— Я, — растроганно (она здесь!) отозвался он. — Спи, спи… — Включи свет. Я соскучилась. Он послушно отыскал выключатель, и они оба зажмурились. Ожили и запестрели Юрочкины цветы. — Как ты поздно! Ты избил Кульковского? — Нет. Лежачего не бьют, а он в койке как раз развалился. Я у Кучумова был, того, что на водке нарисован. Впрочем, это не он. Нанять меня хочет. — Стулья делать? — Нет. Найти убийцу актрисы Пермяковой. Настя в своей раскладушке даже запрыгала, заскрипела пружинами и в ладоши захлопала. — Я знала! Я знала! Я говорила! Только ты это сделаешь, ты один! Ты удивительный! — Да, я удивительный. И слух обо мне прошел, оказывается, по всей Руси великой. Только вот зачем мне эта актриса? И этот водочный Кучум… Не хочу об этом, лучше скажи, как ты, что делала? Как сюда добралась? — Я написала уже один эскиз для «Принцессы». И все-все придумала. Еще я посмотрела дурацкую пьесу какого-то Саймона Шипса. — Как пьесу? Они же отменили спектакли? — Нет, одумались. Дали благотворительный. Часть денег пойдет Тане на памятник. А играли ужасно. И муж ее играл, такой лысый — ты знаешь, что его из милиции выпустили? Да, играли ужасно, у брюнетки, такой загорелой, худой (она еще Софью в «Горе от ума» играла, только тогда была рыжая) голос невыносимо скрипучий… А потом Уксусов меня сюда привез, хотя я и сама автобус запомнила. И остановку… Нет, ты не вздумай отказываться, потому что кроме тебя этого сделать никто не сможет! Она с гордостью взирала на его усталое, сытое лицо. Врет, врет Кульковский! Разве она его ловит? Если и ловит, то совсем не его, а воображаемого супермена, который радостно нарывается на приключения. Супермен разве не клюнул бы на кучумовские посулы? — Хорошо, туши свет! Я соскучилась… В тот бесконечно краткий миг, когда огненный волосок лампочки потускнел и истаял, а темнота, сплошная, как слепота, еще не закрыла открытые глаза, он увидел, что Настя снимает свою рубашку с атласным бантиком. Тонкие руки, вся тонкая. Считается, что он на ней женат. Тотчас же вовне загрохотали чьи-то гигантские заплетающиеся ноги, кто-то заметался по коридору и наконец забарабанил в их дверь. — Чертова квартира, — прошипел Самоваров. — Ни одной ночи спокойной. Опять кто-то выпить хочет. Войдите! В комнату в очередной раз ввалился Юрочка Уксусов. Сегодня на лице его не было никакой улыбки. Он был с перекошенным ртом и всклокочен, как никогда. — Там, там… — залепетал он, хватая воздух и не умея справиться с языком. — Говорите же толком! — недовольно сказал Самоваров из кольца обнимающих Настиных голых рук. — Подумайте, а потом скажите. Что случилось? Юрочка бессмысленно уставился на Самоварова и Настю. Раскладушка под ними провисла, как авоська. Юрочка наконец отдышался и смог проговорить: — Там! Кыштымов… в ванной. Он, кажется, мертвый. Мы «скорую» вызвали, а она не едет… Он страдальчески всхлипнул. — Что? В нашей ванной? — вскочил Самоваров. — Нет… Не у нас. В восьмой квартире, у себя. Это в соседнем подъезде… Кучумовские яства содрогнулись в Самоварове. Боже, никогда эта ночь не кончится! — Понимаете, мы у него сидели. Выпили, конечно, но немного… Совсем немного, — лепетал Юрочка. Они с Самоваровым уже спускались по лестнице, к нему вернулся дар речи, он подскакивал вокруг Самоварова и говорил без умолку. — Немного так выпили, сидим, а он, Ленька, какой-то дурной… Допустим, согласен, он и всегда дурной, но тут особенно… беспокойный такой! Все выбегал куда-то. И вот вышел… Мы ничего, сидим. Мало ли куда надо человеку?.. Нет и нет его. Мишка выглянул: в ванной свет. Мы ничего… Еще если б он в нашей ванной — тогда да, тогда б мы беспокоиться начали, ведь он в нашей ванне жабу видел… А в своей вроде нет! Или думал, что она по трубам может?.. — Вы хоть адрес свой «скорой» правильно сказали? — сварливо осведомился Самоваров. Он подумал: не приняли ли Юрочкин вызов за пьяную шутку, особенно если он и диспетчеру упомянул про жабу. — Правильно, правильно! Там еще переспросили и адрес повторили — все верно. Вот ждем. Да сколько можно-то! Мертвый человек лежит! — Ну, если мертвый, спешить им некуда. Вы хоть не ляпнули, что он мертвый? — Я не помню, — захныкал Юрочка. — Но я просил побыстрее. Там же кровища! Он ведь вену перерезал! В грязной, растрескавшейся ванне, точь-в-точь такой, как в Юрочкиной квартире (и квартира была такая же, донельзя обжитая, только о двух комнатах), сидел Лео Кыштымов, склонив на бок белое неподвижное лицо. Он был без ботинок и рубашки, но в брюках и носках. До его неприятно белой и худой груди плескалась кровавая, начавшая рыжеть вода. Его резаную руку обхватил сосредоточенный Яцкевич. — Я вену держу. Жму. Надо жгут, ничего под рукой нету, а этот дурак убежал. Аж у самого пальцы свело, — пожаловался он. — Молодец моряк, — одобрил Самоваров и только было взялся рвать и вить в жгут висевшую на колышке грязную тряпку, как в прихожей зазудел звонок. Юрочка спешно бросился открывать, валя по дороге какие-то гремучие предметы, ведра, что ли. — Где больной? — раздался молодой голос. — Он вроде мертвый, — возразил голос Юрочки, и еще что-то опрокинулось. — Это я решу, мертвый он или больной, — самоуверенно заявил голос, — суицид не всегда кончается летальным… что у вас тут набросано?.. и если вовремя… В ванную наконец пробрался молодой доктор в кожаном пальто поверх белого халата. Из ворота его рубашки торчала такая неимоверно тонкая шейка, что было страшно, когда он поворачивал голову слишком энергично. А это был энергичный молодой человек. Лет ему Самоваров дал бы шестнадцать с половиной, чего, разумеется, быть не могло, просто такой попался моложавый молодой человек, и солидность его повадок тоже была шестнадцатилетняя. За доктором втиснулась и заполнила остатки пространства ванной толстая медсестра. — Посторонних прошу выйти, — строго потребовал юный доктор. Самоваров двинулся вдоль запятнанной ржавчиной, колючей стены, но, минуя медсестру, застрял. — Проходите, проходите, — поторопила она, поколыхав могучим торсом, что, по ее мнению, должно было облегчить прохождение Самоварова. Он набрал воздуху, втянул набитый кучумовскими угощеньями живот и с усилием вырвался наружу. «Вот это, наверное, и ощущают те, кого душат подушками», — подумал он (подушкой сам он обещал удушить Кульковского!), расправился и в отместку бросил в ванную: — Что ехали-то так долго? — Бензину не было, — беспечно ответила медсестра. Доктор присел у ванны, рядом со скрюченным Яцкевичем. Самоварову мало что было видно из-за шерстяной спины медсестры (она тоже прибыла в пальто). — Живой он! — радостно, непритворным школьным голосом взвизгнул доктор. — Быстренько сейчас в стационар! Самоваров вбежал в комнату. Там недавно еще проходило привычное пиршество при участии неизменного хана Кучума и пирожков с ливером. Онстащил с кровати одеяло. Бедный актер, оказалось, почивал без постельного белья, зато одеяло у него было из хороших, чуть ли не верблюжье, только свалявшееся и грязное. Когда Самоваров с этим одеялом, предусмотрительно распростертым, вышел навстречу процессии, которая тащила мокрого, окровавленного рыжей водицей Лео, он заслужил одобрительный взгляд молодого доктора. Самоваров принял Лео в одеяло. Он оказался страшно длинным и тяжелым. — Кто с ним поедет? — спросил доктор. — Яцкевич, — ответил Самоваров, чтоб бедные друзья Кыштымова, совершенно одурелые и потрясенные, хоть на такие вопросы не тратили остатки рассудка. Моряк из Пальмáса показался Самоварову более надежным. Лео снесли в машину, и Юрочка с Самоваровым вернулись в квартиру. Уксусов вопросительно глянул на Самоварова: — А это, наверное, можно и… Он кивнул на бурую жижу в ванне. Теперь, без Лео, воды оказалось не так уж много. — Конечно. Спускайте. Юрочка с брезгливым ужасом сунул руку в страшную жидкость и еле выдернул тряпку, заменявшую Лео пробку. Моментально трубу отозвались зловещим всхлипом, и завертелась прядями струй привычная ванная воронка. Смотреть на нее было неприятно. Обоим — и Самоварову, и Юрочке — сразу вспомнилась кыштымовская жаба-оборотень. Попыталась-таки высосать она у Лео жизнь и заглатывает теперь с бульканьем его разбавленную коричневую кровь. — Глядите-ка! — вдруг вскрикнул Уксусов. — Записка? Клочок бумаги торчал из-под детской ванны, оставленной лет десять назад давно забытыми постояльцами. Ванночка висела в головах умиравшего Кыштымова, и он вполне мог дотянуться до нее своей длинной рукой. Самоваров взял записку. Это был неровно оборванный кусок серой бумаги со следами сгибов — наверное, в нее заворачивали мыло. Было на бумажке всего два слова — коротких, криво разъехавшихся, расплывшихся. Чем Лео писал? Ага, вот: зубная щетка лежит на краю ванны. Лео писал обратным концом зубной щетки — и (о ужас! Юрочка задрожал, когда тоже это сообразил) кровью! А слова были такие: «Прости, Таня!» — Прости, Таня, — прочитал и Уксусов. — Что же это такое? Что же это значит? — Самоубийцы обычно оставляют записки, — пояснил Самоваров, присев на край ванны. — Они либо просят никого не винить, либо, напротив, кого-то винят… — Но здесь совсем не то! — закричал Юрочка. — Тани-то нет. Чего же он извиняется перед ней? Как это? Как? Записка ходуном ходила в Юрочкиных руках. Самоваров спокойно отобрал ее и сунул в карман. — Отдайте! Отдайте! — впился вдруг Юрочка обеими руками в Самоварова. — Я понял! Все понял: это он! Это он ее! За что же еще просить прощения? Совесть замучила, и он… Это же ясно! Помните, что я вам говорил, когда мы у вас выпивали? — Помню. Главное, выпивать вашей компании следует поменьше и пореже. Юрочка не слушал его. Он носился по коротенькому коридорчику, опрокидывая и вновь ставя на место табуретку, и останавливался только для того, чтоб постучать кулаком по боку платяного шкафа, который отзывался на удары глухим эхом пустого нутра. — Это он, он, этот мерзавец, этот извращенец! Это он!.. Он в туалете на пляже подглядывал! — вопил Юрочка. — А я? Я с ним водился! Пил с ним! Каждый день виделся и не догадывался. Нет, хуже: догадывался (я же вам говорил!) и все равно пил! Подлец я! Я с ним пил, а он пошел и убил ее! Юрочка перестал бегать и бурно разрыдался, уткнувшись в дверцу многотерпеливого шкафа. Вид женских слез был Самоварову невыносим — и потому только, что до знакомства с Юрочкой он мало сталкивался со слезами мужскими. Это зрелище оказалось много хуже и неэстетичнее. Он послушал немного громкие всхлипы и посмаркивания Уксусова и не выдержал — подошел и изо всех сил потряс Юрочку за плечи: — Прекратите сейчас же! Вы хуже бабы! Чего вы мажете соплями этот несчастный шкаф? Пить надо меньше, а думать больше. Юрочка отнял от шкафа мокрое лицо, робко, из-за плеча, глянул на Самоварова и попробовал было завести свое: — Это он! Это же он! Ясно, он! — Ничего не ясно. У самоубийц помутненное сознание. Все им представляется в диком и неверном свете. Ничего не ясно! А вы поносите почем свет своего товарища. Он страдает сейчас. Возможно, умирает! И вам потом будет стыдно. Уже сейчас должно быть стыдно за безобразные истерики. Пойдемте домой. У вас есть ключ от этой квартиры? — Не-а, — сказал Юрочка. — Да тут замок захлопывается. Если что, потом Витя откроет, шофер наш. Он любой замок открыть может.