Никто не хотел смотреть наверх. Ну серьезно, все эти постукивания – наверняка треск обшивки, и если не смотреть, то нормальное логичное объяснение оставит ваш разум в рамках привычного. Не скажу – обыденного, но хотя бы привычного. Но конечно же все подняли взгляды на потолок. Диафрагма была открыта. Пустота смотрела на нас. Два круга замкнули весь мир для нас тогда, и я чувствовал это, как никто остро, то ли из-за молодости своей, то ли из-за душевной организации. Круг внизу – стол, за которым сидели астронавты, живой, освещенный, материальный, созданный и предназначенный для людей. Для живых. Круг вверху – заглядывающая внутрь корабля чернота, холодная, пустая, жадно всматривающаяся в нечто для нее совершенно незнакомое – в живых людей. И нас, и ее интересовал больше всего сейчас один вопрос – сможет ли она проникнуть внутрь?.. Но сколько же в этой черноте красок. Нет серьезно. Да вы хоть представляете сколько оттенков чёрного существует? Чёрный, эбонитовый, мокрый асфальт, ониксовый, чернильный, нефтяной, полуночный… тот, кто говорит просто «черный» – ничего не понимает. Наверху скручиваются жгуты разного цвета, кипят, плавятся. Живые и жуткие. – Кто открыл купол? – проговорил наконец Профессор, голос его охрип, будто ученый большую часть своей жизни провел с сигарой в зубах. – Не я, лао ши, – покачал головой Флегматик, теряя привычную фарфоровую невозмутимость, – сейчас закрою. Общий вздох облегчения нарушил тишину, когда раздалось короткое рассерженное гудение затворной автоматики, и страшный черный глаз наконец-то закрылся. А я понял, что все это время пытался задерживать в легких воздух, как перед прыжком в воду, а вдохнул полноценно только сейчас. – Ладно, – проговорил я, стараясь не обращать внимания, как дрожит что-то в горле, заставляя тоненько вибрировать связки, – судя по таймеру нам осталось еще часов восемь. Скоро все закончится. – Так или иначе, сяо хо-цзы, – негромко отозвался Флегматик, и на какой-то миг в его голосе послышалась обреченность пополам с непонятным злорадством. – Прекратите! – рявкнул неожиданно ученый. – Как вам не стыдно! Я невольно вздрогнул от резкого окрика и обернулся, но гнев начальника был направлен явно на кого-то другого… ОТул?.. А ОТул сложил руки у мощной груди и что-то едва слышно бубнил себе под нос. Что-то похожее на «спаси» и на «Патрик», а значит… Да он же молится! Ничего себе… Выглядела эта картина жутко и тоскливо, до того, что выть хотелось. Всю дорогу ирландец казался нерушимой скалой здравого смысла пополам с цинизмом. Баньши и лепреконы наверняка разбегались прочь при одном его приближении, пока он жил в своем фамильном поместье до Стенфорда. Ему ломали нос в драках столько раз, что пластические хирурги уже не брались исправлять. Он ходил на яхте через Атлантику и погружался на дно океана. И вот гранит оказался глиной, рассыпающийся при встрече с пустотой в пыль. А может, нет? Может, наоборот? Жизнь в последней на Земле стране чудес обучила его интуиции, звериному почти чутью – «вот теперь – хана»? И теперь он единственный в полной мере ощущает, что там – за тоненькой диафрагмой из фольги – смотрит на них Сю Хао, зубы которого похожи на пилы, заточенные до бритвенной остроты. Профессор не понимал. Он не ощущал присутствия того неведомого, древнего, пахнущего нефтью. Поэтому ученый принялся трясти техника, выкрикивая что-то про «стыд» и «разум». Тот с яростью раненого животного оттолкнул шефа, и худое тело, словно в замедленной съемке, рухнуло, неловко взмахнув руками, словно кукла, сломанная злым ребенком. Я все видел, осознавал, но снова не мог пошевелиться, замер в оцепенении, словно и вправду все вокруг потеряло реальность. Флегматик попытался подхватить старика, едва успел удержать от падения, зато зацепился ногой за основание кресла и неловко упал сам, коротко вскрикнул. Проф умудрился смахнуть со стола кружку – ту самую, с которой все началось, с единорогом, и вот уже весь пол в розовых осколках, а под плечом азиата по ребристому пластику растекается темное пятно крови, обрисовывая темно-красным короткие полосочки узора. Прошел один миг – миг, когда все застыли, не понимая толком, что происходит, но в тот раз именно ирландец пришел в чувства быстрее всех. ОТул отбросил свою бессмысленную теперь отрешенность и попытался приподнять программиста. – Снимайте куртку, – потребовал Профессор, – я за аптечкой. Я сейчас! Вытащим осколок, перебинтуем. Все нормально. Все нормально! – Да, я понимаю, да. – Это царапина. – Черт! Должно быть прямо так больно? Техник стащил с программиста куртку, а потом и тонкую черную водолазку, удивительно быстро пропитывающуюся красным. Флегматик оказался худым и жилистым, будто бы высушенным. По золотистой коже то и дело пробегали волны мурашек – атавистическая попытка поднять шерсть дыбом. Крупный осколок торчал чуть повыше левой лопатки. – Идиотская рана, дружище, – ухмылялся ирландец, – порезался рогом единорога. Ничего, сейчас мы… Стажер! Давай воду и пару хлопковых полотенец! Я вытащил из ящика в столе белый практически стерильный рулон хлопка и оторвал несколько полос. Чистая питьевая вода была в бутылке в пищевом автомате. – Так, Флег, дерну сейчас – чем есть, – он выразительно качнул все теми же захваченными из двигательного клещами, – вернется Проф – продезинфицируем рану. Идет? Пока вытащим, промоем и зажмем просто. Мик, кусок оторви. Четвертинку. И держи пока. – Да не тяни уже, – глухо проговорил азиат, наклоняясь лицом к коленям и упершись ладонями в пол, – давай! Широкие плоские «губки» клещей неловко скользили на мокром от крови осколке, но все же подцепили. Дернули. Вытащили. Края раны разошлись, как шов на треснувшей одежде, и вот уже кровь залила и плечо, и спину. Металлический сладковатый запах пропитал все, заглушив нефтяную отдушку. Кровь. Еще живые клетки, которые на самом деле уже мертвы. Азиат замычал что-то, вцепившись зубами в рукав своей куртки. – Стажер! Да лей уже! Струя воды потекла по коже, и ОТул, аккуратно и ловко зажав рану тампоном из оторванного куска хлопка, принялся споласкивать кожу. – Так, щас проверим, насколько остальная твоя шкура цела… Отлично. Вроде больше ни царапины. Мик, полотенце! – Да-да… – я отстраненно наблюдал как руки – мои руки – придерживают полотенце поверх импровизированного тампона, пока техник сооружает подобие бинта из других кусков хлопка. Странно… Почему Флегматику не дали сначала обезболивающего? – Да где, блин, Проф с аптечкой?! И из чего была эта кружка?! Из хрусталя?!! – Была одна историйка, – проговорил глухо азиат, так и не поднимая головы, – знаешь, дружище, у вас просят о помощи святого Патрика, а у нас Гуань Инь. Это означает «та, кто наблюдает за миром, или прислушивается к звукам мира». Гуань Инь собиралась войти в царство небесное, но остановилась на пороге, услышав плач мира. Звуки, понимаешь? Вокруг пустота, но все мы слышали что-то. Значит – звук здесь есть, и если ее позвать – услышит обязательно. И услышит и поможет. Ее зовут «тысячерукой и тысячеокой», способной, таким образом, видеть множество людей и помогать им. Помощь бы нам не помешала… – Что за хрень ты несешь? – Зубы заговариваю. – Это я тебе должен зубы заговаривать. – Ха. Дюжий рыжеволосый детина с налитыми кровью голубыми глазами и жилистый сухой азиат – сколько же ему лет может быть? – смотрят друг на друга и понимают. Понимают оба нечто такое, что позволяет вновь обрести надежду, и верить, что все кончится хорошо, несмотря на то что притаилось снаружи корабля… Почему? Потому что оба во что-то верят? Вера – это действительно так важно? Для психики – важно? А потом жутко закружилась голова – будто, снова начинается прыжок. Тук-тук. Все подняли взгляды на потолок. Диафрагма была открыта. Бездна смотрела на нас и кажется ухмылялась. Сколько же в этой черноте красок. Нет серьезно. Да вы хоть представляете сколько оттенков чёрного существует? Чёрный, эбонитовый, мокрый асфальт, ониксовый, чернильный, нефтяной, полуночный… тот, кто говорит просто «черный» – ничего не понимает. Наверху скручиваются жгуты разного цвета, кипят, плавятся. Живые и жуткие. – Кто открыл… – Профессор замолчал на полуслове, потрясенно оглядываясь по сторонам. Все мы снова сидели за столом, в центре совершенно невинно стояла нетронутая розовая кружка. – Ч-что за хрень? – Так, – шеф оглядел всех по очереди, – мы закрыли диафрагму, потом в результате некрасивой сцены вы, – кивок в сторону программиста, – поранили плечо осколком вот этой разбившейся кружки. Я пошел за аптечкой. Кто-то видел что-то иное? Все покачали головами. – Тогда мы пережили одно и то же, лао ши. Что это могло быть, как полагаете? Временная петля? – предположил Флегматик, на всякий случай трогая пальцами так и не раненое плечо. – Честно говоря, я не могу поверить, что такое действительно может быть. Ну то есть теоретически – конечно. Но попасть самим… Да я все еще чувствую этот осколок! – Фантомная боль? – уточнил Проф. – Похоже. – Так мы что – застряли? – мрачно проговорил техник, вертя в руках выживший чудом предмет кухонной утвари. – Не-ет… – но голос ученого звучал не слишком уверенно. – Если бы это была классическая петля, мы бы полностью повторяли свои действия, не понимая, что это не впервые. Кстати, а как автоматика отреагировала? – Никак, – пожал плечами Флегматик, снова подошедший к своим любимым мониторам, – тут чисто, время как шло, так и идет. Сбоев не было. Тук. Тук. Тук. И снова все мы уставились на потолок. На бездну, глядящую из открытого жуткого глаза раскрытой диафрагмы. Нет ничего постыдного в том, чтоб чувствовать себя маленьким и ничтожным, когда находишься с глазу на глаз с изнанкой вселенной. – Закройте это, прошу вас, – вымученные слова и дребезжащий старческий голос. Это уже не начальник экспедиции, несгибаемый, энергичный – но уставший, измученный полетом очень пожилой человек. Флегматик снова закрыл щит. В который раз уже. Но лучше не стало. Никому. И черт возьми! – именно Проф снова быстрее всех смог взять себя в руки!