Через несколько месяцев я обнаружила фотографию в ящике стола, перевернутую лицом вниз. Даже в этом платье, похожем на свадебный торт, даже в сопровождении Бада и Джейн, которые держались по обе стороны от меня, словно мрачные часовые, затеряться на вечеринке было несложно. Большинство присутствующих делились на две группы: одни видели во мне непонятную диковинку, наслушавшись от Локка, что я дочь бурского добытчика алмазов и его готтентотской жены или наследница огромного состояния в Индии; другие – нарядную служанку. Все они не обращали на меня особенного внимания, чему я была рада, особенно потому, что тот самый неприятный рыжеволосый тип, мистер Бартоломью Илвейн, тоже присутствовал на празднике, вечно скользя где-то по периферии толпы. Я прижалась спиной к обоям на стене и на мгновение позволила себе погрузиться в пустую фантазию, в которой Сэмюэль был рядом со мной и нашептывал мне историю о волшебстве и принцессе на балу, обреченной снова превратиться в служанку, едва часы пробьют полночь. Мистер Локк громко и воодушевленно приветствовал каждого из гостей. В его речи слышался легкий акцент: в молодости он учился где-то в Британии, поэтому, слегка подвыпив, начинал по-британски проглатывать звук «р» и растягивать гласные. – А, мистер Хавермайер! Рад, что вы смогли приехать, ужасно рад! Вы ведь знакомы с моей воспитанницей Январри, верно? – Он махнул рукой в мою сторону, чуть не расплескав виски из своей любимой нефритовой чаши. Мистер Хавермайер был высоким, истощенным с виду созданием с такой белой кожей, что у него на запястьях проглядывалась сеточка синих вен, уходивших под дорогие кожаные перчатки: состоятельные мужчины специально носят их напоказ, напоминая всем, что у них есть автомобиль. Он помахал тростью с золотым набалдашником и ответил, даже не удостоив меня взглядом: – Разумеется. Из-за всех этих забастовок я не был уверен, что смогу выбраться к вам, но в последний момент, слава богу, привезли новую партию кули. – Мистер Хавермайер занимается производством сахара, – пояснил мистер Локк. – По полгода проводит на каком-то богом забытом островке в Карибском море. – О, все не так ужасно. Мне подходит такая жизнь. – Он перевел взгляд на меня и Джейн, и его губы сложились в оскал в форме улыбки. – Присылайте этих двоих ко мне, если они вам наскучат. Теплые тела всегда пригодятся. Я похолодела и застыла, точно фарфоровая. Не знаю почему – даже при том, что я росла под защитой мистера Локка и его состояния, мне не раз доводилось терпеть подобные выпады в свой адрес. Может, дело было в голодной жадности, которая тлела в голосе Хавермайера, словно спрятанные под землей залежи угля. Или в том, как резко вдохнула Джейн, стоявшая рядом со мной. Или, может быть, юные девочки похожи на верблюдов, и рано или поздно находится та самая соломинка, которая переломит их хребет. В то мгновение я понимала лишь, что вся дрожу, похолодев, а потом Бад вскочил, как жуткая ожившая горгулья, оскалив зубы. Наверное, у меня была секунда, чтобы схватить его за ошейник, но я не могла заставить себя пошевелиться, и вот уже мистер Хавермайер закричал высоким, исполненным ярости голосом, мистер Локк выругался, а Бад зарычал, терзая зубами ногу Хавермайера. А потом я услышала еще один звук, низкий и переливчатый, настолько неуместный, что я не сразу в него поверила… Это была Джейн. Она смеялась. В итоге все закончилось не так уж плохо. После семнадцати швов и четырех рюмок абсента мистера Хавермайера увезли обратно в отель. Бада заперли в моей комнате «до скончания века» – но на самом деле его заточение закончилось уже через три недели, как только мистер Локк уехал по делам в Монреаль. Ну а мне досталась многочасовая лекция о природе гостеприимства, хороших манерах и власти. – У власти, дорогая моя, есть особый язык. У нее есть своя география, валюта и – прости уж – цвет. Не следует принимать это близко к сердцу и возмущаться: это просто факты, и чем быстрее ты смиришься с ними, тем лучше. – В глазах мистера Локка читалась жалость. Я вышла из его кабинета, чувствуя себя ничтожной и побитой. На следующий день Джейн исчезла на пару часов и вернулась с подарками: свиным окороком для Бада и свежим выпуском еженедельника «Сокровищница историй» для меня. Она присела в изножье жесткой, узкой кровати, на которой раньше спала Вильда. Я хотела сказать спасибо, но вместо этого у меня вырвалось: – С чего вдруг такая доброта? Она улыбнулась, демонстрируя узкую озорную щелку между передними зубами. – Потому что ты мне нравишься. И еще я не люблю, когда сильные обижают слабых. С того дня наша судьба была решена (я люблю представлять, как усталая, умудренная годами Судьба подписывает решение о нашем будущем, убирает в конверт и запечатывает): мы с Джейн Ириму стали, можно сказать, подругами. Два года мы обитали в укромных уголках особняка Локка: на чердаках, в забытых кладовках и заросших садах. Мы аккуратно обходили высшее общество по самому краю, словно шпионы или мыши, прячась в тени и лишь изредка попадаясь на глаза Локку, его гостям и слугам. Джейн оставалась несколько скрытной, будто застывшей в напряженном ожидании, но теперь я хотя бы чувствовала, что мы сидим в общей клетке. О будущем я почти не задумывалась, а если такое и случалось, это были смутные детские мечты о грандиозных приключениях в сочетании с детской же уверенностью в том, что все останется неизменным. Какое-то время так и было. Пока накануне своего семнадцатого дня рождения я не нашла книгу в кожаном переплете, лежавшую в синем сундучке. – Мисс Сколлер. Я все еще стояла в Зале фараонов, сжимая в руке книгу в кожаном переплете. Бад успел заскучать, поэтому время от времени вздыхал и фыркал. Невыразительный голос мистера Стерлинга заставил нас обоих вздрогнуть от неожиданности. – О, я не… Добрый вечер. Я повернулась к нему, спрятав книгу за спину. У меня не было особых причин прятать от него потрепанный роман, но в этой книге мне виделось нечто живое и волшебное, мистер Стерлинг же был полной противоположностью живости и волшебства в человеческом облике. Он моргнул, перевел взгляд на открытый сундук, стоящий на пьедестале, а потом едва заметно склонил голову набок. – Мистер Локк просит вас явиться в его кабинет. – Он потянул время, и по его лицу пробежала какая-то тень. Я бы предположила, что это страх, если бы мистер Стерлинг был физически способен выражать хоть какие-то чувства, кроме вежливого внимания. – Немедля. Я вышла из Зала фараонов вслед за ним. Когти Бада клацали по полу у меня за спиной. Я спрятала «Десять тысяч дверей» под юбку, кожей чувствуя тепло и вес книги. «Словно щит», – подумала я. Странно, что эта мысль показалась мне такой утешительной. Кабинет мистера Локка, как всегда, пах сигарным дымом, дорогой кожей и крепкими напитками из тех, которые держат в буфете в хрустальных графинах. Сам мистер Локк тоже выглядел как обычно: весь из прямых линий, нестареющий, будто бы он сознательно отвергал этот процесс как пустую трату драгоценного времени. Сколько я себя помнила, у него на висках серебрилась легкая седина, придававшая ему почтенный вид. В отличие от моего отца – в последний его приезд я заметила, что его голова стала почти полностью пепельной. Когда я вошла, мистер Локк перевел взгляд на меня. Перед ним лежала стопка грязных потертых конвертов. Его глаза были серыми, как могильные камни, и серьезными, как никогда сосредоточенными на мне. – Оставьте нас, Стерлинг. Камердинер покинул комнату, дверь закрылась за ним со звонким щелчком. У меня в груди что-то затрепетало, словно крылья птицы. – Присядь, Январри. Я села на тот же стул, что и всегда, а Бад не очень успешно забился под него. – Простите, что привела Бада, сэр, просто Стерлинг сказал, что это срочно, и я не стала заходить к себе в комнату… – Ничего страшного. Паническое трепетание в груди усилилось. Бада не пускали в кабинет мистера Локка (а также в машины, поезда и столовые) с того самого праздника по случаю собрания Общества два года назад. При виде него мистер Локк обычно не мог удержаться от лекции о невоспитанных животных и их безответственных владельцах или, в лучшем случае, недовольно фыркал себе под нос. Теперь мистер Локк подвигал челюстью, как будто хотел разжевать и смягчить то, что собирался произнести. – Это касается твоего отца. Я почувствовала, что мне тяжело смотреть на мистера Локка, поэтому уставилась на витрину у него на столе с латунной табличкой: «Револьвер Энфилд, Марк I, 1879». – Как тебе известно, последние несколько недель он находился на Дальнем Востоке. Отец сказал, что выйдет из порта Манилы и продолжит путь, перебираясь с острова на остров, пока не достигнет Японии. Он обещал писать как можно чаще. Я уже много недель ничего от него не получала. Следующее предложение мистер Локк разжевал еще более тщательно. – Его отчеты из этой экспедиции поступали редко. В смысле реже, чем обычно. Но в последнее время они… совсем прекратились. Последнее письмо пришло в апреле. Теперь он смотрел на меня внимательно и выжидающе, как будто все это время напевал мелодию, а теперь остановился и рассчитывал, словно я допою ее за него. Как будто я должна заранее знать, что он скажет дальше. Я продолжала смотреть на револьвер, темный, начищенный, с квадратным дулом. Горячее дыхание Бада касалось моих ног. – Январри, ты меня слушаешь? От твоего отца нет писем уже почти три месяца. Я получил телеграмму от другого члена экспедиции: никто не видел его и не получал от него вестей. Его лагерь на склоне горы обнаружили брошенным и разоренным. Птица у меня в груди принялась царапаться и бить крыльями в неописуемом ужасе. Я сидела совершенно неподвижно. – Январри. Он пропал. Судя по всему… – Мистер Локк коротко и резко вздохнул. – Вполне вероятно, что твой отец мертв. Я сидела на своем узком матрасе и смотрела, как нежный сливочный свет солнца ползет по моему розово-золотому одеялу. Вата, торчащая из дыр, и выбившиеся нитки образовывали тени и рельеф, напоминая архитектуру какого-то незнакомого города. Бад прижался к моей спине, несмотря на жару, и время от времени издавал тихие грудные звуки, похожие на щенячий скулеж. От него пахло летом и свежескошенной травой. Сначала я не хотела верить. Я выла, кричала, требовала, чтобы мистер Локк взял свои слова назад или привел доказательства. На моих ладонях остались розовые полумесяцы – следы ногтей, которые я вонзала в кожу, стараясь сдержать свой гнев и не расколотить все стеклянные витрины в кабинете на тысячи блестящих осколков. Наконец я почувствовала, как тяжелые, как плиты, руки легли мне на плечи, придавливая к земле. – Довольно, дитя мое. – Я посмотрела в его глаза, бледные и неумолимые, и мое упорство рассыпалось в прах. – Джулиан мертв. Смирись с этим. И я смирилась. Я повисла на шее у Локка, заливая слезами его рубашку. Его грубоватый голос раздался у меня над ухом: – Ничего, девочка. У тебя остался я. Теперь я сидела в своей комнате с опухшим лицом и сухими глазами, готовая вот-вот сорваться в пропасть боли, такую огромную, что не видно дна. Она могла поглотить меня целиком, если бы я только позволила. Я вспомнила последнюю открытку, которую получила от отца. На ней были изображены берег моря и несколько суровых с виду женщин. Надпись гласила: «РЫБАЧКИ СУГАШИМЫ». Я попыталась представить самого отца, но перед глазами сразу встала картина: вот он уходит от меня, усталый и ссутуленный, и исчезает за дверью – ужасной дверью, из-за которой нет возврата. «Ты же обещал, что однажды возьмешь меня с собой». Мне снова захотелось закричать. Сдерживаемый крик царапал горло. Мне казалось, меня вот-вот вырвет. Мне хотелось сорваться с места и бежать, бежать, пока я не попаду в иной, лучший мир. И тогда я вспомнила о книге. Может, мистер Локк подарил мне ее именно для этого момента, зная, как сильно мне нужно будет утешение. Я достала книгу из-под юбки и провела пальцем по тисненому названию. Она открылась передо мной, как маленькая Дверь в кожаной обивке на петлях из клея и вощеной нити. И я вбежала в нее. ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ДВЕРЕЙ: СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПРОХОДОВ, ПОРТАЛОВ И ДВЕРЕЙ