Кивнув, я только что руки не потер: – Отлично! Тогда и мы не станем по этому поводу распространяться. Народ у меня горячий, и так получилось, что к вашим коллегам относится с большим предубеждением. Просто они не понимают разницы между армейской контрразведкой на фронте и той же контрразведкой, к примеру, у Краснова. Вот и не будем лишний раз людей нервировать. А просто штабист, он и есть штабист. Тут никаких вопросов не возникнет. Капитан поднял бровь: – А как же те солдаты, которые слышали слова господина подполковника? – Это мои ближники. И болтать не станут. Тут я совершенно не кривил душой. Так получилось, что автоматчиками охраны, после некоторых пертурбаций, стали все те, кого я планировал использовать после войны. В смысле, которые в будущем составят компанию в погоне за сокровищами. А людей я туда отбирал весьма тщательно и скрупулезно. Поэтому им вполне было достаточно моих слов о нераспространении информации. Ну а в дальнейшем, если Нетребко притрется и станет окончательно своим, я его предыдущую должность и озвучу. Долго таить подобное чревато (мало ли какие еще случайности произойдут?), а так на одном из собраний просто скажу, что у нас служит настоящая звезда военной контрразведки, о котором еще царские газеты писали. Правда, писали, не называя фамилии, обозначив капитана просто буквой «Н». Что, мол, мы тут все ого-го, и поэтому в батальон могут попасть лишь лучшие из лучших. Вот контрразведчик на своем поприще и был лучшим, типа нашего Михайловского. То есть расскажу обязательно. Но не сейчас. А потом мы отошли в сторону километров на десять и занялись подготовкой к приему самолетов. Ну, что значит – подготовкой? Пока повара готовили еду, личный состав, стройными рядами, вооружившись лопатами (кому хватило), выбрав место поровнее, вытаптывая траву, ровнял бугорки и засыпал ямки на будущей ВПП. Грузовик с радистами и сопровождением я отправил почти сразу (они только сухпаем успели перекусить), так что часа через три парни прибудут туда, где появится устойчивая связь с нашими промежуточными станциями. Дождутся времени вечернего сеанса и передадут сообщение. Сегодня, конечно, никого не ждем, так как пока послание дойдет до летунов, уже начнет темнеть. Вернее, пока они соберутся и долетят, начнет темнеть. А ведь нас еще найти надо будет. Так что все – завтра. То, что нас найдут, не сомневаюсь, так как точка указана в квадрате на карте, а ориентироваться летуны будут исключительно по железной дороге. То есть до моста, а уже потом от него поворот в сторону на девяносто градусов и полет в степь до тех пор, пока мы их не услышим и не начнем пускать ракеты черного дыма. Сама взлетная полоса у нас обозначена не только вытоптанной травой и выровненной землей. Нет, под руководством специально выделенного для рейда представителя Качинской школы, на высоких шестах были установлены полосатые конусы-ветроуказатели и приготовлена большая полотняная буква «Т». Установили, посмотрели, как обвисшие «колдуны» колышутся на слабом ветру, после чего все опять сняли. А то мало ли кто тут летать сегодня будет (особенно после разгрома гайдамаков), так что не стоит привлекать внимание к месту стоянки батальона. Ну а после бойцы занялись приведением себя в порядок, а старший комсостав взялся за тех бывших «запорожцев», что решили сменить масть. Таких набралось четырнадцать человек, включая, к моему удивлению, и умудренного жизнью бунчужного. А на кого слова Лапина не подействовали, так и остались возле озера. Комиссар тогда относительно них какое-то время мялся, но потом, отведя меня в сторону, решительно выдал: – Вот только не считай меня за трепача, но я против расстрела пленных. Да – они предатели России. И как ты говоришь – «небратья». В бою бы недрогнувшей рукой всех положил. А сейчас… вот с души воротит. Тем более что офицеров, которые к Деникину идут, мы отпустили. Как-то несправедливо выходит. Мне бы просто времени побольше, я бы и этих «самостийных» распропагандировал. Он хотел еще что-то добавить, но я, просто кивнув, пихнул совестливого политвожака кулаком в плечо: – Хороший ты мужик, Кузьма. Ну и приказал связать пленных, уложив тех в теньке, возле кустов. Просто связать – веревками, а не «как Шамиль вязал». А уже перед отъездом, подойдя к ним, сказал: – Слухайте сюда, панове. Вам сегодня бог помогал изо всех сил. И сдается мне, что удачу свою вы до самого донышка вычерпали. Поэтому просто совет – не надо опять брать оружие в руки. Просто идите домой. Это не так денежно, но точно живыми останетесь. Вы, конечно, парни все взрослые и можете меня не послушать, но тогда все закончится, как для тех, – ткнув пальцем в сторону, где лежала их рота, добавил: – И хорошо если сразу наповал убьют. А то будете медленно помирать, руками дырку затыкая да в небо синее глядючи… Голос к середине речи у меня при этом как-то странно завибрировал, отдаваясь щекоткой в верхней части черепушки, а пленные, глядя расширенными глазами, почему-то принялись истово кивать. Подивившись внезапно прорезавшемуся тембру и морщась от откуда-то появившегося запаха деревенского сортира, я повернулся, чтобы идти к грузовику, но тут обратил внимание на застывшего Берга, стоявшего все это время за плечом: – Эй, барон, ты чего застыл? Тональность к этому времени стала нормальная, но Евгений, почему-то размашисто перекрестившись и идя следом, тихо спросил: – Чур Пеленович, что это было? Ни хрена себе. Эк его торкнуло! Собрания батальона насчет ФИО еще не проводили, да и Берг себе никогда подобного не позволял, но вот сейчас что-то произошло. Именно во время моего обращения к пленным. Причем такое, что проняло даже невозмутимого Женьку. Да и у меня присутствовало какое-то необычное ощущение во время речи. Непонятно… Неужели какой-то из подарочков Сатихаарли неожиданно прорезался? Честно говоря, я и сам несколько охренел, но, не подавая вида, буднично спросил: – А что такое? Что-то не то? Барон то ли икнул, то ли хмыкнул: – «Не то»? Да у меня кишки в комок скрутило и ноги подгибаться стали! А после ваших слов кто-то из пленных явно обосрался. Может, и не один… И вы знаете – есть твердая убежденность в том, что возьмись они за оружие – им не жить. Это у меня. А вот они что почувствовали? Ведь бледные стали, будто привидение увидали. Вот я и спрашиваю – что это было и как вы это сделали? Подивившись собственной крутизне (эх, еще бы осознанно так действовать научиться!), я небрежно отмахнулся: – Это все НЛП. То есть нейролингвистическое программирование. Откуда знаю? Честно скажу – не помню. Да и вообще, сейчас случайно получилось. Сам не ожидал. Так что особо об этом распространяться не стоит. А то люди захотят демонстрации фокуса, я начну пыжиться, и ничего не получится. Неудобно выйдет. Договорились? Несколько пришибленный Берг согласно кивнул, и мы молча пошли к машине. А я про себя прикидывал, что надо будет провести пару экспериментов и вообще – потренироваться. Только вот на ком? Глава 12 Распропагандированных «запорожцев» мы терзали часа два, пытаясь выяснить, может, кто из них что-то видел или что-то слышал относительно сроков и маршрутов движения их дивизии к Крыму? Понятно, что рядовые мало что могли сказать, но одно дело допрос и совсем другое обычная беседа, где из людей пытались добыть хоть крохи информации. И это дало свои плоды. Кто-то вспомнил слышанную беседу офицеров. Кто-то разговор железнодорожников. Кому-то земляк, из другой части, что-то рассказывал. В общем, картина более-менее сложилась. При этом присутствующий тут же Нетребко уже через полчаса стал поглядывать на нас с явным уважением, для себя, видно, пытаясь понять, зачем нам нужен контрразведчик, если мы и сами вполне можем добывать нужные сведения? А когда новеньких распределили по подразделениям, я ему и пояснил, что мы, разумеется, и сами с усами, но вот каждый должен заниматься своим делом. То есть эти два часа я мог бы посвятить совершенно другому, просто озадачив данной работой своего штатного контрика. Или как он сейчас будет называться – второго помощника начальника штаба. И разумеется, поначалу за ним будут приглядывать да постоянно контролировать. Бывший штабс-капитан на это вполне понятливо кивнул, принимая мои аргументы. А я еще мягко намекнул, чтобы не было непоняток – мол, недели через две мы закончим рейд. И у него еще будут все шансы добровольно уйти из батальона. Без каких-либо репрессий. Но если он решит остаться, то у нас вход рубль, выход два. И окончательно влившись в подразделение, выход (особенно с его должности) возможен лишь вперед ногами. Нетребко, закуривая, на это вполне спокойно ответил: – Я вас понял. Это вполне ожидаемо. И две недели мне вполне хватит, чтобы понять обстановку. Но предварительно хочу спросить, почему вы совершенно не похожи на тех красных, о которых я весьма наслышан? Лично не сталкивался, но уже уйдя с фронта, неоднократно слышал рассказы о самых разнообразных революционных отрядах. Так вот: ни речами, ни поведением, ни дисциплиной вы не можете быть к ним отнесены. Атмосфера у вас скорее сильно похожа на ту, что бывает в хорошем отряде охотников[38]. И от этого я нахожусь в некотором недоумении. Персоны, которые говорили о красных, весьма достойны доверия. Но в то же время я вполне доверяю своим глазам и ушам. Вот здесь и возникает нестыковка… Я ухмыльнулся: – Угу… ваше состояние называется когнитивный диссонанс. Возник он, потому что в семнадцатом на улицах стали беспредельничать революционеры из почти десятка партий. Какие-то были либеральные. Какие-то террористические. Плюс разных юродивых идеалистов повылезало просто немерено. Не считая откровенных бандитов, прикрывающихся красивыми лозунгами. Именно о них вам и рассказывали достойные доверия люди. Тарас задумчиво нахмурился: – М-м-м… речь шла вроде только о представителях социал-демократической рабочей партии… Фыркнув, ответил: – Это от незнания реалий. В семнадцатом году на всю Российскую империю было менее двадцати пяти тысяч большевиков[39]. И сотни тысяч представителей других партий. Так что сами в логике подумайте, кто там у вас в основном барагозил. Особенно, если учесть, что всякие «ревкомы» решения принимали большинством голосов. И что там могли сделать пара членов РСДРП(б) против десятка, к примеру, тех же эсеров? Или анархистов? Да и в самой РСДРП столько фракций, грызущихся промеж собой… Нет, и среди большевиков мудачья вполне хватает, но чисто физически их просто гораздо меньше. Нетребко поднял брови: – Так ваш батальон, что же, получается, весь из большевиков состоит? Я развеселился: – Процентов на шестьдесят из буйных матросов-анархистов. Эсеры есть. Меньшевики. Коммунистов чутка. Беспартийных куча. Есть даже свой монархист. Штабс-капитан явно офигел: – Монархист? У вас?! У красных?!! – Не у «вас», а у «нас». И вы его знаете – это Матвеев. Мой НШ. Но они там с комиссаром чего-то мутят, и сдается мне, что Игнат Тихомирович вскоре к РСДРП(б) примкнет. И я считаю вполне правильным, когда нормальные люди к нормальным тянутся. – Посмотрев на несколько растерянного собеседника, добавил: – Вон, вы сами, несмотря на фамилию, почему-то к гайдамакам и прочим «запорожцам» не пошли. Хотя наверняка вас бы там приняли с распростертыми объятьями. Контрик внезапно заледенел взглядом: – Попрошу впредь воздержаться от подобных сравнений. Я русский малоросс. Патриот своей страны – России. А для чего были придумано и из каких стран продвигалось само понятие «украинец», в силу специфики профессии, знаю очень хорошо. Так что меня эти выкидыши Австро-Венгрии обязательно бы приняли. До ближайшей стенки… Удрученно хмыкнув, я искренне сказал: – Извините. Вашу позицию понял. Учту на будущее. Помолчали. А потом Нетребко внезапно перевел тему: – Госпо… товарищ Чур, вы первый красный офицер, с кем мне удалось вступить в беседу. И я просто, как человек, хочу спросить у вас, насколько вы сами верите в свои лозунги? Ну вот в эти – «земля крестьянам», «заводы рабочим», «власть Советам»? Про другие, вроде того, что «все люди братья и поэтому границы не нужны», даже не спрашиваю. Это абсурд. Но вот зачем нужны рабочим заводы? Как они ими будут управлять? Я почесал затылок, признаваясь: – Ну, вообще, лозунги они и есть лозунги. Не надо воспринимать их буквально. Считайте это просто декларацией о намерениях. Мелкая мастерская вполне может остаться в частном владении. А вот крупный завод государственного значения обязательно будет национализирован. Ведь от его функциональности зависит безопасность страны. И, к примеру, тот же Путилов обязательно станет саботировать решения правительства, останься он на своем месте. Зачем нам это нужно? Тарас улыбнулся: – А что же тогда изменится для рабочих? Ведь они как трудились на этом заводе, так и продолжат трудиться. Я улыбнулся в ответ: – В смысле токарных, фрезерных, слесарных и прочих работ ничего не изменится. Но появятся профсоюзы, плюс работяги смогут принимать участие в решениях заводской администрации. И, разумеется, изменятся условия жизни… Планируется восьмичасовой рабочий день. Двадцатичетырехдневный оплачиваемый отпуск. Оплачиваемые дни по болезни. Страховки и пенсии. Профсоюзные путевки к месту отдыха. Школы. Бесплатные детские сады. Детские летние оздоровительные лагеря… Да там все нововведения перечислять устанешь… Штабс-капитан задумчиво протянул: – М-да-а… вашу карту всем прочим тяжело будет перебить. Только вот где же вы финансы на все эти удовольствия возьмете? Пожав плечами, ответил: – Финансы будут. Тут лишь один снятый с довольствия великий князь компенсирует затраты на содержание целого завода. А сколько их таких? Не считая персон поменьше. Вот то-то… Собеседник скептически поджал губы: – Извините, но в вас, похоже, тоже толика романтизма есть. Просто я достаточно хорошо знаю человеческую натуру и могу с уверенностью сказать, что вот этих ваших нововведений хватит буквально на десяток лет. И то, если будете их вводить постепенно. А потом люди привыкнут и захотят большего. Человек ведь такая скотина, что быстро привыкает к хорошему и ему становится мало. Или вы считаете, что «сознательный» работник удовлетворится имеющимся? Слово «сознательный» Тарас произнес с такой интонацией, что было понятно – относительно этой стороны взаимоотношений общества и личности у капитана есть глубочайшие сомнения. У меня, в принципе, тоже. Поэтому ответил, как думал: – Как говорил один мой знакомый: когда за душой нет ни копейки, рубль тоже капитал[40]. И даже десять лет – большой срок. Ну а в дальнейшем… Ленин как-то сказал, что государство – это аппарат принуждения. Так что в этом смысле для тех, кто начнет зажираться, будет не только пряник, но и кнут. Нетребко съехидничал: