Нет, сегодня Джейран не выйдет. Сегодня ей совсем не хочется возиться с малышами во дворе. Ей даже удивительно, как это раньше она могла играть с ними целыми днями. Тем более, что она мечтала стать ученой, как их соседка по дому. А та никогда ни на минуту не задерживалась во дворе, где вечерами любили собираться женщины. Она была серьезной и немногословной. Дома всегда сидела над какими-то бумагами. Говорили, она пишет диссертацию. Сколько Джейран себя помнит, соседка всегда ее писала. Какая упорная! — Бедняга, — сказала как-то про нее мать Джейран. — Она давно забыла о детях, а дети о ней. Женщина все-таки прежде всего должна быть матерью и женой, а уж потом… Ну, да аллах с ней! Джейран не понравились мамины слова. Она любила помечтать, как она станет знаменитым профессором. Была у нее еще одна слабость. Эту тайну она скрывала от всех. Джейран любила играть в куклы. У нее была красивая индианка с черной мушкой между бровей и медвежонок с большими грустными глазами — первый друг ее детства. Ну и что же, что ей скоро семнадцать? Никому же от этого вреда нет. Ее собственное дело. Хочет и играет! Сегодня она вдруг почувствовала, что и с куклами возиться ей больше не хочется. Наверное, она становится совсем взрослой. Вечером Джейран подозвала к себе сестренку, поцеловала медвежонка и индианку и сказала: — Вот… передаю и поручаю их тебе. Навсегда-навсегда. Сестренка вытаращила глаза: не ослышалась ли? — Можешь делать с ними, что тебе угодно! — великодушно разрешила Джейран. — И ты меня ругать не будешь? — Понимаешь, я уже вышла из того возраста, когда играют в куклы. Теперь у меня другие интересы и заботы. — Какие? — Разные. Ты еще слишком мала, чтобы меня понять… Сестренка кивнула головой, отложила медвежонка в сторону и, зацепив ногтем черную кожаную мушку на лбу индианки, попыталась ее оторвать. — Ты что делаешь? — всплеснула руками Джейран. — С ума сошла? — Не нужна ей марашка на лбу! — Она же индианка! Что бы ты понимала! — Джейран выхватила куклу и стала нежно дуть индианке на лоб. — Ты же сама сказала, она теперь моя и я могу делать с ней что захочу! — Это не значит, что ты можешь над ними издеваться! — Не нужны мне тогда твои куклы! — А мне и ты такая не нужна! — Зато меня мама любит. И тетя Хамис. Она меня в школу к себе возьмет. Ты сказала, что отдаешь навсегда-навсегда, а сама отняла! — Сначала научись обращаться с ними по-человечески. — А они нечеловеки. — Для меня они все равно что люди. Друзья. А если ты к ним так относишься, то неизвестно еще, как к людям будешь относиться. Джейран понимала: с сестренкой надо было говорить какими-то другими, доступными ей словами, и куклы отбирать бы не надо, но ничего не могла с собой поделать. Надувшись друг на друга, сестры легли спать… Утром в школе Мина улыбнулась ей так, будто бы вчера ничего не произошло. А Джейран думала, что Мина будет дуться, не станет разговаривать. И Сабур не проявлял к ней особого внимания. Он смотрел на Мину. Наверное, ему понравилось ее новое платье. Видимо, все происшедшее вчера на балу не имело для него значения. Ну и пусть! Джейран глядела на учителя физики, всегда такого серьезного, даже сурового, и думала: «Ну почему бы ему не сделать Мине замечания. Все-таки на уроки надо приходить в школьной форме, а не в новом красивом платье!» Как бы ей хотелось иметь голубое платье, подхваченое в талии широким поясом из кожи. Но на мамину зарплату такое платье не купишь. Она бы не посмела даже заикнуться об этом. Ну почему так несправедливо устроен мир?! ЧТО Я ТАКОЕ СДЕЛАЛ? Когда вошел Али, Сабур сидел в своей маленькой комнатке и строгал кизиловую палку — она должна была стать новой ручкой половника. Али старался казаться спокойным, хотя то и дело встряхивал кистями рук, как это делают борцы перед раундом, снимая нервное напряжение. — Что случилось, Али? — забеспокоился Сабур. Он встал и отложил в сторону палку. — Допрашивала тебя Сарат Магомедовна? — Допрашивала? А почему она должна меня допрашивать? — Она искала тебя после уроков. — А что случилось? — Никогда не думал, что Мина нас заложит! После того как я ушел с вечера, она сказала, будто мы с тобой пришли в школу пьяные. Поэтому, мол, она с тобой и не танцевала. Сабур улыбнулся. — Ну, не совсем поэтому. — Допустим, я и вправду выпил вина, ладно. Но ты-то тут при чем? — Все дело именно во мне… — В тебе? — Она ревнует меня к Джейран, отсюда весь гай-гуй… — Понятно… Знаешь, когда сегодня Сарат Магомедовна вызвала ее в учительскую и спросила про вчерашние события, она сказала, что ничего не знает и никому ничего не говорила. — А ты сам признался Сарат Магомедовне? — Да нет, зачем? — Нет, значит, нет. На этом и стой! Али, конечно, догадывался о чувствах Мины к Сабуру. Но тем более он не мог понять, что это за радость закладывать человека, которого любишь. Он вспомнил Курсум. Она бы так не сделала. Да их и сравнивать-то нельзя. Вряд ли ему встретится еще раз такая девочка. Ну, а теперь дела непростые заварились. — Чем, интересно, все закончится? — произнес он вслух. — В каком смысле? — Сабур опять с увлечением строгал свою палку. Он уже видел в ней новую ручку, которая понравится не только матери, но и отцу. Мать будет просто в восторге. — Понимаешь, Сабур, Сарат Магомедовна все равно докопается до правды. А у меня уже есть один выговор. Помнишь, осенью я уехал на соревнования без разрешения директора? — Но занял призовое место и это тебя реабилитировало. — Нет, не занял. Техники не хватило. Но и это еще не все. Уходя с вечера, я столкнулся в коридоре со Штихелем, и этот осел ужасно меня разозлил. «Что, — говорит, — ты — того?» И пальцами себе по горлу. Бежишь, мол, боишься. Я хотел дать ему пинка и случайно задел локтем окно. Стекло вдребезги. Пока об этом никто не знает, но ведь Штихель не выдержит, проболтается… А еще рассказывают, что вчера кто-то в кабинете биологии разбил человеческий скелет. Видно, грохнули об пол. Череп закатился под шкаф, и его целый день не могли найти. Теперь все против меня повернется. И скелет мне заодно припишут. А Сарат Магомедовне это — урбеч на сердце. — Почему? Ты что-то выдумываешь! — Разве я тебе не рассказывал? Недавно на большой перемене девчонки взялись ее расхваливать. Строгая, мол, но справедливая и так далее. А я возьми да ляпни: «Не учительница, а электронно-вычислительная машина. Во всем права, все знает. Только вот души у нее нет. Такой малости». Не успел договорить, как слышу: «А ну, сейчас же все из класса! Свежим воздухом надо дышать, а не сплетничать». Наши глаза встретились, и мы прекрасно поняли друг друга. Оправдываться мне было не в чем — я сказал что думал. — Но я не заметил, чтобы она к тебе переменилась. — Внешне — да. Я тоже делаю вид, будто ничего не произошло. Но ведь не может же она забыть… Ух, как мне все это надоело! И тут еще Штихель… окно… — Да не волнуйся ты, Али. Все обойдется! — Не обойдется! Я уже решил — брошу школу, пойду работать. — Напрасно решил. Нам учиться-то всего ничего осталось. И что это изменит? — Многое! Понимаешь, многое! Я буду свободен! Независим! От отца, от школы, от всех. Мне надоело изображать примерного ученика и безропотного сына. Отец только и кричит на меня. Я в ответ — молчу. И мать всегда молчит. Словно у нее голоса нет. Все терпит. Будто так оно и должно быть… А в школе? Учитель по поводу и без повода говорит тебе о твоих недостатках. А ты можешь что-нибудь о нем сказать? Вот то-то! Причем воспитывает он тебя таким, каким ему хочется, своим подобием. Ты, может, совсем другим хочешь стать… — Знаешь, Али, ты разозлился и все сегодня видишь в черном свете. Завтра пройдет. Увидишь! — Ладно! — оборвал разговор Али. — Я пошел! До благословенного завтра!..