– Ну вот, видишь… – Что с тобой, Лулу? Ты сегодня такая нарядная… – Познакомилась со шведским мужчиной из Вестерханинге. Инженер и с новой «Вольво», представляешь? – Он, конечно, без ума от тебя. – Надеюсь. Лулу поправила подушку и помогла Хольгеру сесть. Пока спинка больничной койки со скрипом принимала вертикальное положение, Лулу не переставала щебетать о мужчине из Вестерханинге по имени Роберт или Рольф – Хольгер слушал ее плохо. Наконец она положила ладонь ему на лоб. – Ты вспотел, старичок. Пожалуй, пора принять душ. Никто не умел говорить глупости с такой нежностью, как это делала Лулу. Обычно Хольгер любил поболтать с ней, но сегодня он молчал, глядя на неподвижную левую руку, и чувствовал, как в нем поднимается раздражение на собственную беспомощность. – Прости, Лулу. Не могла бы ты для начала сделать для меня кое-что другое? – Всегда твоя услуга, – послушно отозвалась девушка. – «Всегда к твоим услугам», – поправил Хольгер. – Будь добра, принеси бумаги из нижнего ящика. Мне надо просмотреть их еще раз. – Но там такие ужасы… – схватилась за голову Лулу. – Ты же сам рассказывал. – Ужасы, – подтвердил Хольгер. – Тем не менее мне надо взглянуть на них еще раз. – Конечно, конечно… Лулу исчезла в гостиной и вскоре появилась снова, с пачкой бумаг. Теперь их как будто было больше, чем в прошлый раз. Как видно, Лулу прихватила из ящика что-то лишнее. У Пальмгрена от волнения перехватило дыхание. – Вчера ты как будто был повеселее, Хольгер, – услышал он голос Лулу. – Это опять та Саландер, да? Она водрузила кипу на ночной столик, освободив для нее место среди таблеток и книг. – Это она. Было ужасно видеть ее в тюрьме. – Понимаю. – Можешь прихватить мою зубную щетку… Заодно поставить пластыри… и… пододвинь мою ногу чуть влево, ладно? Все тело ниже пояса… – Хольгер замолчал, подбирая слова. – Как будто ножами режут? – подсказала Лулу. – Именно, ножами, – согласился Хольгер. – Я так часто это говорю? – Ты все время так говоришь, – кивнула Лулу. – Вот видишь… это старческое. А теперь я хотел бы заняться бумагами… Слушай, не пора ли тебе навестить твоего Рогера? – Рольфа, – поправила Лулу. – Рольфа. Надеюсь, он порядочный человек. Это главное. – Ты уверен? – переспросила Лулу. – А ты всегда встречался только с порядочными женщинами? – Мне следовало бы встречаться только с порядочными, скажем так. – Все вы так говорите, а сами только и делаете, что бегаете за смазливыми мордочками. – Не скажи… Терпение Хольгера было на исходе. Он попросил Лулу немедленно дать ему кипу, которую не смог удержать даже здоровой рукой. Лулу еще меняла сорочку и ставила морфиновые пластыри, а Хольгер уже погрузился в чтение. Время от времени он поднимал голову от бумаг, чтобы сказать Лулу что-нибудь приятное и ободряющее, и на прощание пожелал ей удачи с этим Рольфом или Рогером. Далее Хольгер целиком погрузился в чтение. Бумаги в большинстве своем были медицинскими отчетами, протоколами обследований, рецептами и указаниями лечащим терапевтам – за подписью все того же психиатра Петера Телеборьяна. От одного перечня принудительных мер у Пальмгрена побежали по спине мурашки. И все-таки ничего нового во всем этом не было. А главное – старик не видел в бумагах того, что интересовало Лисбет. Он пролистывал их снова и снова, даже поднеся к глазам лупу, пока наконец ему не попалось нечто, что привлекло его внимание. Собственно, это было не бог весть что – коротенькая записка за подписью Телеборьяна, касающаяся перевода Лисбет в клинику Уппсалы. Но в ней Хольгер увидел то, что искал: имена. Пациентка, ранее известная из Реестра изучения генетики и среды (РИГС). Принимала участие в Проекте 9 (результат: неудовлетворительный). Решение о помещении в приемную семью, принятое профессором социологии доктором Мартином Стейнбергом, нереализуемо: пациентка проявляет склонность к побегам и отличается исключительной изобретательностью. Подробнее – см. инцидент с Г. в квартире на Лундагатан: пациентка бежала из дома в возрасте шести лет. Шесть лет? Не об этом ли «инциденте» Лисбет говорила ему в тюрьме? И кто в таком случае фигурирует под литерой Г, женщина с родимым пятном на шее? Возможно, хотя утверждать трудно. Он еще раз перечитал записку и не смог удержаться от улыбки. «Отличается исключительной изобретательностью», – пишет Телеборьян. Есть вещи, очевидные даже идиоту. Хотя оснований для веселья мало. Если верить этой записке, Лисбет хотели забрать из семьи уже в раннем детстве. Мать, Агнета Саландер, определена в интернат в Эппельвикене – тяжелое повреждение мозга вследствие удара по голове. Ранее встречалась с психологом Хильдой фон Кантерборг, которая, нарушив врачебную этику, рассказала ей о секретных списках. От дальнейшего общения с пациентами отстранена. О прочих мерах – см. у профессора Стейнберга и Г. Мартин Стейнберг? Хольгер задумался. Имя показалось ему знакомым. Не без усилий – что ему сейчас давалось без усилий? – Пальмгрен набрал его на мобильнике в «Гугле». Ну, конечно… Как же он мог забыть? Хотя друзьями они с Мартином Стейнбергом никогда не были. В первый раз их пути пересеклись лет двадцать пять тому назад. Не кто иной, как Стейнберг, выступал экспертом по делу одного парня, которого обвиняли в нанесении телесных повреждений собственному отцу. Хольгер защищал его в суде и страшно обрадовался, когда Стейнберг встал на его сторону. Он ведь уже тогда был членом престижных комитетов и комиссий. Его методы многие называли устаревшими и негибкими, но в тот раз они сработали. Клиент Пальмгрена был оправдан. Тогда они выпили по бокалу вина с Мартином Стейнбергом и потом время от времени встречались и всегда тепло приветствовали друг друга. Кто знает, может, и на этот раз Хольгеру удастся выудить из Стейнберга что-нибудь полезное? Старик размышлял, лежа в постели с кипой бумаг на груди. Что, если позвонить ему прямо сейчас? Пока Хольгер взвешивал все «за» и «против», морфиновый пластырь начал действовать. Боль в бедре поутихла, словно теперь в мышцы вонзали не ножи, а тоненькие иголочки. Он должен был перебороть себя, ведь Лисбет просила… Теперь у него на руках документы, осталось разработать новую стратегию. Хольгер набрал номер и, пока шли сигналы, смотрел на часы. Двадцать минут одиннадцатого – поздновато для звонка. Хотя ему звонили и позже… В любом случае он должен быть предельно осторожен. Его размышления прервал голос Стейнберга – настолько уверенный и властный, что Хольгер сразу смутился. Он извинился, представился. Стейнберг не выказывал ни раздражения, ни неудовольствия. Выслушав поздравления Хольгера с многочисленными премиями и назначениями, о которых только что узнал из «Википедии», профессор проявил взаимную вежливость и осведомился о его здоровье. – Что вам на это сказать? – рассмеялся старик. – В мои годы радуешься любой болячке – хоть так понимаешь, что жив. Мартин Стейнберг рассмеялся вместе с ним. Потом пришло время воспоминаний о прошлом. И только после этого Хольгер перешел к делу. Один из его клиентов, сказал он, заинтересовался работой профессора Стейнберга с так называемым Реестром. Лишь произнеся это слово, Хольгер понял, что ошибся. Стейнберг не то чтобы испугался, но сразу занервничал. – Не понимаю, о чем вы, – перебил он Пальмгрена. – В самом деле? – удивился Хольгер. – Но здесь черным по белому написано… – Где написано? – В бумагах, которые я держу в руках. Уверенность вмиг выветрилась из голоса Пальмгрена, теперь он как будто оправдывался. – Но что именно там сказано? – продолжал наседать профессор. – Для этого я должен присмотреться внимательнее. – Вам непременно надо это сделать. – Уж не путаю ли я чего… знаете, такое бывает со стариками. – Бывает, – согласился Стейнберг все в том же натянуто-шутливом тоне. Профессор нервничал и безуспешно пытался это скрыть. Но хуже всего было то, что он прекрасно осознавал безуспешность этих попыток. – Не исключено, что и в бумагах допущена какая-то ошибка, – подливал он масла в огонь. – А что за клиент? Хольгер пробормотал, что этого сказать не может. Теперь он лишь выжидал момент, чтобы прекратить неприятный разговор. Но, не успев положить трубку, старик уже понял, что беседа в любом случае не останется без последствий. Как он только мог быть таким идиотом? Он хотел как лучше, но в результате только подставил себя. Тем временем на Лильехольмен опустилась ночь. Бессильная злоба на самого себя вылилась в новый приступ боли в спине и бедрах. Хольмер Пальмгрен заохал – что за проклятье эта старость… Глава 7 7 июня Проснувшись рано утром в воскресенье, Микаэль Блумквист первым делом прошмыгнул на кухню, чтобы не будить Малин. Он надел джинсы и серую хлопковую рубашку, приготовил крепкий капучино и бутерброд и сел за стол, обложившись свежими газетами. Позавтракав, Микаэль включил компьютер и задумался. С чего начать? Он перерыл все, что только можно, – архивы, списки и базы данных, постановления судов, завещания, бухгалтерские книги и налоговые декларации. Он обходил ограничения доступа, пользуясь статусом журналиста, и умел отыскать лазейку даже в самых, казалось бы, безнадежных случаях. Но, сколько Блумквист ни рылся в мусорных баках – почти в буквальном смысле этого выражения, – сколько ни изучал старые фотографии, за которыми забирался в самые труднодоступные тайники, так и не смог обнаружить ни единого свидетельства об усыновленных или внебрачных детях в роду Маннхеймеров. Он привык доверять журналистскому инстинкту – хотя до сих пор не мог понять, насколько это правильно. И сейчас этот инстинкт ясно подсказывал ему, что Ивар Эгрен неспроста обозвал Лео Маннхеймера «цыганом». На первый взгляд все это казалось в высшей степени странным. Уж коли речь шла о пресловутой «голубой крови», здесь Лео имел перед Эгреном все преимущества. В конце концов, он являлся отпрыском рода, известного по меньшей мере с XVII века. Очевидно, за этим оскорбительным эпитетом стояло нечто, что Микаэлю только предстояло выяснить. Уже первые попытки навести справки в Сети вызвали у Блумквиста невольную улыбку. По какой-то непонятной причине поиски фамильных корней превратились в последнее время в нечто вроде общенационального движения. Интернет изобиловал сайтами, на которых выкладывались сканированные церковно-приходские книги, данные мигрантских служб, подушные переписи и генетические базы данных. Это было золотое дно, но только для тех, кто ищет предков в далеком историческом прошлом. Таким, при наличии денег и терпения, предоставлялась возможность сколь угодно долго отслеживать перемещения своих пращуров с континента на континент – вплоть до африканской прародины человечества. Иначе обстояло дело с теми, кто попал в приемную семью в недалеком прошлом. В отношении таковых действовал семидесятилетний запрет на разглашение тайны усыновления, который мог быть снят лишь в исключительных случаях и только по решению суда. Хотя именно «исключительность» журналисты понимали по-своему. И Микаэль Блумквист знал не хуже, чем его не отличавшиеся особой деликатностью коллеги: на то и существуют запреты, чтобы их обходить.