– Почему – убьем? – безо всяких интонаций возразил азиат, помогая ирландцу. – У него есть шанс, и на шесть часов кислорода. Не меньший шанс, чем у нас, я бы так сказал, сяо хо-цзы. Мужчины не слушали никаких уговоров. Словно уже и не люди были, зверье. По лицам пробегают красные сполохи аварийного освещения. Гротескные маски. Расчерчивают светящимися линиями. Не видишь кожи – только узор из красных световых пятен, перетекающих при любим движении. И все течет и беспрестанно изменяется. Словно бы лиц у них вовсе нет, есть только пустая форма, в которую вливаются сгустки света, заполняя, создавая нечто чужеродное, неестественное. Потому что в демона снаружи верить проще. Зашуршала гремучей змеей герметизирующая молния, загорелись зеленые индикаторы на шлеме. И я не очень хорошо помнил этот момент, кажется, я хватал ученого за скафандр, а меня тащили, а я упирался. И кричал что-то, называл коллег суками последними. Что-то такое было. Или не было. Там уже невозможно было отличить сон от реальности. Воображение нарисовало картину так, словно бы я видел все наяву: снова открытый купол, я таращусь в бездну, а та затягивала в себя фигурку в белом скафандре. А потом диафрагма закрывается, потому что оно не хотело, чтоб люди видели, что оно дальше сделает с оставшимся. Боже, только бы он был без сознания! Только бы не пришел в себя, когда… Нет-нет-нет. Молчи. Не смей об этом думать. Никогда не смей. Потому что там, на Земле к космодрому придет молодая и очень красивая девушка, умная, как Профессор и с его глазами, только молодыми. И она будет плакать. И я всегда буду знать, что виноват. Только столь яркая картина – отчаяние – и придала сил. Я поднялся на ноги, добрел ощупью до стола, но вместо пластика пальцы в темноте нащупали нечто холодное. Металлическое. Клещи. Ирландец бросил их валяться тут. Эй, наблюдатель? Ты же еще тут? Тогда смотри. Потому что я, не собираюсь этого допустить, слышишь? Не собираюсь. Я – хороший человек. Поступлю правильно, черт побери, как мужчина. Я. Хороший. Человек. Смотри, наблюдатель! Не осознавая толком, что делаю, я подхватил инструмент и одним сильным ударом опустил инструмент ОТулу на плечо, сбоку, отбросив того от двери в промежуточный отсек, ведущий к внешнему люку. И похоже, удар оказался силен. Тот упал на пол, заорав от боли и ярости, и с пола вскочил уже не человек – продукт миллионов лет эволюции, выживающий зачастую только за счет собственной агрессии. Одним прыжком он оказался рядом, замедлилось время, огромный кулак приближался к моему лицу, будто в замедленной съемке, крик из глотки растянулся одной длинной низкой воющей нотой… Мне уже явственно чудился хруст костей, когда сломается нос, и влажный густой шлепок, когда плоть нанесет удар по плоти. Но внезапно удар прошел мимо, а ОТул, матерясь, пролетел по инерции мимо и с грохотом впечатался в стену отсека. Огромное сильное тело обмякло, и теперь все мы плыли в воздухе. В фейерверке из мелких капель красной крови, горящей в аварийном свете осколками огромного рубина. А потом все залил слепящий свет, так что слезы потекли из глаз – это включилось разом заглохшее оборудование. Корабль заворчал, как огромный просыпающийся зверь, заворочался, задрожали переборки… И Бездна выплюнула нас в реальный мир. – У нас полчаса до приземления, – тихо и чуть угрожающе проговорил ОТулл, – так вот – половина команды – спятили. Проф тоже сошел с ума и чуть не выпрыгнул в люк за остальными, поэтому мы и привязали его к кровати, накачав успокоительным. Точка. Ничего другого не было. – Но… – А мораль свою засунь подальше. – Иначе нас всех ждет печальная участь, – пожал плечами Флегматик. – Но почему – он? – тоскливо протянул я, пытаясь безуспешно отогнать от себя видение морщинистого лица, доброго, строгого, уставшего, радостного – всякого. – Почему ты выбрал его? Уже не помню, как именно у меня оказался снимок дочери ученого, и я с ужасом думал, что всерьез собираюсь подойти к ней. Жизнь старого друга и учителя спасена, но не репутация. «Сошел с ума и чуть не выпрыгнул». В научной карьере это приговор. Так или иначе, это будет последний полет для Профа. Боже! Черная ирония в том, что старик единственный, кто остался в своем уме в Бездне. Только он. И нужно бы понять, в чем уникальность его реакции, изучить, и это помогло бы в следующих путешествиях. Но теперь это будет невозможно, ОТул и Флегматик не позволят. – Почему? – соизволил-таки ответить техник. – Потому что ты еще пожить не успел, идиот малолетний. А Флегматик – просто мужик хороший. Короче, – он чуть потряс меня за плечо, – ты спал в каюте, ничего не видел. Понятно? И прекрати уже зависать! Все живы остались, между прочим. – Не все. – Все, кого ты помнишь и знаешь. Потом все вправду было как во сне – визг обшивки, облизываемой невыносимым жаром, перегрузки, скручивающие тело, привкус рвоты во рту и кровь из разбитой брови – кто-то не убрал ту самую чашку с единорогом. Ее короткий полет окончился встречей с моим лицом, впрочем, не причинив серьезного вреда. Дальше сознание могло воспринимать происходящее только короткими вспышками. Вот нас вытаскивали чуть не на руках, сверкали вспышки камер, хлопали ладони, кто-то радостно кричал. Госпиталь. Обследования. Белый потолок, зеленые стены, датчики на груди и игла капельницы, проткнувшая запястье. Запах больницы и запах цветов, перемешанный в гремучую смесь. Так пахнет подвиг – цветы и лекарства. Молодая девушка в стильных очках – как вы чувствуете себя психологически? Красивая, милая в общении, но от того, что я скажу, будет зависеть вся дальнейшая карьера. Это все – тест. А она продолжает, частит. То ли новенькая, то ли специальный психологический момент. Как вам ваши компаньоны? Как бы вы оценили их действия? Насколько комфортно вам было работать вчетвером? На этом месте я закрыл глаза, больше всего желая спросить о Профессоре, но не зная, как это правильно сделать. И что уже успели наговорить Флегматик и ОТул. И вот только потом до меня дошло. – П-простите? – переспросить – выиграть драгоценные секунды на формулировку «правильного» ответа. – Насколько комфортно работалось вам с господами Стравински, Ферро и Ли? – Кто это такие? – ляпнул было я, на миг растерявшись, но быстро спохватился. – Шутка-шутка. Все хорошо. Никаких проблем. – Вы хотите как-то отметить кого-то из них? – Нет, все отлично делали свою работу. – И конфликтов не было? – Нет, – твердо ответил я, чувствуя, что окончательно перестаю понимать, что происходит. Я улыбался ей так, что скулы сводило. Я пытался быть обаятельным и милым, взъерошивал рукой челку, смотрел ей в глаза и рассыпался в шутливых комплиментах. Только бы она не догадалась, что я понятия не имею, кто вообще такие эти Стравински, Ферро и Ли. А еще я всеми силами пытался выспросить про других, тех, от кого осталась только кружка, монета, фото в портмоне, да клетчатый платок. Намеками, шутками, осторожно. И ничего. Вообще ничего. Пустота. Я изо всех сил изображал, что мне хочется продолжить общение с симпатичной девушкой, но вроде как устал слишком. Косил, словом, под озабоченного придурка. Успешно, надо полагать. Прощаясь, она улыбнулась совсем непрофессионально, и пообещала еще заглянуть. Только когда захлопнулась дверь, я обессиленно откинулся на хрустящие от чистоты подушки, и спина была мокрая от пота. А еще через полчаса явился мрачный ОТул. Техник кутался в дурацкий больничный халат, больше похожий на атрибут дорогого отеля. – Устроился? – Ага. Ирландец сел на край кресла и криво ухмыльнулся, не глядя мне в глаза. – Страховка тут и правда шикарная – проверили каждую клетку тела. Знаешь, раньше, когда у меня что-то прихватывало, я испытывал не только физическую боль, но и боль от будущего ценника в лечебнице. Ха. – Не то слово, – я отвечал нехотя, желая только, чтоб ОТул сказал уже, зачем пришел, и убирался. Знаешь, наблюдатель, я всегда буду помнить лицо ирландца, залитое красным светом, когда он тащил Профа к выходу. Это невозможно забыть. Все зависит от того, что именно хранить в себе. Одно воспоминание поддержит в вас жизнь в самые мрачные времена, а другие отравят даже лучшие моменты. Это воспоминание разрушало во мне саму веру в людей. – Ладно! – ирландец снова нахмурился. – Я сразу в лоб спрошу: у нас все нормально? «Нет, блин, не нормально! Мы убили четверых! И никто о них даже не помнит!» – В каком смысле? – а вот это уже вслух. – Ты что-то сказал про Профа и остальных? Про… Блин, ну ты сам понимаешь, про что. – Нет, – голос у меня стал деревянный, скрипучий, – мне тоже дорога карьера. У меня семья вообще-то. А если узнают, что у нас всех поехала крыша… – Поехала крыша… – эхом отозвался ОТул, принявшийся грызть ноготь на большом пальце. – Есть еще момент, стажер, скажи-ка мне, как тебя зовут? – Микки… – и замолчал. Потянулся к этому знанию, покопался в памяти и обнаружил только сосущую пустоту. Место на доске, где мелом были написаны нужные буквы, теперь было девственно чистым. Боже мой, что это за имя вообще – Микки? Ладно – Микки, но Профессор? Флегматик?.. – Сколько тебе лет, Микки? Вторая зияющая дыра. – Пустота, она все равно что-то забирает, стажер. Вопрос, как много она забрала… Вот, кстати, – ОТул протянул мне что-то, – держи, это из твоих личных вещей на борту. Был в кармане твоей формы и выпал, когда мы там… повздорили. Флег подобрал. На широкой твердой ладони был старый детский значок с Микки-Маусом. На белом круге безоблачно улыбался мультяшный мышонок в красной футболке. – Вот, как ты стал Микки. А на самом деле зовут тебя – Дэн Чейн, парень. Я в опросный лист девахи подсмотрел. Она думала, я ей в вырез заглядываю, и не протестовала. Я – Макс Ферро, Проф – Алекс Стравински, а Флегматик – Теккен Ли. Картина мира вновь методично разваливалась на осколки. – Мы забыли собственные имена? – Угу. Как и большую часть пути до Марса. Я наконец поднял глаза на коллегу по опасному полету впервые после возвращения и поймал его взгляд. – Слушай. У нас у всех – ПТС. Мы были в шоке от прыжка, и мы убили… – Тише! – рявкнул ОТул, и я перешел на шепот.