— Теперь надо эту ёлку заактировать, — и ушёл. А мы остались возле ёлки. Она лежала большая, мохнатая и так вкусно пахла морозом, что мы стояли как дураки и улыбались. Потом Алёнка взялась за одну веточку и сказала: — Смотрите, а на ёлке сыски висят. «Сыски»! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились. Мы смеялись с ним оба одинаково, но потом Мишка стал смеяться громче, чтоб меня пересмеять. Ну, я немножко поднажал, чтобы он не думал, что я сдаюсь. Мишка держался руками за живот, как будто ему очень больно, и кричал: — Ой, умру от смеха! Сыски! А я, конечно, поддавал жару: — Пять лет девчонке, а говорит «сыски»… Ха-ха-ха! Потом Мишка упал в обморок и застонал: — Ах, мне плохо! Сыски… И стал икать: — Ик!.. Сыски. Ик! Ик! Умру от смеха! Ик! Тогда я схватил горсть снега и стал прикладывать его себе ко лбу, как будто у меня началось уже воспаление мозга и я сошёл с ума. Я орал: — Девчонке пять лет, скоро замуж выдавать! А она — сыски. У Алёнки нижняя губа скривилась так, что полезла за ухо. — Я правильно сказала! Это у меня зуб вывалился и свистит. Я хочу сказать «сыски», а у меня высвистывается «сыски»… Мишка сказал: — Эка невидаль! У неё зуб вывалился! У меня целых три вывалилось да два шатаются, а я всё равно говорю правильно! Вот слушай: хыхки! Что? Правда, здорово — хыхх-кии! Вот как у меня легко выходит: хыхки! Я даже петь могу: Ох, хыхечка зелёная, Боюся уколюся я. Но Алёнка как закричит. Одна громче нас двоих: — Неправильно! Ура! Ты говоришь хыхки, а надо сыски! А Мишка: — Именно, что не надо сыски, а надо хыхки. И оба давай реветь. Только и слышно: «Сыски!» — «Хыхки!» — «Сыски!». Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался. Я шёл домой и всё время думал: чего они так спорили, раз оба не правы? Ведь это очень простое слово. Я остановился и внятно сказал: — Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки! Вот и всё! Сверху вниз, наискосок! В то лето, когда я ещё не ходил в школу, у нас во дворе был ремонт. Повсюду валялись кирпичи и доски, а посреди двора высилась огромная куча песку. И мы играли на этом песке в «разгром фашистов под Москвой», или делали куличики, или просто так играли ни во что. Нам было очень весело, и мы подружились с рабочими и даже помогали им ремонтировать дом: один раз я принёс слесарю дяде Грише полный чайник кипятку, а второй раз Алёнка показала монтёрам, где у нас чёрный ход. И мы ещё много помогали, только сейчас я уже не помню всего. А потом как-то незаметно ремонт стал заканчиваться, рабочие уходили один за другим, дядя Гриша попрощался с нами за руку, подарил мне тяжёлую железку и тоже ушёл. И вместо дяди Гриши во двор пришли три девушки. Они все были очень красиво одеты: носили мужские длинные штаны, измазанные разными красками и совершенно твёрдые. Когда эти девушки ходили, штаны на них гремели, как железо на крыше. А на головах девушки носили шапки из газет. Эти девушки были маляры и назывались: бригада. Они были очень весёлые и ловкие, любили смеяться и всегда пели песню «Ландыши, ландыши». Но я эту песню не люблю. И Алёнка. И Мишка тоже не любит. Зато мы все любили смотреть, как работают девушки-маляры и как у них всё получается складно и аккуратно. Мы знали по именам всю бригаду. Их звали Санька, Раечка и Нелли. И однажды мы к ним подошли, и тётя Саня сказала: — Ребятки, сбегайте кто-нибудь и узнайте, который час. Я сбегал, узнал и сказал: — Без пяти двенадцать, тётя Саня… Она сказала: — Шабаш, девчата! Я — в столовую! — и пошла со двора. И тётя Раечка и тётя Нелли пошли за ней обедать. А бочонок с краской оставили. И резиновый шланг тоже. Мы сразу подошли ближе и стали смотреть на тот кусочек дома, где они только сейчас красили. Было очень здорово: ровно и коричнево, с небольшой краснотой. Мишка смотрел-смотрел, потом говорит: — Интересно, а если я покачаю насос, краска пойдёт? Алёнка говорит: — Спорим, не пойдёт! Тогда я говорю: — А вот спорим, пойдёт! Тут Мишка говорит: — Не надо спорить. Сейчас я попробую. Держи, Дениска, шланг, а я покачаю. И давай качать. Раза два-три качнул, и вдруг из шланга побежала краска! Она шипела, как змея, потому что на конце у шланга была нахлобучка с дырочками, как у лейки. Только дырки были совсем маленькие, и краска шла, как одеколон в парикмахерской, чуть-чуть видно. Мишка обрадовался и как закричит: — Крась скорей! Скорей крась что-нибудь! Я сразу взял и направил шланг на чистую стенку. Краска стала брызгаться, и там сейчас же получилось светло-коричневое пятно, похожее на паука. — Ура! — закричала Алёнка. — Пошло! Пошло-поехало! — и подставила ногу под краску. Я сразу покрасил ей ногу от колена до пальцев. Тут же, прямо у нас на глазах, на ноге не стало видно ни синяков, ни царапин! Наоборот, Алёнкина нога стала гладкая, коричневая, с блеском, как новенькая кегля. Мишка кричит: — Здорово получается! Подставляй вторую, скорей! И Алёнка живенько подставила вторую ногу, а я моментально покрасил её сверху донизу два раза. Тогда Мишка говорит: — Люди добрые, как красиво! Ноги совсем как у настоящего индейца! Крась же её скорей! — Всю? Всю красить? С головы до пят? Тут Алёнка прямо завизжала от восторга: