Олег от злости засопел носом и пошел к вертолету, из которого уже выходил с чемоданчиком в руке дядько Дмитро, сын дедуся Артема. За ним и остальные. Последним плелся удрученный Миколиным враньем Сашко… Глава восьмая. Сам виноват Микола лежал за садом на куче сухих подсолнуховых стеблей, заложив под голову руки, и смотрел, как рождались в небе тучи. Сначала далеко-далеко, где-то над колхозными огородами и лугами, появлялся в выси небольшой дымчатый клубочек. Какое-то время клубочек висел на месте, будто привязанный к земле невидимой струной, потом постепенно разбухал и из прозрачного становился белым, точно ватным. Когда же вырастал в огромный, как копна сена или скирда соломы, клубок, струна не выдерживала, лопалась, и по небу плыла настоящая туча. «Вот хорошо было бы вскарабкаться на нее и странствовать по свету, как на спутнике! — размечтался Микола. — Сколько бы увидел всего сверху! Но одному неинтересно. Кудлая можно бы взять. Э, нет, Кудлая туда не затянешь, побоится. Лучше с Сашком. Только и Сашко уже, пожалуй, не захочет». Раньше, бывало, ребят водой не разольешь. И в школу вместе, и на переменках, как только прозвонит звонок, они уже рядом. А сейчас все переменилось: уже третий день Сашко избегает его. Что Микола провинился перед ним и перед всеми хлопцами, это верно. Зачем было морочить их своим «рыбацким секретом»? Поводил бы немного за нос, пошутил — и довольно. А теперь они обозлились. И на Сашка злятся — потому что дружок. Вон как оскорбил Сашка позавчера Олег Шморгун. После уроков шестиклассники стали переизбирать совет пионерского отряда и звеньевых. Пионервожатый сказал, что выбирать надо авторитетных пионеров, которых все уважают. Тогда Виктор Троць, единственный в их классе хлопец, никогда не интересовавшийся рыбной ловлей, встал и предложил избрать председателем совета отряда Миколу. Его, мол, все любят за интересные выдумки, за остроумие и находчивость и все будут слушать. Шинкаренко Оля возразила. Она сказала, что председателем должен быть не тот, кто что-то там выдумывает, озорничает, а тот, кто хорошо учится, хорошо себя ведет и кто справедливый. Пионервожатый согласился с Олей. Председателем совета отряда избрали Светлану Коломиец: она и учится лучше всех, и поведение у нее отличное, и справедливая она, душевная. С нею не только девочки, но часто и мальчики делятся своими тайнами. Звеньевыми выбрали Троця Виктора и Шинкаренко Олю. Потом девочки пошли на животноводческую ферму — распределить между собой телят, а мальчики на конюшню — распределить жеребят, за которыми они будут ухаживать. Были ли какие споры во время раздела телят, неизвестно, а вот между хлопцами такой разгорелся спор! Каждый, вишь, хотел жеребенка покрупнее и покрепче, чтобы можно было побыстрее верхом на нем поездить. Виктор, как звеньевой, предложил кинуть жребий. Микола и Сашко его поддержали. Но Шморгун Олег, который на конюшне чувствовал себя чуть ли не хозяином — еще бы, там ведь работает его брат Сергей! — предложил жребий не бросать, а отдать самых молоденьких, самых мелких жеребят Сашку. Тот, ясное дело, возмутился: — Почему это мне? — Ты же трус! — сказал Олег. — Трус? — покраснел от стыда Сашко. — Когда это я трусил? А кто из дупла гадюку вытащил? А кто на самую верхушку ветряка залез?.. Кто? — Я не о том. Коней ты боишься, вот что. А больших жеребят надо объезжать. — Надо, так буду! Тебя не попрошу. — Ха-ха-ха! — зашелся смехом Олег. — Гляди, какой стал храбрый! Опомнись! Забыл, как в позапрошлом году верхом катался… Нет, Сашко ничего не забыл. Однажды к ним заехал конюх дядько Михайло. Коня привязал во дворе к вербе. Смирный такой конек, каждого подпускал к себе. Собралась возле него детвора. Тот траву из рук подает, тот корочку хлеба. А Сашко в седло забрался. И тут, откуда ни возьмись, во двор вбежал Олег с вертушкой, да такой, что, если ею резко крутанешь, захлопает, загромыхает, как пропеллер. Конь испугался, оборвал поводья и махнул со двора. Сашко вцепился в седло ни жив ни мертв. На улице, где дорога круто сворачивала к реке, не удержался, упал. Коня насилу поймали, а Сашко с неделю пролежал дома, пока поправился, — так ушибся. После того происшествия садиться верхом на коней побаивался. В каком-нибудь другом селе это, пожалуй, никого бы не удивило, но в Лепехивке… В Лепехивке ты можешь бояться коров, коз, даже гусей или индюков, только не коней. Лепехивка село особое, наездниками оно славится исстари. До войны все призывники из Лепехивки шли в кавалерию, и непременно со своими, колхозными лошадьми. Теперь армия обходится без кавалерии, а в артельной работе лошадей почти совсем заменили машины. Однако в колхозе держат много лошадей, потому что любят их. Вот почему в Лепехивке и поныне и взрослые и мальчишки хорошо ездят верхом. Один только Сашко… — Послушай, Олег, чего ты Сашка оскорбляешь? — вступился за друга Микола. — А может, и он научится ездить? Разве все кони одинаковы? Вон Ворон — кто на него сядет, кроме дядька Михаила? Ты уж на что ездок, а к нему даже подойти близко боишься. — Так то Ворон! Про Ворона и разговора нет. А Сашко ни на какого коня не сядет, потому что трус. Ясно? Да что тут рассусоливать! — сердито сказал Олег и снова обратился к хлопцам: — Кто за мое предложение? И Сашку достались самые малые жеребята. Микола хотел было отдать другу своих, постарше и покрепче, однако Сашко не согласился. И на него, видно, обиделся. Вот уже три дня сторонится всех, Миколы тоже. Сегодня Сашко даже во двор не выходил. Наверное, увидел Миколу здесь, на подсолнуховых стеблях, и, чтобы не встретиться с ним, затаился в хате. Микола встал, покричал через проволочную сетку-ограду: — Сашко! Сашко! Молчание. — Сашко-о! — покричал громче. Тишина… Неужели ушел куда-то так рано? Микола снова лег, загляделся в голубой простор. Но уже не следил за облаками и не мечтал о небесном путешествии по свету. Его теперь волновали земные дела. Нескладно у него получается в последнее время, ох, нескладно! С первого дня, как начались занятия в школе, все пошло кувырком. Раньше и не такое вытворял, и ничего, почти всегда сходило с рук. Когда-то там еще Ирина Тимофеевна сообразит, что это он сотворил, и поднимет шум. А сейчас ну ни одна затея не удается. Что бы ни задумал — все новая учительница разгадает! И хлопцы и девчата стали не такими, как прежде. То, бывало, отмочит он какую-нибудь штуковину — все довольны, смотрят на него, как на героя. А тут как поглупели. Подговорить их, склонить к чему-либо — зряшное дело. И все из-за этой Валентины Михайловны. Не поймешь ее никак, не предусмотришь, как себя поведет. К другим учителям уже привыкли, знают их характеры, приноровились. Первым в воображении Миколы встает старейший в школе учитель математики, Виталий Павлович, учивший еще родителей нынешних учеников и даже их дедушек и бабушек. Поздоровавшись и отметив в журнале, кого нет на уроке, он садится обычно не за стол, где сидят все учителя, а за парту кого-нибудь из отсутствующих. Чаще всего выбирает задние парты. Его, сухонького, маленького, полностью устраивает место ученика. Если бы не белая-белая, точно сметаной облитая голова да не пышные седые усы, он бы и не выделялся среди учеников. Встает из-за парты в конце урока, ставит отметки в дневники и в классный журнал. Сам никогда не объясняет решения задач, примеров. Вызывает к доске кого-либо из учеников и просит «помочь» ему их решить. Или говорит: — Давай разберемся вместе, что это за головоломка. Никак не одолею ее один. Виталий Павлович никогда не повышает голоса, говорит медленно, мягко, любит пошутить. Географ Тарас Константинович, напротив, высокий, здоровенный, с черным кудрявым чубом, мясистым носом. Этот почти совсем не садится во время урока, стоит у развешенной на доске карты и даже в журнале пишет стоя. Если кто-то не может показать на карте тот или иной остров или озеро или назвать части света, Тарас Константинович так удивляется, будто ученик не знает, где в их селе клуб или сколько душ в его семье. — Неужели ты забыл, где остров Кергелен? Ой, какой стыд, какой стыд!.. — хватается за голову. Учитель истории Борис Прокопович любит рассказывать и часто так увлекается, что забывает спросить домашнее задание. Спохватится, когда зазвонят на перемену, но уже поздно. — Ну и хитрецы! — грозится незлобиво. — На следующий раз вы меня не проведете. Урок не выучили и нарочно задаете вопросы! Самой доброй считается Надежда Григорьевна, учительница украинского языка и литературы. Она всегда все прощает: невыученный урок, опоздание, подсказку, даже шалости, стоит только попросить у нее прощения. Сама очень вежливая, требует этого и от других. Учеников называет на «вы». Когда кто-нибудь подходит к ней на перемене и просит не вызывать на уроке, поскольку, дескать, по такой-то и такой-то причине не приготовил домашнее задание, она и не вызовет. О каждом из учителей ученикам известно немало. А вот что можно сказать о новой? Почти ничего. Непонятная какая-то… «Но куда же все-таки девался Сашко? — опять вспомнил друга Микола. — Может, к старым Антонюкам пошел? Там ведь сейчас дядько Дмитро гостит. Нет, туда он не пойдет. С тех пор как там снимает комнату Валентина Михайловна, не был ни разу. Скорее всего, с отцом на пруду». Только подумал это, как услышал на улице треск мотора. Выбежал за ворота — а это Сашко на мопеде гоняет. Увидел Миколу, остановился. — Чей это? — спросил Микола. — Дяди Дмитра. Вчера купил, «Верховина» называется. Во Львове выпускают. — Когда же ты научился ездить?