя ли купить у него живую рождественскую елку с корнями, то первый отказал, сказав, что не желает разбрасываться «почвой предков». Он не смягчился, даже когда его родственник предложил привезти тачку своей земли в качестве компенсации. Снос Для Джона Черчилля, который так спокойно и уверенно завершал гораздо более крупные предприятия, строительство Бленема сопровождалось бесконечными неудачами. Поскольку большую часть времени он воевал, ему лишь оставалось мечтать о своем великолепном доме и приобретать для него картины и гобелены. В семьях богачей, когда муж завоевывает мир, строительство дома часто ложится на плечи жены. Это путь к беде: супруга в действительности слишком часто не обладает практической властью, кроме того, она отлично знает, сколь высоки ожидания ее супруга, привыкшего отдавать приказы подчиненным и слышать в ответ «есть!». Так что, возможно, было совершенно неизбежно, что Сара Черчилль повторила ошибки всех жен, когда-либо строивших особняки. Однако она, кажется, проявила особое рвение: ссорилась с архитектором, обманывала рабочих, отдавала предпочтение роскоши перед комфортом и сильно превысила рамки сметы. Архитекторы предполагали, что строительство дома для Черчиллей обойдется стране в 100 тысяч фунтов стерлингов. В конечном итоге расходы превысили 300 тысяч, что сегодня составило бы 63 миллиона долларов. Строительство Бленема также потребовало сноса прежних построек, что является стандартной процедурой при создании фамильного имения. Люди, покупающие собственность, связанную с известным именем, становятся перед выбором. С одной стороны, они могут нежиться в отблесках славы предыдущего владельца. Так, детская мечта продюсера Дэвида Геффена стать голливудским магнатом исполнилась, когда он переехал в старый особняк пионера киноиндустрии Джека Уорнера. Но популярнее второй вариант: стереть имя и все следы прежнего хозяина места, подобно тому как собаки уничтожают метки друг друга на пожарном гидранте. Например, Аарон Спеллинг и его жена Кэнди заплатили 10,2 миллиона долларов за особняк Бинга Кросби в Холмби-Хиллз площадью 43 тысячи квадратных футов, а затем снесли его и воздвигли на том же месте громадину площадью 56 тысяч квадратных футов. «Подумайте, ведь у многих состоятельных людей дома разбросаны по всему миру, – сказала Кэнди, объясняя, зачем двум людям столько места, – а у нас только этот». Иногда дома разрушают, едва успев построить. Так, несколько лет назад в Аспене владелец сети ресторанов купил у застройщика новый дом площадью 20 тысяч квадратных футов и тут же заменил его более роскошным. Затем он разошелся со своей «второй половиной» и продал новую недвижимость, в которой никто и ночи не провел. Но даже на этом фоне то, что произошло в Бленеме, выглядит одним из самых скандальных сносов в истории. Однажды утром я подошел к Бленему, укрытому густым, как вата, туманом. Было холодно. Молодые листья каштана клонились к земле, мягкие и нежные, словно крылья только что вылупившейся стрекозы. В ветвях тихо ворковали голуби, стайка вяхирей вдруг поднялась в воздух, глухо захлопав крыльями. В тумане дворец казался размытой глыбой. Я прошел под его стенами, а затем по огромному мосту к дальней стороне озера. Здесь когда-то стоял королевский охотничий домик, а еще раньше, возможно, римская усадьба. Английские короли со времен Этельреда Нерешительного приезжали сюда, чтобы поохотиться или заняться другими, менее пристойными делами. Принимая во внимание время суток и туман, я думал, что смогу заметить их тени. Звонили колокола. Солнце начинало прожигать белую дыру в небе. Высокомерный силуэт Бленема, к счастью, все еще был скрыт в тумане. Я стоял под большим старым дубом, ствол которого достигал восьми футов в диаметре. Возможно, он был еще ростком в 1550-х годах, когда здесь томилась будущая королева Елизавета, а тогда – пленница своей сестры королевы Марии. История Англии часто рождает такие чувства. Но в Бленеме я чувствовал, будто все призраки королей погребены под толстым ковром травы и забыты. Старый королевский охотничий домик, стоявший на этом месте, был, по словам архитектора Черчиллей Джона Ванбру, «одним из самых приятных предметов, какие только могли изобразить лучшие художники». Тем не менее Сара Черчилль пожелала, чтобы его снесли, а камни использовала, чтобы выровнять землю вокруг моста, выложив, в сущности, дорогу славы Черчиллей костями покойных королей. Выставка трофеев Когда вы идете по дворам сегодняшнего Бленема, легко принять сложные орнаменты здания за барочные излишества или увидеть за ними попытку произвести театральный эффект, как следствие привлечения в качестве архитектора Ванбру, бывшего драматурга. Но Бленем никогда не был просто огромным домом или шикарной театральной декорацией. Было бы правильнее рассматривать его как крупнейшую в мире выставку трофеев, прославляющую многочисленные успешные охоты Джона Черчилля, устроенные во славу королевы Анны (не хватает висящей на стене головы французского короля Людовика XIV). «Посмотрите на сводчатый проход, – сказал мой гид, когда мы стояли перед дворцом. – Видите статую петушка, расправившего крылья и пытающегося взлететь? Это эмблема Франции. Но британский лев прижал его к земле и методично разрывает на куски». А пылающие шары на башнях дворца? «Это ручные гранаты», – ответил гид. Пламя наверху также символизирует корону герцога Мальборо, над каменной сферой, символизирующей его власть. То и другое опирается на три «перевернутых в знак поражения» листа лилий – символа Людовика XIV. «На каждой из четырех башен четыре шара-флерона, так что образ герцога Мальборо, наносящего поражение Франции, повторяется шестнадцать раз», – подсчитал гид. Как и многие другие витрины с трофеями, эта не оставляет места воображению. Как ни странно, Бленем был также знаком почтения перед Людовиком XIV. В 1674 году молодой Черчилль вел армию англичан под командованием Людовика XIV против голландцев. Le bel Anglais (так звали его французы до того, как он превратился в чудовищного Мальбрука) был одним из первых иностранцев, принятых Людовиком в Большом зале еще недостроенного тогда Версаля. Этот визит и последующее пребывание в Версале дали Черчиллю представление о том, что такое настоящее великолепие. Таким образом, Бленем, кажется, стал первой из бесчисленных копий Версаля, которые создаются по всей планете с тех пор, как богачи захотели жить так же роскошно, как и «король-солнце». Среди них замок Линдерхоф Людвига II в Баварии, замок Эстерхази в Венгрии, летний дворец династии Цин в Китае и стоящий 50 миллионов долларов дворец Майкла Сейлора из Microstrategy, строительство которого началось на берегу реки Потомак еще до того, как Сейлор потерял 6 миллиардов долларов за один день во время краха рынка акций интернет-компаний в 1999 году. Но Бленем стал своего рода памятником побежденному «королю-солнцу». Даже сейчас знамя с ирисом французского короля висит над мраморным камином в парадном зале дворца, словно скальп. И каждый год, когда празднуется годовщина битвы, служащий из Бленема садится в машину и едет к виндзорскому дворцу, чтобы доставить копию этого знамени чиновнику королевы в качестве ренты семьи Черчилль за земли вокруг дворца Бленем. Если Бленем – витрина, набитая трофеями, то она была создана, чтобы прославлять победы не только на военном, но и на интимном фронте. Это храм Марса и Венеры, шимпанзе и бонобо. На потолке огромного холла высотой 65 футов изображен Джон Черчилль в доспехах воина, преподносящего дары победы Британии. Там также висели девять картин, авторство которых приписывается Тициану. На полотне «Любовь богов» изображены «взволнованный Плутон… обнимающий Прозерпину, жадный Аполлон, схвативший Дафну, опьяненный Бахус, щекочущий купидона; все они пышные, розовые и сладострастные» (так описывает это историк Мариан Фоулер). Когда Уильям Хэзлитт посетил дворец в 1820-х годах, его тронули (не меньше, возможно, чем Стречи после него) «пурпурный свет любви, густой румянец, восхищенные взгляды, поцелуи неувядаемой сладости», а особенно купидон, «который вполне мог бы перевернуть мир». Фоулер пишет: «Как и воинственного вида крыши Бленема, Тициан отражал грубые страсти века, в который был построен дворец: жестокого века секса и насилия, когда не стеснялись проявлять животные инстинкты». Огромный зал с лестницей олицетворял торжество «распутства и войны». К сожалению, в эпоху королевы Виктории благонравный герцог приказал снять картины и спрятать их в хранилище, где они сгорели при пожаре вместе с «Похищением Прозерпины» Рубенса. Прежде же они висели на стенах как своего рода поощрение разврата (и продолжения рода) будущих поколений. Дома богачей обычно расположены так, чтобы возвышаться над пейзажем, и так было задолго до Бленема. Масада, большой холм посреди иудейской пустыни, знаменит тем, что там в 66 году горстка повстанцев-иудеев сражалась насмерть с римской армией, но это место вошло в историю еще раньше как образцовое убежище богатого человека. Король Ирод, ненавистный своим подданным иностранец, более двух тысяч лет назад построил здесь свой дворец, который удивительно хорошо сохранился. В старину, чтобы добраться до него, приходилось взбираться по узкой опасной тропе на четырехсотметровый утес, рискуя соскользнуть в пропасть или подвергнуться прицельному обстрелу сверху. Затем нужно было пройти через хорошо укрепленные ворота на огороженную вершину утеса. Но и тогда до Ирода оставалось еще приличное расстояние. Его дом был защищен обширной зоной складов, представлявшей собой многочисленные ряды сосудов с маслом, зерном и другими продуктами. Под землей в скале были сделаны огромные ниши-цистерны на случай осады, также снабжавшие водой баню Ирода. Сам дворец, уходивший на три этажа под землю, был вырублен в северном склоне утеса, словно капитанский мостик громадного корабля. С него было видно всю пустыню до Мертвого моря, и по дороге от Иерусалима сюда не проскользнула бы незамеченной и мышь. Стоя на балконе и наблюдая за парящими в восходящих потоках воронами, Ирод, должно быть, чувствовал себя если и не во главе своего вздорного народа, то, по крайней мере, в безопасности от него. Богатые любят жить на вершинах холмов, утесах над заливом или в пентхаузах с видом на Центральный парк. Они также любят иметь запасной выход или подземное убежище на тот случай, если мир сойдет с ума. Современные технологии упростили задачу создания новых Масад в уединенных местах. Один архитектор показал мне построенный им замок на продуваемой всеми ветрами вершине в Скалистых горах, куда его клиент добирается на вертолете, а пропан для малошумных генераторов доставляется на грузовиках по двадцатикилометровой грунтовой дороге. Особая притягательность таких домов заключается в том, что они дают ощущение безопасности вместе с приятным видом на многие мили вокруг. Согласно «теории панорамы и убежища», которую развил английский географ Джей Эплтон в своей книге «Переживание ландшафта» (1975), люди биологически предрасположены к выбору таких мест, где они оказываются способны «видеть и оставаться незамеченными». Чем дороже дом, тем больше вероятность присутствия в нем архитектурных черт, сочетающих панораму с убежищем: балконы, балюстрады, эркеры, застекленные террасы, купола, башни, веранды, увитые виноградными лозами беседки, решетки, бельведеры. Между Масадой и «Домом над водопадом», построенным Фрэнком Ллойдом Райтом в 1939 году для владельца магазина в Питтсбурге в качестве убежища на выходные, огромная дистанция. Но и в последнем есть масса укромных уголков, где можно спрятаться, а с расположенных над водопадом веранд открывается захватывающая панорама. Сара Черчилль придерживалась той же великой традиции, когда в молодости делала карьеру в Лондоне. Она взяла себе за правило «внимательно наблюдать за всем, оставаясь в тени» и оставалась верной этой привычке позднее, уже достигнув жизненного триумфа. Первое, о чем она попросила в Бленеме, была уютная комната с эркером. «Находиться в таком месте, – считает Эплтон, – это все равно что стоять на опушке леса», хотя правильнее было бы говорить об африканской саванне, где примерно 100 тысяч лет назад занимались охотой и собирательством наши предки. Я бывал в таких местах, последний раз это было, когда я, погостив в Бленеме, отправился в дельту реки Окованго в северной Ботсване. Как и многие другие, я почувствовал себя там как дома. (Я имею в виду Ботсвану, к Бленему это относится в меньшей степени.) На небе мерцали созвездия, а я лежал в палатке и прислушивался к отдаленному рычанию львов и жалобным причитаниям шакалов. Утром я стоял, спрятавшись за деревьями, смотрел на заливной луг и пасущихся на нем антилоп и чувствовал себя прекрасно. Однако действительно ли такие древние пейзажи до сих пор влияют на выбор современными богачами места для строительства дома? Есть волнующие свидетельства того, что мы биологически предрасположены положительно откликаться на природный ландшафт. Так, ученый из университета Texas А&М Роджер Ульрих продемонстрировал, что у людей, смотревших после стрессовых событий видеозапись с успокаивающими видами дикой природы в течение хотя бы пяти-семи минут, отмечаются как значительно менее высокие мышечное напряжение и частота пульса, так и повышенное электрическое сопротивление кожи. Это приносит ощутимую с медицинской точки зрения пользу. Ульрих наблюдал за пациентами, перенесшими операцию на желчном пузыре, и обнаружил, что тем из них, кого поместили в комнату с видом на деревья, требовались гораздо меньшие дозы обезболивающих препаратов, по сравнению с пациентами, находившимися в комнате с видом на кирпичную стену. Пациенты, перенесшие операцию на сердце, имели менее высокое кровяное давление и быстрее поправлялись, если в их палатах были предпочтительно виды ландшафтов с открытыми пейзажами, водой и яркими цветами – чертами окружающей среды, которые сулят пропитание и безопасность. Жизнь на широкую ногу Новые свидетельства влияния эволюции на наши представления о среде обитания заставили биолога Гордона Орианса из Университета Вашингтона развить теорию панорамы и убежища. Он назвал ее «гипотезой саванны». Она гласит, что сигналы наличия подходящей среды обитания, жизненно важные в те времена, когда волосатые руки Люси волочились по земле Олдувайского ущелья, сохраняются по сей день как генетическая основа для наших эстетических предпочтений, например, когда Марта Стюарт аккуратно подрезает розовые кусты у своего дома на побережье штата Мэн. Самая лучшая панорама, согласно гипотезе о саванне, – та, что обещает сытный обед. Это должен быть не просто водопой, а водопой с крупными млекопитающими, театрально пасущимися вокруг него. Чтобы оградить аристократов от их живописного скота, английские архитекторы изобрели остроумное приспособление, которое называется ha-ha и представляет собой низкую изгородь, проходящую по канаве. Оно позволяло животным пастись на полях столь же бескрайних и открытых, как Серенгети. Сторонники гипотезы о саванне утверждают, что мы ценим цветы не только за их красоту, но также потому, что они сулят фрукты и мед. Всякий, кто хоть раз видел великолепные орнаментальные вазы на благотворительных вечерах или на страницах Town and Country, знает, что мы предпочитаем большие и асимметричные цветы, так как именно они содержат больше всего нектара. Цветы и стада пасущихся животных – это в буквальном смысле слова хорошее лекарство. Как голые ивовые стебли для желтых славок, они успокаивают нас, обещая благоприятное будущее. Орианс даже утверждал, что знаменитый ландшафт английского загородного дома, эта квинтэссенция имения богача, есть подсознательное стремление воссоздать пейзаж африканской саванны. Более того, он представил любопытные свидетельства «саваннификации» ландшафта. Так, Орианс вместе с соавтором Джуди Хеерваген сравнили сделанные с натуры наброски с полотнами, завершенными затем в студии Джоном Констеблем. Они обнаружили, что живописец постоянно вносил в реальность элементы саванны: расчищал горизонт, делал более заметной воду, добавлял пасущихся крупных млекопитающих и удалял листву, чтобы обнажить ветви деревьев. Иначе говоря, он усиливал «жилищные сигналы», приятные примату. Таким образом, естественной эстетической реакцией на пейзажи Констебля будет довольное уханье. Как и Констебль, ландшафтный дизайнер Хамфри Рептон (1752–1818) рисовал английскую сельскую местность «до» и «после». Но Рептон вкладывал оба рисунка вместе с пояснительным текстом в красный кожаный переплет и дарил эти «красные книги» богатым землевладельцам. Целью (которая часто достигалась) было убедить их нанять его, чтобы внести предложенные изменения в пейзаж земельных участков. Рептон был последователем великих ландшафтных дизайнеров XVIII века – Уильяма Кента и Капабилити Брауна, – которые популяризовали «природный» стиль английских поместий. Это был отход от строгой геометрии классических парков в сторону идеализированной криволинейной первозданности. Когда Орианс и Хеерваген изучили восемнадцать пар рисунков «до» и «после», то обнаружили, что Рептон, подобно Констеблю, убирал некоторые деревья, чтобы открыть горизонт, увеличивал зеркало водоемов и добавлял пасущихся млекопитающих (не менее двухсот особей), хотя они, вероятно, не являлись частью его проекта. Рептон также облагородил изображения людей на территории имений, видимо, чтобы богатым людям не приходилось смотреть на всякий сброд. В одном случае крестьянин с мотыгой в руках уступил место художнику, рисующему новый живописный пейзаж. Когда он дома Люди со скромным достатком часто недоумевают, что заставляет богачей строить огромные дома, да еще в таком большом количестве. Они редко селятся в них, как вымышленный Куртом Воннегутом миллионер Уинстон Найлс Рамфорд, особняк которого не уступал в размерах великой пирамиде Хеопса. Но летавший в космосе «бывший хозяин, за исключением одного часа каждые пятьдесят девять дней, был не материальнее луча лунного света». Хотя богачи редко к этому стремятся, их дома часто служат лишь перевалочными пунктами на пути, ведущем прочь из реального мира. Первичны здесь соображения удобства. В конце концов, возможность уйти от рутины обыденной жизни – это одна из причин, по которой люди хотят разбогатеть. Например, в отеле Bel-Air часто останавливается пара, все десять чемоданов которой упакованы и обклеены этикетками FedEx со всех сторон. Даже если бы обстоятельства заставили их лететь коммерческим рейсом, им не пришлось бы видеть, как таможенники роются в их белье, и сносить прочие унижения, коим люди подвергаются в аэропортах. Это дорого. Но если бы мы могли себе это позволить, то кто бы отказался? «Возможность ускользнуть от мира людей очень заманчива, к этому быстро привыкаешь, – говорит Питер Уайт из Citibank. – Изолируясь от людей, вы стремитесь отдалиться от них все больше и больше. Когда я работал адвокатом, то дошло до того, что я не мог ездить вторым классом. Вы привыкаете к вещам, которые изменяют ваш образ жизни и резко сокращают взаимодействие с другими людьми, и вы становитесь миром в самом себе». Уединение в больших охраняемых домах за закрытыми дверями, внутри привилегированного общества может быть вполне разумным. У Уайта было три клиента, в семьях которых кого-то похищали, а одного (в Латинской Америке) даже убили. Но если физическая опасность и маловероятна, богатые люди испытывают неловкость или дискомфорт при общении с теми, чье финансовое положение намного ниже их собственного. Иногда неприязнь к богачам прячется за вздернутыми бровями, а иногда ее и не скрывают. Одна горемычная дама вспоминала своего парня-«левака», у которого было довольно странное представление о пролетарской революции: «Когда он трахал меня, то чувствовал, что трахает весь правящий класс». Становясь богатым, человек привыкает к лести и послушанию внутри его собственного мира, отчего дерзость чужаков может быть невыносимой. В маленьком аэропорту, который постоянно обслуживает богачей, один пассажир был возмущен тем, что его рейс задержали из-за нелетной погоды. Выразив недовольство всеми возможными способами и приведя себя в исступление, он наконец завопил: «Да вы знаете, кто я?» Клерк взял микрофон, включил громкоговоритель и сказал: «Джентльмен у кассы не знает, кто он. Если кто-то может ему помочь, пожалуйста, подойдите». В своей работе «Опыт унаследованного богатства» психолог Джоанн Бронфман цитирует одну состоятельную женщину: «Теперь я понимаю, почему богачи отгораживаются от остального человечества, посещают закрытые клубы и селятся в модных местах… Я думаю, это происходит потому, что богатые люди ощущают культурные и другие опасности, исходящие от внешнего мира. Народ их недолюбливает, даже ненавидит. Дело не только в том, что богачи – снобы. Они чувствуют непонимание и дискриминацию со стороны остального мира». Поэтому богатые путешествуют по не многим знакомым курортам, таким как Лифорд-Кей, Палм-Бич, Санкт-Мориц или Майорка. Им нравится чувство безопасности и владения ситуацией, возникающее в компании тех, кого они знают и кто знает их. Когда одна светская львица прилетает на собственном самолете из родного Техаса в другой свой дом, у трапа ее должны встречать горничная в униформе и шофер с машиной. Вероятность того, что на пути от одной до другой двери ее встретит человек, не ведающий, кто она такая, очень невелика. Ее слуга говорит, что она никогда не улыбается, Должно быть, приберегает улыбку для фотографов. У одного миллиардера, которому перевалило за пятьдесят, живет по любовнице в каждом из трех его домов. Друг дельца так говорит о его жене: «Думаю, ей наплевать. У нее своя программа – политическая, – а он способен ее осуществить». Богатые хотят иметь дома на привычных путях миграции, причем как можно больше, чтобы комфортно чувствовать себя на своей территории. Их дома становятся целым миром. Несколько лет назад я побывал в убежище одного ньюйоркца в Коннектикуте, где он проводит выходные. Я открыл невзрачную дверь холла, поднялся по длинной лестнице и оказался на Таймс-сквер конца 1920-х годов. Там был театральный киоск, весь в огнях, и касса с покрытыми 24-каратным золотом пилястрами, внутри которой сидела билетерша-манекен ручной работы. Я вошел в вестибюль через стеклянные двери, на которых были медные таблички со старомодным курсивным логотипом Paramount Pictures, когда-то висевшие на подлинном кинотеатре 20-х годов. За буфетом с автоматом для поп-корна и афишами к фильмам «Пожалуйста, не ешьте маргаритки» и «Король джунглей» находилось фойе с отделанным резным красным деревом камином и креслами, обтянутыми кожей. Далее был еще один вестибюль и лишь затем сам кинозал – фантастическое помещение в духе изящного искусства: шестиметровый потолок с кессонами, пилястры с каннелюрами и стены, обитые гобеленами. Огни рампы освещали кисточки занавеса. Свет погас, занавес поднялся, и шоу началось. Я то и дело замечал, как мерцает луч проектора, отражаясь от золотой фольги на рампе. Под полом располагались четыре сабвуфера Bose, каждый три с лишним метра в длину. Качество звучания гарантировало, что во время просмотра «Аполлона-13» возникнет ощущение, будто держишься за стабилизатор ракеты при старте. По соседству другой домовладелец работал над проектом домашнего развлекательного комплекса, устроенного наподобие городской площади. В дополнение к стандартному набору (театр, похожий на парижскую оперу, пиццерия с печью на дровах, бассейн олимпийской длины) он собирался построить собственный ночной клуб и римские бани с фригидарием, тепидарием и калидарием. Возникает естественный вопрос, который задал сам владелец, разворачивая свои чертежи: может ли семья, живущая с таким размахом и в такой изоляции, оставаться нормальной? Любовные забавы богатых «Если бы не было женщин, деньги не имели бы значения». Аристотель Онассис Когда эволюционные психологи говорят о сексуальном поведении людей, они стремятся проводить аналогии с миром животных. Особенно им нравится приводить в пример скорпионниц. Эти хищники длиной в дюйм обитают тысячами в лесах умеренного пояса Северной Америки. Они ловят других насекомых, впрыскивают в их тела пищеварительные ферменты, а затем высасывают содержимое. Пока сравнение с поведением богачей кажется надуманным. Однако когда самцу скорпионницы хочется любовных приключений, он отправляется на охоту, ловит особенно крупное насекомое и рекламирует его перед женской частью популяции. Самцы и самки собираются парами в подлеске, где зависают, сцепившись передними конечностями, лицом к лицу, как гимнасты на трапеции, готовящиеся исполнить менуэт в воздухе. Он держит мертвое насекомое в задних лапках и протягивает ей, словно свадебный подарок. Иначе говоря, он покупает ей обед, а она соглашается на секс. Ни самец, ни самка не позволяют одурачить себя. Если обед слишком скуден, она прогоняет его прежде, чем он добьется своего. Это вариация на тему «бриллианты – лучшие друзья девушки», и чем больше бриллианты или насекомые, тем лучше друзья. Самке требуется двадцать минут энергичного совокупления, чтобы потерять интерес к другим самцам и отложить яйца, а он получает свои двадцать минут, если приносит ей большой подарок. С другой стороны, когда время самца истекло, он может забрать свадебный подарок назад и улететь с ним в поисках новых самок. Не правда ли, что-то напоминает? Вероятно, вам уже пришла на ум какая-нибудь унизительная аналогия. Например, вы вспомнили, как Дональд Трамп заключил со своей второй женой Марлой брачное соглашение, по которому ей полагалась часть его состояния после пяти лет брака. По прошествии четырех лет он ее оставил. Спрашивается, разве он не использовал свои репродуктивные активы с расчетливостью, достойной скорпионницы? Конечно, рискованно так внезапно перескакивать от скорпионниц к людям. В нашем биологическом виде как самцы, так и самки обычно интересуются тем, какие ресурсы может предоставить потенциальный долгосрочный партнер. В прошлом мужчины из высшего класса нуждались не только в хорошей родословной, перелистывая в поисках спутницы жизни страницы альманахов Social Register и Debretfs или спрашивая друг у друга: «Чем занимается ее отец?» «Не сказать, чтобы мои бывшие мужья думали лишь о моих деньгах, – сказала однажды Барбара Хаттон, унаследовавшая магазины Woolworth, – но они находили в них определенную прелесть». И все же целый ряд исследований показал, что женщинам в гораздо большей степени свойственно выбирать партнера, располагающего известными ресурсами. Вопреки ожиданиям феминисток, женщины, имеющие хорошие перспективы добиться успеха, уделяют особенное внимание финансовому положению мужчины. Как сказала продавщица недвижимости из Далласа, характеризуя богатых мужчин в целом: «У них на лбу будто написано „Пойдем!“» Феминистки полагают, что стремление выходить замуж по расчету имеет культурные корни и является побочным продуктом экономической дискриминации, а также излишней чувствительности продавщиц недвижимости, Эволюционные психологи утверждают, что у этого явления есть и биологические предпосылки. Женщины очень много вкладывают в потомство, так что в далеком прошлом те из них, кому удавалось найти помощника, способного как-то компенсировать их усилия и затраты, получали существенно больше шансов на выживание. В жизни других видов есть яркие свидетельства, подтверждающие аргумент о родительском вкладе. Если воспитание потомства ложится в основном на плечи самок, то они очень скрупулезно выбирают самцов, которые демонстрируют лучшую приспособленность или, как скорпионницы, предоставляют им ценные ресурсы. Когда самка настаивает на том, чтобы самец заботился о наполнении едой ее тарелки, то это не зоологический эквивалент проституции, а просто услуга за услугу, обмен пищи на секс. Самка получает необходимую для размножения энергию и возможность оценить достоинства потенциального партнера. Например, у крачек обыкновенных брачный ритуал кормления партнерши – надежный показатель способности самца прокормить птенцов.