— Всего одно место осталось? — Не нужно так трагично. Может быть, он узнает там что-нибудь, а если нет, то через час вернется, и мы пойдем к шерифу. Ты же слышала, что я ему говорил. — Хорошо. Мы подождем. Но только один час. Это был не слишком приятный час. Сэм почти обрадовался, когда повалили вечерние субботние покупатели, и ему пришлось встать за прилавок, чтобы помочь Бобу справиться с наплывом людей. Он устал делать вид, будто ему все равно, и поддерживать дух Лайлы пустой болтовней. Он и сам не отказался бы от чьей-нибудь поддержки. Потому что в его сердце зрело недоброе предчувствие. Что-то случилось. Что-то случилось с Мэри. Что-то… — Сэм! Выбив чек покупателю, он отвернулся от кассового аппарата и увидело Лайлу. Девушка вышла из подсобки в зал и направлялась к нему, указывая на часы. — Сэм, час прошел! — Я знаю. Но, все же, дадим ему еще несколько минут, ладно? Мне ведь нужно еще закрыть магазин. — Хорошо. Но только несколько минут. Пожалуйста! Если бы ты знал, как я мучаюсь… — Я знаю, — он пожал ее руку и выдавил из себя улыбку. — Не волнуйся, он будет с минуты на минуту. С минуты на минуту Арбогаст не появился. В 5.30 Cэм и Саммерфильд наконец выпроводили из зала последнего запоздалого покупателя. Сэм снял кассу, Саммерфильд накрыл прилавки чехлами. Арбогаста все не было. Саммерфильд выключил свет в зале и собрался уходить. Сэм приготовился запереть дверь. Арбогаст как в воду канул. — Идем сейчас же, — сказала Лайла. — Немедленно. Если ты не пойдешь, я са… — Тише! — сказал Сэм. — Телефон. Несколькими мгновениями позже он снял трубку: — Алло? — Это Арбогаст. — Где вы? Вы обещали… — Неважно, что я обещал, — детектив говорил вполголоса, торопливо, комкая слова: — Я в мотеле, и у меня всего минута. Звоню, чтобы дать знать, почему не появился. Послушайте, я обнаружил след. Ваша девушка была тут, это точно. В прошлую субботу. — Мэри была там? Вы уверены? — Вполне. Я видел запись в регистрационной книге, и незаметно сличил почерк. Естественно, она записалась под вымышленным именем — Джейн Вильсон — и дала несуществующий адрес. Если нам вдруг понадобятся судебные доказательства, нужно будет получить ордер на снятие фотокопии. — Что вам еще удалось выяснить? — Совпадает описание машины и описание самой девушки. Я получил и то, и другое от хозяина. — Как вам удалось его разговорить? — Сунул ему под нос свои документы и сделал вид, что расследую дело о краденой машине. Он прямо затрясся. Вообще-то, странноватый он тип, этот Норман Бейтс. Вы его не знаете? — Нет, кажется, нет. — Он говорит, что девушка приехала в субботу вечером, часов в шесть. Заплатила вперед, наличными. Погода была отвратительная, шел дождь, и других клиентов у него не было. Он утверждает, что она уехала на следующий день рано утром — он даже не успел открыть мотель. Он и его мать живут в доме на холме за мотелем. — Вы думаете, он говорит правду? — Пока не знаю. — Что означает это “пока”? — Когда я немного нажал на него — насчет машины и все такое, — он проговорился, что накормил девушку ужином. Говорит, что с тех пор ее не видел и его мать может подтвердить это. — Вы говорили с нею? — Нет, но собираюсь. Она сейчас в доме, в своей комнате. Хозяин попробовал отговориться тем, что она слишком больна и никого не принимает, но когда я подъезжал, я заметил, как она сидела на подоконнике и выглядывала в окно — наверное, хотела разглядеть меня. Короче, я сказал, что намерен побеседовать с его мамашей независимо от того, нравится ему это или нет… — Но вы же не имеете права… — Слушайте, вы хотите найти свою девушку — или не хотите? Хозяин, по-моему, понятия не имеет, что такое ордер на обыск. В общем, он полетел предупредить свою старушку, чтобы она успела одеться к приходу гостя. А я, тем временем, звоню вам. Так что никуда не ходите, пока я тут не закончу. Ой-ой, он возвращается. Пока. В трубке щелкнуло, и Сэм повесил ее. Потом повернулся к Лайле и пересказал ей содержание разговора. — Ну как, успокоилась немного? — Да. Но я хотела бы знать… — Мы и узнаем, очень скоро. Нужно только подождать. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ В субботу около полудня Норман побрился. Он брился всего раз в неделю, и неизменно по субботам. Он не любил бриться — из-за того, что при этом приходилось смотреть в зеркало. По стеклянной поверхности все время ползли какие-то волнистые полосы. Они ползли по всем зеркалам, в которые смотрел Норман, и от этого у него начинали болеть глаза. Может быть, все дело в том, что у него плохое зрение, решил Норман, вспомнив, как ему нравилось рассматривать себя, когда он был мальчиком. Он любил стоять перед зеркалом совсем без одежды. Однажды мама поймала его за этим занятием и ударила по голове большой серебряной щеткой для волос. Сильно ударила. Ему было очень больно. Мама сказала, что гадко вести себя так, разглядывать себя в таком виде. Норман до сих пор помнил, как сильно она его ударила, и как у него потом болела голова. С тех пор голова болела почти каждый раз, когда он смотрелся в зеркало. В конце концов мама отвела его к доктору, и тот сказал, что Норману нужно носить очки. В очках он стал видеть лучше, но и в них смотреть в зеркало было неприятно, и поэтому, какое-то время спустя, он попросту перестал пользоваться зеркалами без особой необходимости. И мама была права. Гадко смотреть на себя, голого и беззащитного, видеть тугие складки жира, короткие безволосые руки, выпирающий живот, а под ним… В такие моменты ему хотелось быть другим человеком. Кем-нибудь высоким, стройным и красивым, как дядя Джо Консадайн. «Правда, он на редкость пригожий мужчина?» — часто говорила мама. Так оно и было, и Норман не мог этого отрицать. Но он все равно ненавидел дядю Джо Консадайна, хоть тот и был хорош собой. И ему не нравилось, что мама требовала называть этого мужчину “дядя Джо”. Потому что он вовсе не был их родственником — он был просто другом, гостившим у мамы. И именно по его настоянию мама построила мотель — уже после того, как продала землю. Вот это-то и было странно. Мама вечно ругала мужчин и своего бывшего мужа, который ее бросил, но дядя Джо Консадайн мог вертеть ею, как хотел. Он мог заставить маму согласиться на что угодно. Хорошо, наверное, быть таким, как дядя Джо Консадайн. Ну, нет! Дядя Джо мертв. Норман моргнул, глядя на свое отражение в зеркале. Странно, как это вылетело у него из головы? Уже ведь лет двадцать прошло. Впрочем, время относительно. Это сказал Эйнштейн, но не он был первым — древние об этом тоже знали, и некоторые современные мистики: Алистер Кроули, например, и Успенский. Норман читал их труды, а некоторые книги даже приобрел. Мама этого не одобряла — она утверждала, что книги, которые читал Норман, противоречили религии, но не в этом заключалась настоящая причина. Книги не нравились маме потому, что Норман переставал быть ее “маленьким мальчиком”, когда читал их. Он становился взрослым мужчиной, изучавшим законы времени и пространства, постигавшим тайны измерений и бытия. В сущности, Норман чувствовал себя как бы двумя людьми сразу: ребенком и взрослым. Когда он думал о маме, он был мальчиком, зато когда оставался наедине с самим собой — то есть, не совсем наедине, а с головой погружался в книгу, — становился зрелым человеком. Достаточно зрелым, чтобы сознавать, что, возможно, страдает шизофренией в легкой форме или, в лучшем случае, серьезным неврозом. Конечно, такое положение никак нельзя было считать верхом стабильности. С ролью маменькиного сыночка были связаны определенные неудобства. С другой стороны, пока Норман сознавал грозившие ему опасности, справиться с ними не составляло труда — и с мамой тоже. Ей просто повезло, что ее сын понимал, когда следует быть мужчиной — и что он знал кое-что о психологии, да и о парапсихологии. Маме повезло, когда умер дядя Джо Консадайн, и снова повезло на прошлой неделе, когда приехала эта девушка. Если бы он тогда не повел себя, как взрослый, у мамы сейчас были бы крупные неприятности. Норман потрогал бритву. Ее лезвие было острым, очень острым. Надо быть повнимательней, чтобы не порезаться. И надо не забыть запереть бритву, чтобы до нее не смогла добраться мама. Ей нельзя доверять такие острые предметы. Именно по этой причине приготовлением пищи, как и мытьем посуды, занимался Норман. Мама до сих пор любила убираться в комнатах, а ее собственная всегда выглядела чисто и опрятно, как на картинке, но кухню всегда убирал Норман. Не то чтобы он прямо говорил маме что-нибудь по этому поводу — нет, просто он взял все на себя. И мама никогда не задавала лишних вопросов, чему он был рад. Хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как в прошлую субботу приезжала девушка, они с мамой ни разу не обсуждали случившегося. Затрагивать эту тему было бы неудобно и неприятно для них обоих, и мама, видимо, чувствовала это — казалось, она сознательно избегает встреч с сыном, проводя большую часть времени в своей комнате и почти не разговаривая. Может быть, ее мучила совесть. И поделом. Убийство — ужасное преступление. Даже если у тебя не все в порядке с головой, уж это-то ты должен сознавать. Наверное, мама сильно страдала. Возможно, если бы она выговорилась — прошла бы через катарсис, — ей стало бы легче. Однако Норман все равно был рад, что мама молчит. Потому что и он тоже мучился. Но его беспокоили не угрызения совести, а страх. Всю неделю он только и ждал, что произойдет непоправимое. Каждый раз, как на подъездную дорожку к мотелю сворачивала машина, он вздрагивал и едва не подпрыгивал до потолка. Даже когда машины просто проезжали по шоссе, он страшно нервничал. Конечно, в прошлую субботу он уничтожил все следы своей ночной деятельности у болота. Он спустился туда на машине, якобы за дровами, и, к тому времени, как доверху заполнил ими прицеп, на берегу не осталось ничего подозрительного. Серьгу девушки он бросил в воду. Вторая так и не нашлась. Он чувствовал себя, насколько возможно, в безопасности. Но в четверг вечером к мотелю свернула машина дорожной полиции, и Норман чуть не потерял сознание. Оказалось, что полицейскому просто нужно было позвонить. Позднее, когда патрульная машина уехала, Норману даже стало смешно, но в первый момент ему было не до шуток. Мама как раз сидела у окна спальни, и им здорово повезло, что полицейский ее не заметил. Всю последнюю неделю мама вообще слишком часто выглядывала в окно. Может быть, она тоже боялась, как бы не заявились непрошенные гости. Норман пытался убедить маму не показываться посторонним, однако не смог заставить себя сослаться на настоящую причину. Так же, как не мог объяснить маме, почему он не разрешает ей спускаться в мотель и помогать обслуживать клиентов. Он просто не разрешал, и все. Место мамы было в доме — ей больше нельзя было доверять, когда поблизости находились посторонние. Чем меньше людей будет о ней знать, тем лучше. И той девушке не стоило рассказывать о маме… Норман кончил бриться и снова вымыл руки. В последнее время — особенно всю эту неделю — он замечал за собой прямо-таки навязчивое желание отмыться. Явный комплекс вины — леди Макбет, да и только. Шекспир, конечно, здорово разбирался в психологии. Интересно, а разбирался ли он и в других вещах? Написал же он о тени отца Гамлета.