– Хренюром! Если пойдем по частям и нарвемся на фрицев, они нас по частям и раскатают. Так что двигаться станем все вместе! – А пленные? Махнув рукой, ответил: – И чего – «пленные». Свяжем их да бросим как есть. Буденный набычился: – Свяжем? Просто свяжем?! После того, как они с моими хлопцами поступили? – Но потом внезапно его лицо разгладилось, и он улыбнулся акульей улыбкой: – Будь посему! Только вязать станем, как Шамиль вязал! Мне был совершенно пофиг, каким способом буденновцы станут связывать пленных, и я лишь отмахнулся, давая добро, а сам начал ставить задачу своей разведке. И лишь когда со стороны немцев стали доноситься разноголосые вопли, пошел посмотреть, что же там делается. От увиденного – охренел. В общем, так скажу – при шамилевском способе фиксации веревки не нужны совершенно. У казаков были кинжалы. В ножнах этих кинжалов, в специальном кармашке, находился небольшой разделочный ножичек. Размером чуть больше ладони. Вот эти ножи они и втыкали в ступни фрицев. И главное, все так быстро происходило, что когда я до них дошел, полсотни пленных валялись на земле, завывая на разные голоса, а чубатые уже рассаживались на коней. Довольно улыбающийся Семен пояснил: – Горцы исстари так наших самых буйных пленных пользовали. Тех, кто даже из зиндана тикать норовил. Человек и не помрет, зато и ходить вообще не может. Так шо нехай германцы до своих теперь на карачках ползут. А потом еще лечатся, месяца три. Ну шо, товарищ Чур, уважил я твою тонкую натуру? Надув щеки и с шумом выпустив воздух, я подытожил: – Озвезденеть, как уважил… Ладно – пес с ними. Наплевать и забыть! У нас еще дел море. И я сильно надеюсь, что у немчуры тут лишь один самолет. Но один хрен, во время марша каски не снимать! Все поняли? Строй ответил согласным гудением, и уже очень скоро морпехи с буденновцами, единым организмом, выкидывая щупальца дозоров, бодрым темпом двинули на северо-восток. Глава 5 На первые трупы мы наткнулись уже впотьмах. Вернее, наткнулся один из разъездов. Ну а я, распорядившись достать керосиновые лампы, приказал обыскивать округу. Ламп у нас было штук двадцать, поэтому вскоре степь перед нами вся была в огнях. Ходили, смотрели, кричали. Кричали на тот случай, чтобы раненые хоть как-то подали голос. Буденный же, увидев у меня лампы, в очередной раз удивился: – Эвона как… Теперича я даже не удивлюсь, ежели у тебя и примусы окажутся… Мне эти стенания бедного родственника поднадоели, поэтому и ответил соответственно: – Само собой есть. И керосина литров сто. Сам знаешь – в степи с дровами напряги, поэтому часто готовим на примусах. Собеседник удивился: – Не понял… На складах, что ль, получил? А нам там токмо кухни полевые всучить пытались… Я хмыкнул: – На складах мне тоже кухню втюхивали. А примуса… какие купили на отрядные деньги, какие затрофеили у немцев. Керосин, так тот весь у фрицев умыкнули. Со всем остальным барахлом и снаряжением – так же. Ты же, Сем, как не казак. В тылу у противника, находясь в рейде, ни фига толкового не набрали. Ни патронов, ни оружия, ни ништяков. Видал я у твоих – то отрез ткани к седлу приторочен, то рулон кожи с дивана. А у одного так и вообще – мешок с походным офицерским немецким набором. Вот на хрена ему та же соусница нужна? Буденный в сердцах махнул рукой: – Да знаю я. Просто не везло. Как-то так постоянно выходило, что у нас никаких трофеев взять толком не получалось. Токмо патроны тратили да людей теряли. Ну и немчуру, само собой, хорошо изничтожали. Что же касаемо ткани… Это тебе хорошо. У тебя матросики. Народ грамотный и понимающий. У меня тоже люди – золото, но ведь почти все из вчерашних батраков. Для него этот отрез бархата – богатство несусветное. Парень за него невесту себе выкупить сможет… Удивившись, я ответил: – Не знал, что среди казаков настолько бедные есть… Семен невесело хмыкнул: – Казаков, из бедноты, у меня хорошо ежели треть наберется. А остальные так же, как и я – из иногородних… – Да ну! Ты ж вроде из станицы? Да и рубака лихой. Полный Георгиевский бант имеешь. У меня и сомнений не было, что с казачьими корнями. Усач фыркнул: – Крестьянские у меня корни. Но вырос-то в станице, поэтому с казачками сблизился. Я их понимаю, они меня понимают. Сам себя казаком ощущаю. М-да… И ишшо понимаю, что покеда старшину нынешнюю не разгоним да хребет сословным различиям промеж казаков и иногородних не заломаем, замириться у нас с ними не получится. Они ж за свои земли да льготы зубами грызть станут… В этот момент нас прервали, и подскочивший казак (или, как выяснилось в свете последних сведений, может, и не казак) позвал нас посмотреть на найденное. Там уже стояли трое с лампами, поэтому был хорошо виден неровный ряд лежащих на земле людей. Человек десять. Буденный, спрыгнув с лошади, походил, наклоняясь то к одному, то к другому, а потом, вернувшись, зло бросил: – Вот так-то оно, паря… Энти казачки сдались на милость победителя. А их попытали, сведения выбивая, да расстреляли. А мы тем сволочам, что у нас в руках были, лишь шкурку попортили!! Не-е-е, Чур, ты как знаешь, а я теперича токмо рубать стану. Негоже врагу милосердствовать, покуда он пленных штыками добивает. Негоже… Око за око, зуб за зуб! Я лишь кивнул, понимая правоту командира Революционного конного отряда. Понимая, но не особо принимая. С другой стороны, может, просто еще не настолько ожесточился, чтобы отдавать приказ резать пленных? Хотя, если приспичит… Ну да, вспоминая наших партизан в Великую Отечественную, подумалось, что основная масса народа в мои времена просто не задумывалась, как там дело обстояло. Немцы (так же, как и сейчас) объявили их бандитами и вешали всех пойманных бойцов. Пытали и вешали. А как поступали партизаны с пленными? Вот если просто подумать? Могу даже предложить варианты. Первый – допрашивали и расстреливали. Второй – допрашивали и помещали в отрядный передвижной лагерь военнопленных (разумеется, с соблюдением всех норм требований Красного Креста), таская их с собой пару лет, до соединения с Красной Армией. Третий – допрашивали и отправляли самолетами на Большую землю (хотя, надо сказать, что такие случаи с особо ценными «языками» и случались). Ну и четвертый – просто отпускали, по-отечески отшлепав. И каков будет ответ? Вот так-то… Поэтому пленных стрелять я хоть и не буду, но казачий способ «связывания» можно применять весьма широко. Хуже от этого точно не станет. Один хрен, при поимке нас повесят (кстати, эту тонкость надо обязательно довести до бойцов), а вот что касается войск на линии противостояния, то там будут действовать обычные правила ведения войны, и фрицы их не рискнут нарушать. Не потому, что настолько законопослушные, а потому что раненый или покалеченный военнопленный – это всегда гораздо больший геморрой, чем здоровый сдавшийся боец. А еще минут через пять нашли первых из оставшихся в живых раненых. Батальонный Пилюлькин тут же начал их обихаживать. Потом ему принесли еще троих. Потом еще. В общей сложности нашли восемь человек. Остальные одиннадцать умерли до нашего приезда… Народ хоть и сильно устал после долгого перехода, но все были несколько на взводе, увидев, что немцы делали с их товарищами. Поэтому при свете тех же керосиновых ламп комиссар провел митинг. В этот раз даже я его поддержал в призывах не щадить врага. И от себя добавил сведения, полученные от летунов. В смысле о том, что нас в плен брать не будут. Порадовало, что бойцы на это отреагировали лишь мрачной решимостью. Ну а я, от себя, приказал освободившимся к этому времени медикам задокументировать немецкое «обхождение» с пленными. Значит, они нас к бандитам причислили? Хорошо, а мы покажем, какие фрицы гуманисты. Жаль, что фотоаппарата нет – в наших газетах статьи со снимками смотрелись бы нагляднее. Ну а потом, выставив часовых, батальон отбился. Я же засиделся, разглядывая трофейную карту летчиков, при этом прикидывая оптимальный завтрашний маршрут. В любом случае надо к воде выходить, так как лошади у нас и так почти на безводном пайке, а коняшки этого сильно не любят. И судя по карте, не особо далеко (я просто никак не мог привязаться к своему местонахождению) должно быть озеро. Пока возился с картой, ко мне подсел Буденный. Видно было, что его что-то распирает, но усач пока не решается донести мысль. Поэтому вначале говорили лишь про завтрашние планы, а потом командир конного отряда решился: – Чур, слухай, я тут с хлопцами погутарил… И понял, что уж больно лихо у тебя воевать получается. И батальон твой в прибытке, и бойцы сытые да целые. Трофеи, опять-таки, настолько бохатые, шо ум за разум заходит. Как по старым временам, в Егориях меня бы уже догнал… А главное – удачлив ты. Собеседник замолк, и я подбодрил: – Так, Семен… Это понятно. Непонятно только, к чему эти дифирамбы? – Чё? – Я говорю, к чему ты это ведешь? Не просто ведь похвалить хочешь? И усач решился: – У меня от отряда семьдесят пять сабель осталось. Энто почти из двух сотен, шо вначале было. Германцев мы, конечно, покрошили знатно, но теперь нам только под переформирование идти. Либо вливаться в какую другую нашу часть… Да хучь к тому же Думенко, в первый конный полк. Он и командир справный, и рубака отчаянный. Я кивнул: – Ну… Нормально же – у него конники и у тебя конники. Постепенно полк разрастется в дивизию, а там, глядишь, и в конную армию. Думенко станет командармом, ты замом. Сам прикинь, какой рост: за пару-тройку лет из унтеров в замкомармии. Считай, как по-старому – генеральская должность! Такое и Суворову не снилось. Собеседник крякнул: – Кхм, про подобное не думал… Хе! Говоришь – замкомармии? – Ну а что? Человек ты умный, идейный. В авторитете. Полный кавалер опять-таки. Кто, если не ты? Буденный мечтательно прищурился, глядя в темноту, но потом встряхнулся: – Твои слова, да богу в уши. Но дело не в этом. Просто понял я – ты воюешь не так, как все. Ну вот совсем не так. Да и в батальоне твоем все по-другому. Верхом глянешь – навроде даже похоже, как в старой армии. А чуть глубже копнешь, так и понимаешь – ан нет. Совсем все по-другому. У тебя и дисциплина, и воля вольная, больно хитро заплелись… Офицериков, опять-таки, приваживаешь. Токмо у тебя получаются такие офицерики, что их даже матросня за своих держит. Да и вообще… Лежащий тут же Лаптев приоткрыл глаз и, отрывая голову от седла, используемого вместо подушки, поинтересовался: – А что – «вообще»? Усач смутился: – Ну дык… Короче, товарищ Чур, хотел бы я какое-то время у тебя поучиться. Вместе со своими хлопцами. С товарищем Матюшиным это дело обговорить, получить от него «добро» и действовать сообща. Сдается мне, что вся Красная Армия должна выглядеть, как твой батальон, вот и хочу даже мелкие мелочи понять. А после эти знания уже в кавалерийских частях применять. Как ты на это смотришь? Мы сидели, сложив ноги по-турецки, друг напротив друга, и я, глядя на несколько смущенного Семена, широко улыбнулся: – Вопросов нет вообще. И покажу, и расскажу все, что пожелаешь. Одно дело делаем. Но! – я поднял палец. – Ты сам сказал про дисциплину. И если начнете косорезить, то с вас спрос будет, как с моих. Буденный задумчиво посмотрел на выставленный палец, инфернально подсвеченный красноватым светом керосинки, и осторожно спросил: – А как ты со своих спрашиваешь? Пожав плечами, ответил: – От ситуации зависит. Если в бою, то и до пули может дойти. Но это совсем крайний случай. А вот взять, к примеру, как ты со своими хлопцами намедни с пленными учудил, так приказал бы всему твоему подразделению рыть окопы для стрельбы стоя с лошади. Не сразу, конечно. Тогда времени не было для воспитания. А вот завтра так в самый раз. Пока остальные бойцы у озера обихаживали себя и коней, вы бы творили фортификационные сооружения. Семен поднял брови: – Не понял, при чем тут окопы… Я пожал плечами: – Да просто все. Либо у нас дисциплина и ты слушаешь командира, либо вольница полубандитская. И если бы ты отказался рыть, значит, до этого не случайность была. Значит, меня как командира в грош не ставишь. Со всеми вытекающими последствиями…