Присевшая на колени Сорэйя заметила ползущего неподалеку жука. Она застыла, держа непокрытые руки над землей до тех пор, пока он не отполз подальше. Немного отодвинувшись, она продолжила свое занятие. После пережитого Сорэйе было необходимо чем-то занять свои голову и руки, а потому она направилась в гулистан. Обнесенный стеной розовый сад был подарком матери, как и уроки чтения. Когда-то, когда Сорэйя еще была ребенком, она осознала, что способна прикасаться к цветам и прочим растениям, не отравляя их. После этого мать принялась дарить ей по горшку с розой и книге всякий раз, когда навещала дочь весенней порой. С годами ее коллекция разрослась и превратилась в самый настоящий сад роз, полный розовых, красных дамасских, белых, желтых и фиолетовых кустов, карабкающихся ввысь по сложенным из глинобитного кирпича стенам. Цветы благоухали сладким, будто медовым, ароматом. Мощеные дорожки делили гулистан на четыре части, что придавало ему сходство с большим главным садом. Они встречались в его середине, у восьмигранного бассейна. В отличие от дворцового сада, в гулистан существовало лишь два входа. Один – через дверь в стене, ключом к которой обладала лишь Сорэйя. Другой – через череду решетчатых дверей, соединявших ее покои с садом. Он принадлежал ей одной, и здесь она могла не бояться нечаянно коснуться кого-то или чего-то. Исключение составляли лишь несведущие насекомые, время от времени пробиравшиеся внутрь. Сорэйя все еще наблюдала за удаляющимся жуком, когда из покоев до нее донесся звук величественных шагов. Вскочив и отряхнув грязь с платья, она поспешно натянула перчатки, до того закинутые на перевязь. – Сорэйя, дорогая, я так рада тебя видеть. В дверном проеме стояла ее мать. Глядя на эту высокую и величавую женщину, всю в шелках и с жемчугом в волосах, сложно было поверить, что она просто человек. Покойный шах пал в борьбе с болезнью семь лет назад, когда Сорушу и Сорэйе было всего по одиннадцать лет. Таминэ стала регентом, правя землями своего сына до поры, когда тот повзрослеет. Тем не менее она никогда не забывала приносить Сорэйе драгоценные дары, облегчавшие ношу ее дочери, несмотря на бремя ответственности перед государством. Вот и сейчас она стояла с книгой под мышкой и горшком в руках. Руки Сорэйи защищали перчатки, и потому она пошла навстречу матери и протянула их за подарком, не дойдя несколько шагов. – Благодарю, матушка, – поблагодарила Сорэйя, аккуратно беря горшок с розой. В утрамбованной земле зеленел едва различимый росток. То что надо. Сорэйе нравилось, когда розы впервые расцветали в гулистане благодаря ее стараниям. Это служило ей подтверждением способности не только разрушать, но и созидать. Она нашла, куда можно было временно пристроить цветок до посадки, и обронила через плечо: – Надеюсь, путешествие тебя не утомило. Язык ворочался во рту неохотно: давно уже она ни с кем не разговаривала. Две женщины не могли обняться, и оттого их приветствия всегда выходили сухими и формальными. Однако Сорэйя замечала тепло во взгляде и улыбке своей матери и надеялась, что и ее лицо выражает те же эмоции. – Нисколько, – ответила Таминэ и протянула ей книгу. – Держи. Это сборник сказаний Хэллии. Ты наверняка уже прочла все книги, написанные в Аташаре. Сорэйя взяла книгу и принялась листать украшенные рисунками страницы, а Таминэ пошла вдоль стены гулистана. – Такие красивые, – прошептала Таминэ розам, тянущимся ввысь по стенам. Оставаясь безмолвной, Сорэйя широко улыбнулась от наполнившего ее чувства гордости. Ей никогда не блистать так же ярко, как ее брату, но все же и она была способна заставить мать улыбнуться. – Процессия люднее обычного, – заговорила Сорэйя, понемногу обретая власть над непослушным языком. – Это по случаю Новруза? Таминэ застыла на месте. Неподвижная, с прямой спиной, она напоминала статую. – Не только, – произнесла она, нарушая повисшую в воздухе тишину. – Дорогая, пройдем внутрь. Я хочу тебе о чем-то рассказать. Сорэйя сглотнула. Несмотря на перчатки, кончики ее пальцев были ледяными. Освободив проход для матери, она последовала за ней, продолжая сжимать книгу в руках. Сорэйе нечего было предложить матери: ни вина, ни фруктов, ни чего бы то ни было еще. Слуги приносили ей еду трижды в день, оставляя подносы у двери. Люди знали о том, что у шаха есть сестра-затворница. Должно быть, каждый имел свои догадки относительно того, почему она скрывается. Однако никто не знал правды, а Сорэйя была обязана хранить тайну. Сами покои были весьма комфортны. Всюду лежали подушки: на кровати, кресле, сиденье на подоконнике и даже на полу. Все – из различных материалов, с разной текстурой. Пол целиком покрывали лежащие внахлест яркие ковры, чьи цвета немного померкли со временем. Все поверхности были покрыты чем-то мягким, и, окружая себя всем этим, она словно могла восполнить нехватку настоящих прикосновений. Тут и там стояли стеклянные вазы с увядающими розами из ее сада, наполнявшими покои землистым запахом умирающих цветов. Здесь был один-единственный стул, так что Таминэ присела на подоконник. Сорэйя аккуратно примостилась с другой стороны, сложив руки на сведенных вместе коленях. Она старалась занимать как можно меньше места, чтобы матери было удобно. Тем временем Таминэ явно чувствовала себя некомфортно. Она избегала взгляда Сорэйи и никак не могла успокоить лежащие на коленях руки. Собравшись с силами, она вдохнула, подняла взгляд на дочь и произнесла: – Все эти люди прибыли по случаю свадьбы твоего брата, которая состоится через месяц. – Ох, – выдохнула несколько удивленная Сорэйя. Поведение матери навело ее на мысли о похоронах, но не о свадьбе. Она знала, что рано или поздно Соруш вступит в брак. Возможно, мать переживала, что Сорэйя будет завидовать? – Он женится на Ло-ле́, – добавила Таминэ. – Ох, – снова произнесла Сорэйя, но на этот раз без эмоций. Это разумно, подумала она. Ло-ле́, дочка спахбеда, была столь же добра, сколько и прекрасна. Она заслуживала того, чтобы стать любимицей Аташара и самой его влиятельной женщиной. Любой был бы рад за нее. Любому следовало радоваться за нее. Из края ее рукава торчала нить. Сорэйя сжала ее указательным и большим пальцами и потянула, глядя на распускающуюся ткань. Ее сердцебиение ускорялось от эмоций, которые ей не хотелось ни испытывать, ни даже признавать. Сорэйя несколько раз не спеша вдохнула. Она уже несколько раз обернула нить из рукава вокруг одетых в перчатку пальцев. Она не даст горечи и обиде возобладать. Она не позволит им отразиться на ее лице. Сорэйя вдохнула, сняла с пальцев нить, подняла на мать глаза и улыбнулась. – Они станут хорошей парой, – произнесла она. Ее мать тепло и искренне улыбнулась. Она явно испытала облегчение. – Мне тоже так кажется, – мягко произнесла она, но затем улыбка ее угасла, а взгляд опустился вниз. – Боюсь, я не смогу проводить с тобой столько времени, сколько раньше, пока не завершится церемония. Будет много дел. Сорэйя с трудом сглотнула. – Я понимаю, – отозвалась она. Как обычно, жизнь продолжит идти своим чередом и без нее. – Ты же знаешь, я люблю тебя. Сорэйя кивнула. – И я тебя люблю, матушка. Беседа продолжилась. Они обменивались любезностями и придворными сплетнями, но разговор выходил односторонним. Сорэйя слишком много сил тратила на обуздание собственных эмоций, периодически украдкой поглядывая вниз, на запястья. Она хотела убедиться, что ее кожа оставалась смуглой. Ко времени, когда Таминэ покинула ее покои, Сорэйя чувствовала себя выжатым лимоном. Вновь оставшись одна, Сорэйя возвратилась в гулистан, намереваясь посадить подаренную матерью розу. Она решительно стянула перчатки, не обращая внимания на зеленые линии, распространявшиеся по ее рукам, и попыталась успокоиться, глядя на свои розы. Она обхватила одну из них ладонями и прильнула к ней лицом, вдыхая ее аромат и ощущая прикосновение лепестков к щеке. Они были столь нежны… будто поцелуи. По крайней мере, в ее воображении. Она опустила руки на стебель и коснулась кончиком пальца одного из шипов. Ощущение ей нравилось: оно напоминало о том, что нечто опасное также могло быть красивым и любимым. Но теперь она не могла не замечать своих кистей: вены на внутренней части запястий приобрели темно-зеленый оттенок. Она осознавала, что то же происходило и с венами, спускающимися по ее лицу к шее, паутинкой разбегающимися по ее щекам. Это не прекратится, пока она не умерит наиболее сильные из своих эмоций. Когда-то все они были неразлучны: Соруш, Ло-ле́, Сорэйя и Рамин, частенько приглядывавший за остальными тремя. Ло-ле́ и Рамин были единственными, кто знал о проклятии Сорэйи, не считая ее семьи. Они узнали о нем случайно, но Сорэйя была этому рада: иначе она могла бы и не обзавестись друзьями. Когда они были детьми, все представлялось простым. Таминэ волновалась, но Сорэйя доказала, что может быть очень осторожной и никого не трогать. Ло-ле́ же всегда была очень послушной. Соруш был рядом, не позволяя случиться дурному. И некоторое время ничего дурного и правда не происходило. Но затем шах умер, и хоть его вдова и исполняла роль регента, но Соруш в одночасье оказался под более пристальным вниманием. Их мать мягко объяснила им, что теперь у них нет столько времени на игры. Однако по прошествии нескольких лет Сорэйя догадалась, какова была истинная причина того, что она больше не виделась со своим братом: их семье следовало беречь репутацию, а она была отродьем Разрушителя. Если бы о проклятии Сорэйи стало широко известно, это могло бы натолкнуть бозоргана на мысль о том, что Разрушитель мог приложить руку ко всему их семейству. Люди потеряли бы веру в шаха и его династию, свергли бы их. Ло-ле́… сколько же прошло времени с тех пор, как они в последний раз разговаривали? Три, четыре года? Они старались видеться, даже когда потеряли Соруша. Раньше им удавалось улучать время на свои детские забавы, вместе играть и делиться миндалем в глазури. Однако двум молодым девушкам найти возможность для встречи было намного труднее. И то, что одна из них стремительно погружалась в придворный мир, в то время как другой дорога в него навсегда закрыта, лишь осложняло и без того трудную ситуацию. С каждым годом они все больше и больше отдалялись друг от друга, проводя все меньше времени вместе. Редкие встречи лишь усиливали неловкость от осознания разницы в образе жизни. Разницы, которая никуда уже не денется. Весенняя пора пятнадцатилетия Сорэйи ознаменовала первый год, в который им с Ло-ле́ предстояло ни разу не встретиться. Она этому ничуть не удивилась: Ло-ле́ была частью того же мира, что и Соруш. Мира света, а не темноты. Она принадлежала к внешнему миру, а не к миру узких потайных ходов. Сорэйя наклонилась и зарылась в землю руками, создавая дом для своей новой розы. Уголком глаза она видела жука, по-прежнему трудолюбиво пробиравшегося через сад. Сорэйя проследила за этим маленьким нарушителем, вторгшимся в ее убежище. И тут она протянула к нему руку и коснулась кончиком пальца его гладкой спины. Жук перестал двигаться, а Сорэйя вернулась к своему занятию. 2 Спустя пять дней после возвращения семьи Сорэйя вновь стояла на крыше. Сегодня отмечался Сури, праздник последней зимней ночи. Сорэйя вглядывалась в самое сердце костра, стараясь почувствовать некую связь со своими предками. Непростая задача, ведь ее предком была птица. По крайней мере, так гласила легенда. Первый шах из ее династии, свергший нечестивого Шахмара и взошедший на трон более двухсот лет назад, был подкидышем. Родители отреклись от него, оставив у подножия горы, чтобы того забрали дивы. Однако вместо них его нашла и воспитала как собственного сына легендарная птица Симург, служившая Аташару символом и являвшаяся его защитником. Многие годы спустя, уже после победы над Шахмаром, Симург подарила сыну перо по случаю коронации. Оно оберегало его и всех происходивших от него шахов и шахбану, находящихся у власти, от сил Разрушителя. Защита Симург не имела власти над естественной смертью вроде той, которой умер отец Сорэйи, однако оберегала правящего шаха от дивов и людей-колдунов, известных как «йату». Защиту Симург нельзя было выиграть или завоевать – лишь получить, если она сама того пожелает. По этой причине семья Сорэйи очень гордилась этой защитой, даже несмотря на исчезновение Симург во времена правления прадеда Сорэйи. Сторонники ее семьи заявили, что она исчезла, так как в ней более не было нужды. Недоброжелатели же поговаривали, что Симург покинула царскую семью из-за заключения прадедом Сорэйи перемирия с Хэллией, с которой они находились в состоянии войны. А кто-то и вовсе считал, что Шахмар выжил и выследил, а затем убил Симург в отместку за свое поражение. Что бы с ней ни случилось, со временем становилось все меньше и меньше людей, видевших ее своими глазами. Вот этой-то легенде о том, откуда проистекал ее род, Сорэйя и должна была воздавать хвалу сегодня ночью. Завтра, во время празднования Новруза, весь дворец будет радоваться жизни. В ночь Сури же полагалось вспоминать умерших. Ярко горевший на крыше костер, перед которым она стояла, служил приглашением ее предкам, духам-хранителям семьи Сорэйи. Каждый год она старалась ощутить возвращение предков. Почувствовать некое подобие связи между длинной чередой шахов ее рода и проклятой шахзаде, одиноко стоящей в темноте. Или между ней и народом Аташара, вышедшего на крыши своих домов и жгущего костры, тем самым приглашая своих предков. Ее предки, ее народ, ее страна. Это – человеческие корни, та сила, что привязывает нас к конкретному времени и месту, дарит чувство принадлежности. Сорэйя не ощущала этой силы. Порой ей казалось, что она может запросто уплыть из жизни, подобно завитку дыма, а затем начать все сначала где-то далеко-далеко, ни о чем не жалея. Сорэйя отвернулась от костра и подошла к краю крыши. Внизу горело несколько костров поменьше, разожженных в костровищах, находящихся в разных частях сада. Их окружали придворные. Они пытались делать вид, что выказывают почтение, но наверняка делились сплетнями, потягивая вино. Взгляни кто-нибудь из них в ее направлении, он бы увидел лишь мрачный силуэт на фоне костра. Настроение у Сорэйи и вправду было мрачным. Она не хотела впадать в такое состояние: слишком просто поддаться ревности, позволить этому яду отравить ее сердце и разлиться по венам. И все же она вновь оказалась на крыше, одинокая и мрачная. Сорэйя вздохнула и прислонилась к парапету. Ей нравилось, как ее длинные темно-каштановые волосы свисали с дворцовой стены. Это напоминало ей об одном из ее любимых сказаний. У принцессы был тайный любовник, и он навестил ее под окном. Она сбросила ему волосы, чтобы тот мог взобраться к ней, но воздыхатель отказался карабкаться по ним. Сказав, что не желает повреждать и волоска, он послал за веревкой. Сорэйя много раз перечитывала это сказание. Доведется ли ей когда-нибудь выглянуть из окна и увидеть кого-то вроде того молодого человека? Кого-то, кто бы ждал ее, больше заботясь о ее безопасности, нежели о своей? Глупости. Пустые надежды. Сорэйе пора было распроститься с подобными фантазиями. Она прочла достаточно сказаний, чтобы понимать, что можно быть лишь чем-то одним – либо принцессой, либо чудовищем. Сорэйя провела достаточно времени в одиночестве, чтобы понять, кем именно она была. Она хотела было отвернуться, но тут что-то привлекло ее внимание. Несколько одетых в красное солдат собрались вокруг одного мужчины. Присмотревшись, она узнала того самого молодого человека, ехавшего в процессии и заметившего ее. Теперь он был одет в красный камзол рыцаря-азатана. Как правило, азатанами становились по праву рождения. Если простолюдин и возвышался до этого статуса, то разве что в качестве награды от шаха за проявление неслыханной отваги во имя престола. Если этому молодому человеку титул рыцаря-азатана был дарован, то он наверняка проявил невиданную храбрость, за что и был награжден. Сорэйя поддалась любопытству и попыталась получше его рассмотреть. На первый взгляд могло показаться, что он ничем не выделяется на фоне других солдат в таких же красных камзолах. Однако он был иначе сложен. Прочие солдаты были широкоплечи и мускулисты, в то время как этот молодой человек был высок и поджар. «Он по-змеиному грациозен», – подумала Сорэйя. И действительно, он был изящен. Это выражалось в том, как он держал голову, стоял, держал кубок с вином. В остальных не было того, что было присуще ему. Другие солдаты выглядели неподатливыми и напоминали тяжелые поленья. Этот же молодой человек наводил на мысли о проточной воде. – Сорэйя? Девушка выпрямилась и повернулась на раздавшийся у нее за спиной нерешительный голос. Она почувствовала себя виноватой, будто пойманная за подслушиванием. Но тут она увидела стоявшего перед ней человека, и мысли о молодом солдате улетучились из ее головы. – Ло-ле́, – выдохнула она. Горящий за спиной Сорэйи огонь подчеркивал золотистый оттенок каштановых волос Ло-ле́. Казалось, она сияет в темноте. Ло-ле́ была одета в светлое платье. С плеча у нее свисала темно-оранжевая перевязь цвета шафрана. Не удивительно, что она выходила замуж за Соруша. Она уже сейчас имела царские вид и манеры. – Я увидела кого-то на крыше и решила, что это должна быть ты. Слова лились из ее уст с изяществом, присущим искусным собеседникам. И все же в голосе Ло-ле́ проскользнуло сомнение.