– Добро пожаловать, сэр! Чем могу вам помочь? Какая очаровательная малышка! – Ее улыбка ослепляла, но я чувствовала ее недоверчивый взгляд, скользивший по моей коже, волосам и глазам. Будь я плащом на вешалке, она бы вывернула меня наизнанку, чтобы найти ярлычок и узнать производителя. – Где вы ее нашли? Мистер Локк поймал мою руку и покровительственно подал мне локоть. – Это моя… дочь. Приемная, разумеется. Скажу вам по секрету, вы имеете честь наблюдать последнюю представительницу гавайской королевской династии. Наверное, дело было в том, как уверенно прогремел голос мистера Локка и как дорого смотрелся его сюртук; а может, просто в том, что эта женщина в жизни не видела коренных гавайцев. Так или иначе, она ему поверила. Ее подозрительность вмиг растаяла, сменившись изумлением и восхищением. – О, это же просто поразительно! У нас есть чудесные тюрбаны из Лахора – очень экзотичные, отлично подойдут к ее цвету волос… Или, может, хотите взглянуть на зонтики? Отлично подходят для того, чтобы укрыться от летнего солнца. Мистер Локк окинул меня оценивающим взглядом. – Думаю, лучше книгу. Любую, какую выберет. В последнее время она очень хорошо себя вела. Он улыбнулся мне – едва заметный изгиб губ выдали слегка дрогнувшие усы. Я просияла. Меня взвесили, измерили и признали достойной. В начале лета тысяча девятьсот шестого года мне было почти двенадцать. На воду только-только спустили лайнер «Лузитания» – самый большой корабль в мире (мистер Локк пообещал, что в скором времени купит нам билеты на него); в газетах все еще печатали зернистые фотографии разрушений, постигших Сан-Франциско в результате жуткого землетрясения; а я потратила карманные деньги и оформила подписку на журнал «Прогулка», чтобы каждую неделю читать новые главы очередного романа Джека Лондона. Мистер Локк уехал по делам без меня, а мой отец в кои-то веки сидел дома. Днем ранее он должен был уехать в Бразилию, чтобы присоединиться к экспедиции мистера Фосетта, но произошла задержка: то ли нужные люди не успели проставить в его документах нужные печати, то ли хрупким инструментам нужно было обеспечить бережную доставку – меня это мало волновало. Главное – он дома. Мы вместе позавтракали на кухне, сидя за большим столом, изрезанным ножами, покрытым жирными пятнами и ожогами. Отец перечитывал свои заметки в полевом журнале и поедал яичницу с тостом, нахмурив брови, так что между ними образовалась клиновидная складочка. Я не возражала: я держала в руках новые главы «Белого клыка». Каждый из нас ускользнул в свой личный мирок, и мы были вдвоем, но в то же время поодиночке. В этом всем ощущалось замечательное умиротворение, правильность происходящего, и мне невольно захотелось притвориться, что так бывает каждое утро. Что мы обычная маленькая семья, что особняк Локка на самом деле наш дом, а этот стол – наш собственный, кухонный. Впрочем, наверное, будь мы обычной семьей, с нами за столом сидела бы мама. Может, она бы тоже что-нибудь читала. Может, она бы посмотрела на меня поверх корешка своей книги, и ее глаза сверкнули бы как-то по-особенному, а потом она бы протянула руку и смахнула хлебные крошки с неухоженной бороды моего отца. Глупо предаваться таким мыслям. После них в груди остаются пустота и боль, как будто скучаешь по дому, даже будучи дома, и не можешь дальше читать журнал, потому что слова искажаются и расплываются перед глазами. Отец взял в руки тарелку и чашку с кофе и поднялся, держа записную книжку под мышкой. Его глаза отстраненно смотрели сквозь предназначенные для чтения очки с золотистой оправой. Он повернулся к выходу. – Постой, – выпалила я. Отец резко перевел взгляд на меня, напомнив перепуганную сову. – Я тут подумала… Можно я тебе помогу? С работой? Я увидела, как его губы складываются в слово «нет», как отец готовится с сожалением покачать головой, но потом замирает и смотрит на меня. Что-то, увиденное в моем лице, – влажный блеск подступивших слез, болезненная опустошенность в глазах – заставило его резко вздохнуть. – Конечно, Январри. – Его необычный акцент всякий раз перекатывался через мое имя, как корабль через морскую волну. Мне нравилось его звучание. Мы провели целый день в бесконечных подвальных складах особняка, где в набитых соломой ящиках хранились сломанные экспонаты из коллекции мистера Локка, а также те, которые еще не удалось должным образом атрибутировать и классифицировать. Отец сидел со стопкой записных книжек, бормотал себе под нос, записывая что-то, и время от времени давал мне задание набрать текст этикетки на блестящей черной печатной машинке. Я представляла себя Али-Бабой в Пещере чудес, или рыцарем, перебирающим драконьи сокровища, или просто девочкой, у которой есть папа. – Ах да, лампа. Положи ее к ковру и ожерелью, пожалуйста. Только ни в коем случае не три… Хотя… Ну что такого может случиться? – Я не была уверена, что отец обращается ко мне, пока он не поманил меня к себе. – Неси-ка ее сюда. Я вручила ему бронзовый сосуд, который достала из ящика с надписью «ТУРКЕСТАН». Артефакт был не слишком-то похож на лампу; скорее он напоминал небольшую птицу необычной формы, с длинным носиком-клювом и странными символами на крыльях. Отец аккуратно провел пальцем по письменам, и из носика повалил маслянистый белый дым. Его клубы поднимались, изгибаясь и скручиваясь, как бледная змея, складываясь в формы, похожие на слова. Отец разогнал дым рукой. Я моргнула. – Как… Там, наверное, спрятаны фитиль и огниво. Как это работает? Папа с полуулыбкой убрал лампу обратно в ящик. Потом он пожал плечами. Улыбка сделалась шире, а в глазах, спрятанных за стеклами очков, сверкнуло что-то похожее на веселье. Может, дело было в том, что он так редко улыбался, или в том, что день так замечательно складывался, но я, не подумав, выпалила нечто ужасно глупое: – Можно мне с тобой? Отец склонил голову набок. Улыбка исчезла. – Когда ты поедешь в Бразилию. Или в следующий раз. Возьмешь меня с собой? Для меня это была несбыточная мечта, настолько желанная, что даже думать о ней больно, поэтому ты прячешь ее в самом сердце, как тлеющий уголек. Но подумать только: сбежать из мира бесконечных гостиничных вестибюлей, универмагов и дорожных плащей с аккуратными пуговками… Нырнуть, словно рыба в реку, в ревущий поток жизни и поплыть рядом с отцом… – Нет. – Холодно, резко. Окончательно и бесповоротно. – Я опытный путешественник, спроси мистера Локка! Я не мешаюсь, не трогаю то, что нельзя, ни с кем не заговариваю и не отбиваюсь от остальных… Между бровей отца снова возникла складка озадаченности. – И зачем тогда путешествовать? – Он покачал головой. – Мой ответ – «нет», Январри. Это слишком опасно. Я почувствовала, как жар стыда и гнева покалывает кожу на шее, но промолчала, потому что боялась расплакаться и сделать еще хуже. – Послушай. Я добываю уникальные и ценные вещи, понимаешь? Для мистера Локка и его друзей из Общества. – Я не стала кивать. – Так вот, они, судя по всему, не единственные, кого это интересует. Есть и другие… Не знаю, кто именно… – Он сглотнул. – Здесь ты в безопасности. Для маленького ребенка лучше места не найти. – Последние слова прозвучали заученно и больше напоминали эхо чужих слов, так что я сразу поняла – отец цитирует мистера Локка. Я кивнула, опустив взгляд на засыпанный соломой пол. – Да, сэр. – Но… Однажды я возьму тебя с собой. Обещаю. Мне хотелось поверить ему, но за всю свою жизнь я успела наслушаться пустых обещаний и научилась их распознавать. Я ушла, не сказав больше ни слова. Спрятавшись в своей комнате, я завернулась в розовое с золотом одеяло, которое все еще пахло мускатом и сандаловым деревом, достала монету из кармашка, вшитого в юбку, и посмотрела на серебряную королеву. У нее была озорная улыбка, которая словно манила за собой, и на мгновение мое сердце сорвалось в полет, а на языке возник привкус кедровой смолы и соли… Я подошла к комоду и спрятала монету под обивку шкатулки с украшениями. Я решила, что уже слишком взрослая для того, чтобы таскать с собой такие безделушки. В марте тысяча девятьсот восьмого мне было тринадцать – возраст, в котором постоянно чувствуешь себя неловко и вообще поглощен исключительно самим собой, поэтому я почти ничего не помню про этот год. Кроме того, что подросла на четыре дюйма и что Вильда заставила меня носить на груди кошмарную жесткую конструкцию. Мой отец путешествовал на пароходе, который направлялся к Южному полюсу, и все его письма пахли льдом и птичьим пометом. В восточном крыле особняка Локка гостила группа неприятных с виду техасских нефтяников, а мне было велено не попадаться им на глаза. Тоска и одиночество терзали меня так, как могут терзать только тринадцатилетнего подростка – то есть очень сильно. Единственной моей компанией была Вильда. За прошедшие годы она прониклась ко мне намного большим расположением, поскольку я наконец начала вести себя как «настоящая юная леди». Но это расположение означало лишь, что моя нянька чаще улыбалась – ее улыбка казалась мне ржавым, покрытым паутиной хламом, который несколько десятилетий провалялся в пыльном сундуке, – и иногда предлагала почитать со мной вслух «Путешествие пилигрима» для развлечения. С ней я чувствовала свое одиночество чуть ли не острее, чем если бы была совсем одна. Но потом произошло некое событие, после которого я больше никогда не оставалась одна. Как-то раз я, скрючившись за письменным столом в кабинете отца, переписывала бухгалтерские книги для мистера Локка. В моей комнате тоже имелся стол, но я предпочитала сидеть здесь. Отца все равно почти никогда не было дома. Мне нравились тишина и неподвижность этого кабинета, а в воздухе крохотными пылинками висел папин запах – запах морской соли, специй и незнакомых звезд. Но больше всего мне нравился отличный вид на подъездную аллею, открывавшийся отсюда, и я знала, что точно не пропущу момент, когда к дому подъедет, покачиваясь, повозка Сэмюэля Заппиа. Он почти перестал присылать мне газеты – эта наша традиция практически сошла на нет, как переписка со старыми друзьями, чьи письма становятся все короче с каждым месяцем, – но всегда приветственно махал. В этот день я увидела, как его дыхание сорвалось с губ облачком пара, а потом он запрокинул голову, чтобы посмотреть на окно кабинета. Мне показалось, или его зубы сверкнули в улыбке? Его повозка свернула в направлении кухни, а я начала придумывать и тут же отметать предлоги, под которыми могла бы пройтись мимо него в ближайшие полчаса. И тут в дверь постучала мисс Вильда – с глубоким подозрением она сообщила, что юный мистер Заппиа хочет со мной поговорить. – О. – Я попыталась изобразить непринужденный тон. – Зачем это? И отправилась вниз. Вильда шла за мной по пятам, как большая шерстяная тень. Сэмюэль дожидался меня, стоя рядом со своими пони и бормоча что-то в их бархатистые ушки. – Мисс Сколлер, – произнес он в знак приветствия. Я заметила, что большинство бед, с которыми сталкиваются подростки, обошли его стороной. Вместо того чтобы отрастить десяток лишних локтей и превратиться в подобие неуклюжего новорожденного жирафа, он стал более складным и грациозным. Более привлекательным. – Сэмюэль. – Я обратилась к нему самым «взрослым» тоном из возможных, как будто не бегала с ним в догонялки, требуя немедленно сдаться, и не поила его волшебными зельями, состоявшими из сосновой хвои и озерной воды. Он окинул меня оценивающим взглядом. Я постаралась не думать о своем бесформенном шерстяном платье, которое так нравилось Вильде, и о том, как мои непослушные волосы все время вырываются из плена шпилек. Вильда грозно покашляла, напомнив мумию, которая прочищает горло от могильной пыли. Сэмюэль покопался в повозке и достал укрытую чем-то корзину. – Это вам. – Выражение его лица ничего не выдавало, но едва заметная складочка возле уголка губ могла быть намеком на улыбку. Его глаза сияли знакомым светом воодушевления. Точно так же он смотрел на меня, когда пересказывал сюжет очередного низкосортного романа и добирался до места, где главный герой в решающий момент врывается и спасает похищенного ребенка. – Возьмите. Читатель, наверное, уже думает, что эта история в итоге окажется вовсе не о Дверях, но о более личных и в то же время более волшебных вратах, которые открываются между двумя сердцами. Может, так и есть – я убеждена: каждая история может оказаться историей любви, если посмотреть на нее в правильное мгновение, под правильным углом в лучах закатного солнца, – но тогда речи об этом не шло. Не Сэмюэль стал моим самым близким другом на свете. Им стал зверек, который лежал, сопя и подергивая лапками, в протянутой мне корзине. Из своих редких прогулок в Шелберн, которые проходили в сопровождении Вильды, я знала: Заппиа проживали в тесной квартирке прямо над своей продуктовой лавкой. Это было многочисленное шумное семейство, при виде которого мистер Локк недовольно фыркал и бормотал что-то про «этих людишек». Охраняла магазин огромная зубастая собака по кличке Белла. Она, как объяснил Сэмюэль, недавно произвела на свет щенят бронзового окраса. Остальные дети семейства Заппиа теперь распродавали их доверчивым туристам, убеждая их, что это редкая африканская порода для охоты на львов. Но одного щенка Сэмюэль оставил. – Выбрал для тебя самого лучшего. Видишь, как он на тебя смотрит? И правда: щенок в корзинке перестал ворочаться и уставился на меня влажными голубоватыми глазами, как будто ожидая от меня божественных откровений. Я не могла знать, чем станет для меня этот щенок, но, наверное, предчувствовала это, потому что, когда я подняла взгляд на Сэмюэля, у меня защипало глаза. Я открыла было рот, но Вильда снова издала трескучий горловой звук. – Ну уж нет, юноша, – объявила она. – Немедленно отнесите это животное туда, откуда оно взялось. Сэмюэль даже не нахмурился, но складочка возле его губ тут же исчезла. Вильда вырвала корзину у меня из рук – щенок завалился на бок и перекатился, беспомощно перебирая лапками, – и сунула ее Сэмюэлю. – Уверена, мисс Сколлер оценила вашу щедрость. – С этими словами она повела меня обратно в дом и еще целую вечность читала мне нотации о микробах, о том, что настоящим леди не положено держать больших собак, и о том, как опасно принимать подарки от мужчин низкого социального статуса. За ужином я попыталась воззвать к мистеру Локку, но безуспешно.