— А ведь в этой комнате!.. Вот здесь, где сумка ваша стоит, она была! Боже мой! Разрешите, я замажу завтра эту роспись, не могу смотреть — больно! И он снова заплакал. Яцкевич поднес ему кучумовки, а Лео без всякой деликатности крикнул: — Да не тяни ты кота за хвост! Шестой раз уже за сегодня ревешь. Начал ведь про следователя рассказывать! Юрочка растер слезы по лицу и волосам: — Я написал показания, — продолжил он сырым голосом. — Этот козел Мошкин сказал, что ничего нового в них нет. Я ему говорю: «Арестуйте же наконец Карнаухова! Почему этот козел на свободе?» А он смеется. Нету пока, говорит, оснований. Когда надо — арестуем, причем кого надо. Смеется, козел, надо мной! «Да вы дурака валяете!» — не выдержал я. А он: «Все версии проверяем, всех подозреваемых». Я тут и скандалить перестал, замолчал… Юрочка действительно замер, и Кыштымову снова пришлось его понукать: — Здесь-то не молчи, не в прокуратуре! Мишка, налей ему, что ли. Юрочка подался вперед, восторженно вглядываясь в Самоварова, одной рукой обнял его ноги, а другой ткнул ему под одеяло желтую тетрадку: — Вот ведь козел Мошкин, а тут дело сказал! Я сразу вспомнил. Я ведь в книжках читал — ну да, ну да! Всегда бывает много версий, на всех падает тень. Так и надо: всех подозревать и отбрасывать, пока один Карнаухов не останется. А тут и доказательства должны появиться, да? — Как же! — скептически усмехнулся Лео. — Откуда они появятся? Из писанины из твоей? Где жи и ши — с буквой ы? — А тут неважно жи и ши, — огрызнулся Уксусов. — Тут факты главное. Расследование ведь профессионал проводит. Я не про Мошкина-козла говорю, а вот про них. И Юрочка почтительно погладил самоваровское одеяло. — По-моему, им не до тебя, — похабно подмигнул розовоглазый Лео. — Вы что, в самом деле подрядились? Самоваров издал неопределенный звук. Желтая тетрадка покоилась у него под носом на одеяле. — А что вы здесь написали? — вдруг робким детским голосом спросила Настя. — Это досье! Понимаете, досье! — оживился Юрочка. — Тут у меня все факты, все подозреваемые. — Какие такие подозреваемые? Ну-ка, дай! — заинтересовался и Кыштымов. Юрочка моментально схватил тетрадку и засунул ее глубоко под Самоварова. Тот, чтобы совсем уж не выглядеть идиотом, тетрадку достал и рассеянно перелистал. Она была сплошь исписана невнятным почерком троечника и пестрела как именами, Самоварову уже знакомыми, так и совершенно ему неизвестными. — Э! Э! Ты и меня сюда сунул! — воскликнул Лео. Он сидел на корточках у самоваровского изголовья и заглядывал в тетрадку злыми пьяными глазами. — Я-то тут к чему? — Так надо, — пояснил Юрочка. — Я себя тоже вписал. — Ты — ладно. Всем известно, что ты на Пермяковой помешался, ночевал тут даже с нею нетрадиционным способом — да не вскидывайся! я не видал, потому так и говорю… Но я!!? Я в поклонниках у нее не значился, в любовниках тоже… — А в туалете за ней кто подглядывал? — не согласился Уксусов. — В дощатом, на пляже? А кто ей в карман картинки порнографические подкладывал? Кто гадости о ней говорил? — Это же все — на пляже и остальное — шутки! Нечего тут подозревать. Каюсь, я ее терпеть не мог и не понимал, какого черта вы все с ума сходите, Какой же я подозреваемый? — Терпеть не мог! Ври больше, — неожиданно встрял в беседу немногословный Яцкевич. — Уж если кто тут и помешался… — Заговорила Валаамова ослица! — прошипел Лео и грозно поднялся с корточек, треща суставами. — Ну, ты! У нас в Пальмáсе! Самоваров не мог предположить, что Лео так быстро нальется злобой и бурой кровью, и ничего не предпринял, чтобы помешать ему сцепиться с Мишкой. Через мгновение оба они уже катались по полу, кряхтели и ругались. Настя с головой ушла под одеяло. Самоварову припомнилось, что в прошлые посиделки Лео уже катался с кем-то по полу точно так же. Тогда все закончилось благополучно, победила дружба, компания мирно провела остаток вечера. Однако в трезвом виде смотреть на это катание было тягостно, да и длилось оно, кажется, подольше, чем в прошлый раз. В конце концов оба бойца все-таки поднялись с пола и стали стряхивать с себя пыль. — Вычеркни меня! — потребовал запыхавшийся Лео у Юрочки. — Ни за что! — твердо ответил тот. — Все там быть должны. Я себя даже вписал! У меня еще Карнауховых трое, двое Андреевых, двое Мумозиных, господин Кучумов, Шехтман Ефим Исаевич… — И Бердников вахтер, и Витя шофер, — издевался Кыштымов. — А Мишка там есть? Или пропустил по дружбе? — Как же! Есть, конечно! Что, Мишка, и ты, как Ленька, будешь требовать, чтоб я тебя вычеркнул? — Не-а, — равнодушно отозвался радист. — Плевал я на твою тетрадочку. — Вот видишь, Ленька! Менее подозрительные лица не возражают, — торжествовал Уксусов. — Не лица, а рожи! Схамив, Лео выскочил из комнаты и победно щелкнул шпингалетом сортирной двери. — Переживает, — вздохнул ему вслед Юрочка. — Я-то поначалу не понял, обижался, что он веселый. А потом дошло: он так переживает. Он гордый! Шутка ли: Щукинское училище, а застрял тут, у нас. И она над ним смеялась — ну, все у человека наперекосяк! Он тут в ванне бабу какую-то видел, совсем голую. Может, и была такая баба. Может, в каком-то соседнем доме воды не было, и она зашла к нам помыться. Какая-нибудь Шереметева свойственница, у него пол-Ушуйска родни. А Ленька выпивши был, ну и стукнуло в башку, что баба не настоящая, а из дырочки в ванне… или наоборот, потом в дырочку смылась? — этого я у него никак не пойму. Он ведь только выпивши про это рассказывает. А она… покойница… все над ним смеялась. Говорила: «Это ведь я была, нарочно пришла тебя подразнить. Я царевна лягушка!» Он, кажется, верил. Короче, не поймешь что — то ли запился так, то ли так любил. Теперь вот видите — переживает! Самоварову трудно было оценить такие странные формы переживания. Вроде и нету никакой разницы между Лео сегодняшним и Лео позавчерашним, при живой Тане… Но Юрочке виднее. — Вы досье себе оставите? — поинтересовался Уксусов. — Если вы не возражаете, я бы прямо сейчас и просмотрел, — ответил Самоваров. Он решил таким способом избавиться от докучных гостей. — Только желательно в более спокойной обстановке. — Конечно! Конечно! — Уксусов обрадовался и подхватил Мишку под руку. — Пошли! А это вам оставить? Он имел в виду зелье Кучума. — Нет, нет! Вам нужнее! — горячо отказался Самоваров и с глубокомысленным видом уткнулся в тетрадь. Когда Юрочка с Мишкой на цыпочках вышли, нагая Настя из своей раскладушки скользнула к Самоварову и тоже заглянула в тетрадку: — Что тут такое? — Да чушь собачья. — Скажи, ты в самом деле хочешь найти убийцу актрисы? — Угу. И содрать за это с Уксусова тридцать рублей шестьдесят восемь копеек… Ну, что ты! Зачем? Я эту писанину взял, чтобы они ушли поскорей. — А ты бы мог? — Что? — Убийцу найти. — К чему? На мой взгляд, так называемый козел Мошкин сам справится. — Но у тебя-то вышло бы лучше! — убежденно воскликнула Настя, обнимая шею Самоварова. — Вдруг этот Мошкин не сообразит… — Не хуже меня сообразит, уверяю тебя. Я даже места преступления не видел, а у него и осмотр был, и заключение медэксперта на руках. — Но в Афонине тоже не было никаких экспертов, а ты… — В Афонине я всех знал, как облупленных. И в музее тоже. А здесь я, наоборот, никого не знаю, всех вижу в первый раз. Признаться, мне кажется, что все тут какие-то ненормальные. Сюда бы психоаналитика, фрейдиста… — Но ведь если у Мошкина не выйдет, все равно тебе придется! Самоваров вздохнул. Ему стало ясно, что он гений сыска и вообще супергерой, вот за кого его принимают! И кто? Такая умная, рассудительная девушка, какой он до сего времени знал Настю. Она мчится к нему в Ушуйск, предается душой и телом — не странно ли? Впрочем, она с фантазиями. Ездила, например, в Афонино предаваться гению живописи Кузнецову. Тогда не вышло (не к тому шла?), зато теперь… Она еще теснее к нему прижалась, он чувствовал ее жар и — спиной — холод пола, до которого провисала ветхая перегруженная раскладушка. И еще, и еще теснее. И вдруг у раскладушки «упали ноги». Самоваров потянулся было поправлять, но Настя оплела его тонкими руками и зашептала в ухо: — Я хочу спросить: когда ты сказал, что тебе захотелось, чтобы эти с бутылкой ушли поскорей, ты?.. Хотел снова заснуть?.. Или?.. Самоваров обреченно вздохнул: — Конечно, или… Глава 10 — Неплохо, неплохо! С чувством стиля! У нас бы никто не смог подняться до такого уровня. Владимир Константинович Мумозин сильно откинулся назад, вздыбил брови и стал, не моргая, разглядывать изображение стула для Отелло. Это был самоваровский чертеж, Настя очень удачно подкрасила его акварелью. Только кажущие языки рожи все-таки смущали, и Владимир Константинович начал тереть то нос, то ухо, попробовал бороду на прочность и наконец заметил: — Нет, я уверен!.. Эти вот, с рогами… Это явно сбой вкуса! Языки будят ненужные ассоциации, не характерные для русского самосознания. Не так ли, Ирина Прохоровна? Фиолетовая голова согласно кивнула. — Что вы! — вскинулась Настя. — Это типичные ренессансные маскароны. Это образно! И отвечает эстетике Шекспира. Змеящееся зло! Химеры, вызванные Яго — лживые, несуществующие — оказались способными и погубить, и низвергнуть! Зверообразные личины страсти! «Чудовище с зелеными глазами»! Она говорила быстро и так трясла чертежом перед Мумозиным, что однажды даже мазнула бумагой по правильному носу Владимира Константиновича. — Какое чудовище? — не понял он.