Как только родители делают попытку успокоить ребенка, помочь ему, чувства смущения, вины и гнева начинают исчезать. Сочувствуя страданиям ребенка, вы восполнили то, чего вы сами были лишены в детстве. Тот малыш, который плачет в ожидании утешения внутри каждого из нас, обретает новую жизнь. Я не забыла, каким бесконечным и изматывающим может быть уход за ребенком. Некоторые дни кажутся невыносимыми, независимо от того, насколько вам нравится быть родителями и насколько вы любите своих детей. Я помню страх, чувство вины, расстройство, скуку и ощущение того, что я скована, полностью завися от дочери. Я помню дни, когда мне хотелось кричать: «Выпустите меня отсюда!» Теперь я понимаю, что это ужасное чувство, что от меня требуется больше, чем я могу дать, не было бы настолько сильным, если бы я вовремя поняла, что каждый раз, когда я удовлетворяю потребности ребенка с терпением и добротой, я также лелею тайную часть своего «Я». Моя жизнь была бы проще, если бы я объяснила нам обоим, как трудно быть маленьким и беззащитным и как нам нужны утешения. Мне хочется думать, что если бы я была на месте той молодой матери, которая стояла в очереди к кассе, я бы попросила пропустить меня вперед или просто села на пол, взяла ребенка на руки и успокоила его. Я уверена, я бы утешала ребенка своих прошлых лет так же, как и ребенка у меня на руках. Всем нам троим: ребенку внутри меня, моей дочери и мне взрослой – мое понимание и забота дали бы силы вернуться домой и поесть. Когда ребенок врет «Меня на самом деле беспокоит моя восьмилетняя дочь, – сказала мне недавно мать Карен. – Она все время врет, и я не могу понять, когда она говорит правду». Мы снова и снова говорили Карен, что в любом случае, что бы она ни сделала, мы ее простим, но только пусть она не лжет, а если мы узнаем, что она обманывает, обязательно ее накажем. Это звучало логично, но я решила побольше узнать об отношениях родителей и девочки. Мать убеждала меня, что Карен очень умная и во всем остальном в ее поведении нет никаких отклонений от нормы. Но когда я спросила, много ли времени они уделяют Карен, женщина призналась, что она и муж последние годы очень напряженно работали и возвращались домой, когда дочь уже спала. «Но мы всегда завтракали вместе, – поспешила добавить она, – и старались проводить с ней большинство выходных дней». «Давайте говорить откровенно, – попросила я. – Если Карен говорит правду, ничего не происходит. Но когда она врет, на нее начинают кричать. Это так?» – «Да, – ответила мать. – Мы действительно начинаем корить ее за ложь, суетиться. Вы предполагаете, что она именно этого хочет – нашего внимания?» Матери казалось невероятным, что Карен предпочитает, чтобы ее лучше отшлепали, чем проигнорировали. С точки зрения Карен, наказание может быть небольшой ценой за то, чтобы быть центром внимания, особенно если это единственный способ привлечь его. Логика поступков и действий детей часто непонятна взрослым, и они не могут объяснить, почему ребенок поступает так, а не эдак. За 40 лет моей работы с родителями, бесед с ними я не могу вспомнить ни одного случая, когда причину вранья нельзя было бы объяснить. Это не значит, что ложь надо признать нормальным явлением, но надо ее прежде понять, чем пресечь. Мы не сможем помочь нашим детям пройти через тернистые моменты взросления, пока не захотим иметь дело с причинами. Ребенку требуется много времени, чтобы понять разницу между реальностью и фантазией; у детей преобладает стремление разрешить реальные проблемы фантастическими способами. Вполне нормально, если трехлетний ребенок отрицает, что он пролил молоко, и говорит: «Это Тимми сделала» (Тимми – это воображаемая белка, которая все время попадает в неприятные ситуации). Похоже, что это неплохая защита от взрослых, и трехлетний малыш, очутившийся между смутными мирами фантазии и реальности, не совсем уверен, что Тимми не сделала этого, что она на самом деле не существует. В таких случаях родители могут сказать: «Ты гадкая девчонка, потому что обманываешь нас», и ребенок действительно почувствует себя недостойным любви. Или вы можете сказать: «Я полагаю, тебе хотелось бы, чтобы Тимми сделала это, потому что ты жалеешь, что так случилось», – и больше не возвращаться к этому. Второй подход намного правильнее, поскольку в словах взрослого заключена правда. Похожий случай: четырехлетний Джеффри возвращается из детского сада с коробкой с музыкальной игрой. Он говорит своим родителям, что воспитательница подарила ее ему за то, что он был хорошим мальчиком. У его отца большое подозрение – отчасти потому, что весьма маловероятно, чтобы Джеффри был настолько хорошим. Он отвечает: «Я думаю, ты меня обманываешь, эта игра из детского сада, и завтра мы вернем ее обратно». Но поскольку реальность становится еще мучительнее из-за неодобрения, Джеффри углубляется дальше в фантазию: «Она сказала, что будет делать мне подарки каждый день, потому что я был единственным в классе, кто знал, как петь, и она собирается разрешить мне поиграть на ее арфе». Тогда, глядя, как лицо его отца становится все более сердитым, Джеффри опрокидывает стул, дает затрещину малышу и выбегает из комнаты. Теперь это большой конфликт, которого можно было бы избежать. В четыре года совершенно нормально придумывать истории и искренне верить в них. Дошкольники на самом деле не так много врут, как вплетают реальность и фантазию в свою повседневную жизнь с замечательной непринужденностью. Для отца Джеффри лучше было бы сказать: «Это неплохо придумано, Джефф. Но я сомневаюсь, так ли это произошло на самом деле. Давай поговорим об этом с миссис Гарднер, когда я отведу тебя в детский сад». После отец может обнаружить, что воспитательница думает, что причиной все более ухудшающегося поведения Джеффри служит то, что в класс пришел мальчик, который стал конкурировать с ним за лидерство. Дело не столько в том, что Джефф врет, а в том, что он искажает правду, чтобы облегчить некоторое страдание. Мотивы, по которым врут дети, не имеют ничего общего с аналогичными мотивами у взрослых. Они связаны с развитием сознания детей. Нам следует помнить, что, пока ребенку не исполнится семь лет, он путает, что происходит на самом деле, а что – понарошку. Их страхи, сны, реакции на сказки часто более сильны, чем на события повседневной жизни. Играть в «пожарного» или «милиционера», в «маму» или «папу» часто более реально, чем быть «настоящим» Джонни или Сюзи. Играя, наблюдая, общаясь со взрослыми, дети постепенно начинают проводить четкое различие между правдой и вымыслом. Они все меньше идут на поводу у собственных побуждений и начинают управлять желаниями, вызывающими к жизни фантазии. Воображение – один из самых ценных жизненных даров, и не следует его разрушать, необходимо только направить его в надлежащее русло. «Это замечательная история, дорогая, – можете сказать вы, – давай запишем ее, а ты сможешь нарисовать к ней картинки». Или: «Я знаю, как тебе хотелось, чтобы в воскресенье мы поехали на озеро, но мы не поехали, и не надо говорить подруге, что мы там были, только потому, что она ходила в цирк. Ведь ты хочешь, чтобы она тебе верила». Нам надо научить детей, что, врут они или нет, не связано с тем, «плохие» они или «хорошие». Это связано с тем, как люди относятся друг к другу. Ложь встает на пути к любви и доверию, она вредит отношениям между людьми. К тому времени, когда дети идут в школу, они могут понять, насколько им хочется, чтобы их уважали, – и как им самим, в свою очередь, нужно доверять другим. С возрастом ребенок понимает, как важно, чтобы ему доверяли, но это отнюдь не означает, что он, став подростком, будет всегда говорить только правду. Мне еще не удалось найти человека, который ни разу не солгал бы родителям: почему он опоздал домой, что произошло на вечеринке или куда он потратил деньги, – это происходит и в том возрасте, когда люди соображают, что к чему, почему они лгут. Такие случаи, конечно, не должны оставаться без внимания. Но когда такие проступки носят случайный характер, вам не стоит беспокоиться, что ваш ребенок вступил на преступный путь. Привычное, почти постоянное вранье в возрасте от десяти лет и старше – это уже другое дело, и к этому нельзя относиться с юмором и снисхождением. Поскольку ложь в подростковом возрасте более недопустима, чем в детском, требуется тщательное изучение ее причин. Наиболее распространенными из них, по-видимому, являются чувства ревности и соперничества, боязнь быть отвергнутым, потребность в большем внимании и одобрении. Ребенок, который становится «лжецом поневоле», часто не видит других приемлемых альтернатив, чтобы добиться внимания или помощи, которых он жаждет. Часто нереалистичные ожидания со стороны родителей приводят к самообвинениям: «Я недостаточно умный», «Я слишком тупой», «Моему отцу стыдно, что я читаю все время и не люблю футбол», «Моя мать хотела бы, чтобы я была более привлекательной и носила бы платье, а не джинсы». Это типичные объяснения, которые мы получали от часто лгущих детей. Решающее значение имеют те способы, с помощью которых родители справляются с первыми признаками неблагополучия. Когда ребенок впервые начинает часто врать, многие думают, что гнев и физические наказания «вылечат» это расстройство, но они глубоко заблуждаются. Если мальчик обманывает, потому что он нуждается во внимании и нежности, но довольствовался бы и просто вниманием, если девочка говорит неправду, потому что считает себя ничтожеством и только вранье может сделать ее более интересной, если ребенок лжет для того, чтобы произвести впечатление, которое он, по-видимому, не может произвести иными способами, тогда, заклеймив этих детей как «плохих» и соответственно наказав, мы только усилим те потребности, которые были первопричиной обмана. Вспоминаю один случай, когда моей дочери было тринадцать лет. Она взяла без спроса юбку из шкафа горячо ею любимой родственницы, а затем солгала, сказав, что эту юбку ей подарили. Хотя я часто бывала непоследовательной матерью и не всегда придерживалась принципов, которые сама проповедовала, в этот раз я подавила в себе желание разразиться бранью и предсказать дочери преступное будущее. Вместо этого я спросила: «Почему?» Дочь не знала, что ответить, и выглядела слишком пристыженной и испуганной, чтобы что-то сказать. Потом я, она и отец спокойно поговорили о ее тревогах и чувстве неуверенности, желании утешить себя красивыми вещами, о ее потребности иметь что-то, принадлежащее человеку, которого в этот период подросткового бунта она любила больше, чем нас. Мы вернули юбку хозяйке сами, объяснив, что девочке очень стыдно. Мы не настояли, чтобы дочь сделала это сама, потому что видели: она уже достаточно страдает. Я надеюсь, что то участие и сопереживание, которые мы смогли проявить в этой ситуации, были хотя бы отчасти причиной того, что наша дочь выросла любимой и способной любить. Ключ к отношению ребенка к себе лежит в реакциях взрослых. Важнее всего – и мне самой не мешало бы вспоминать об этом почаще – не впадать в истерику! Детское вранье вытекает из их незрелости, – а когда и быть незрелым, если не в детстве? Позже вранье является результатом кратковременной потери контроля над собственными побуждениями. Хотя ложь не следует оставлять без внимания, снисходительное отношение поможет усилить контроль над импульсами. Чувство, что тебя любят и понимают, способствует развитию необходимых нравственных убеждений. Когда ребенок начинает привычно лгать, это не значит, что вранье стало его привычкой на всю жизнь. Это свидетельствует о том, что ребенок переживает трудный период развития и что у него возникают особые проблемы, которые требуют глубокого анализа. Одна учительница в школе для глухих детей рассказывала мне о мальчике в ее классе, который заявил, что он настолько преуспел в игре в бейсбол, что игрок профессиональной команды пригласил его отца, чтобы рассказать про его успехи. Учительница была настолько потрясена этой новостью, что попросила прийти в школу его мать. «Но, – рассказывала она мне, – все оказалось выдумкой. Я была так разочарована, что заплакала. И я заплакала еще раз, когда говорила об этом с мальчиком. Спустя годы, когда он закончил школу и колледж, он признался мне, что никогда не забудет этот эпизод. “И не то, что вы говорили, – объяснил он, – а слезы у вас на глазах. Никто и никогда так хорошо не понимал, как сильно я страдаю. Это помогло мне примириться со своим недостатком”». Еще важнее, чем наши слова по поводу детского вранья или нашей реакции на него, то, как мы сами себя ведем, всегда ли говорим детям правду. Вот ведь в чем загвоздка! Маленькая ложь порой так облегчает жизнь. Она кажется невинной – но так ли это? Десятилетнему мальчику сообщили, что его бабушка уехала отдыхать. После того как она умерла от рака, он обнаружил, что все это время она лежала в больнице. Девочке сказали, что она должна уехать в летний лагерь на два месяца, потому что доктор сказал, что ей нужно больше двигаться, но когда она вернулась домой, то узнала, что ее родители развелись. Если мы хотим, чтобы наши дети усвоили, что ложь мешает доверию, а доверие необходимо для любви, мы должны пересмотреть те ситуации, в которых сокрытие правды равносильно лжи. Нельзя требовать от детей честности, пока мы не будем честными даже в мелочах сами. Для мальчика, конечно, было бы очень мучительно видеть, как его бабушка умирает, но, по крайней мере, он бы всегда знал, что родители достаточно его уважают, если знают, что он сможет пройти через эту боль, и его доверие к ним только бы укрепилось. Он имел право попрощаться с бабушкой, но сейчас его горе только усилилось из-за того, что он понял – его предали. И если девочка нуждается в том, чтобы к ней относились достойно и с доверием, так это именно тогда, когда в ее семье действительно случилась беда. Дети могут сталкиваться и сталкиваются с ужасными событиями, но они успешно справляются со своими переживаниями только тогда, когда они знают, что происходит, и когда им помогают понять правду. Самую большую проблему с этой точки зрения представляет так называемая ложь во спасение. Существуют реальные, но очень тонкие грани, отделяющие правдивость любой ценой от причинения людям излишних страданий. Дети слышат, что мы говорим неправду, начиная с того момента, когда они способны это понять. Мы даже поощряем их делать то же. «Нехорошо было говорить тете, что у нее длинный нос, ты ее обидел», – говорим мы трехлетнему ребенку. Но у тети действительно длинный нос. Наши дети слышат, как мы отменяем приглашение на обед, потому что «мы все заболели гриппом», хотя они знают, что на самом деле папа хочет посмотреть футбольный матч по телевизору. Недавно я обедала в шикарном ресторане, мимо нашего стола прошла пожилая женщина. Одна из моих приятельниц сказала другой: «Смотри, Джин, это миссис Аллертон. Бедняжка, похоже, она не видит, куда идет». Вторая женщина вскочила и приобняла миссис Аллертон. «Хелло, дорогая, – сказала она. – Я Джин Мейсон, и я так давно вас не видела. Я слышала, вы болели. Как вы теперь себя чувствуете?» Миссис Аллертон просияла. У нее был грипп, потом она подхватила пневмонию, попала в больницу. Она сказала: «Это было ужасно, и я все еще плохо себя чувствую». Мои приятельницы обняли ее, сказали, что она прекрасно выглядит и что ее новая прическа замечательна. Миссис Аллертон выпрямилась и расцвела. «Встреча с вами для меня как бальзам», – сказала она и пошла дальше с видом более уверенным и энергичным, чем был у нее, когда мы впервые заметили ее. После того как она скрылась из виду, Джин сказала: «Не правда ли, Эллин, она выглядит ужасно?» Эллин согласилась: «Это так печально, она всегда была такой замечательной дамой. Теперь она выглядит смешной с этими ужасными крашеными волосами». Я была шокирована и потрясена. Но, подумав немного, я вынуждена была признать, что ложь бывает оправдана, когда ею никто не обижен и кому-то она помогает лучше себя почувствовать. Очевидно, вы не сможете сделать жестким правилом говорить правду, это отнюдь не будет лучшей тактикой на все случаи жизни. Одна моя подруга пожалела о том, что так настаивала на том, чтобы говорить только правду, когда ее пятилетняя Генриэтта сказала их соседке по площадке: «Мой папа говорит, что все эти мужчины, которые к вам приходят, вовсе не ваши двоюродные братья!» Как это ни сложно, но мы должны попытаться помочь нашим детям понять, как важно проявлять гибкость, выявлять тонкие оттенки чувств в отношениях с людьми. Ложь не будет пороком, если она заменит правду, которая причинит боль другому человеку. Но существуют ситуации, когда, несмотря на то, что правда болезненна, она необходима для сохранения любви и доверия между людьми. В таких случаях мы стараемся говорить правду, но оставаться мягкими и чуткими. Один отец рассказал мне о том, как он недавно играл в мяч с двумя своими сыновьями, десятилетним Майком и семилетним Дэнни. Майк дразнил Дэнни за его неуклюжесть, и отец старался дать Майку понять, как ужасно хочет Дэнни быть похожим на брата и как глубоко уязвляет его то, что Майк его дразнит. Но несмотря на эти разговоры, Майк продолжал дразнить брата. Когда Дэнни не смог поймать простой мяч, отец ожидал от Майка очередной порции насмешек. Но к его большому удивлению, Майк сказал: «Это была хорошая попытка, Дэнни; ты действительно делаешь успехи». Затем он повернулся и заговорщицки посмотрел на отца. «Можно было бы сказать, что Майк лгал, – продолжал отец, – это был простой мяч, и Дэнни должен был бы легко его поймать. Но я в восторге от его обмана. Это было знаком того, что Майк взрослеет, делается чутким к чувствам другого человека». Жизненно важно то, что мы говорим детям о лжи. Ведь это не только влияет на доверие между людьми и искреннее общение между ними, но и помогает ребятам познакомиться со многими этическими понятиями и обрести такие важные качества, как любовь и милосердие. Мама, я боюсь! Я стояла около эскалатора и вдруг заметила молодую маму, которая пыталась заставить свою маленькую дочку встать на движущиеся ступени. Ребенок, которому на вид было года четыре, отставал, цеплялся за перила и рыдал: «Нет, нет, мама, я боюсь!» Мать, руки которой были полны свертков, продолжала дергать ребенка. «Не будь такой маленькой, – говорила она ей, – мне стыдно за тебя. Здесь нет ничего страшного». В этот момент высокий седой мужчина, который ждал, чтобы пройти на эскалатор, наклонился к маленькой девочке и сказал: «Ты знаешь, что это такое? Это лесенка для маленьких крольчат. Ночью, когда магазин закрыт, они прыгают по ступенькам. Это их любимая игра. Но днем кролики пугаются людей и прячутся, разрешая мальчикам и девочкам ездить по их ступенькам до ночи». Девочка внимательно посмотрела на него. Затем с серьезным выражением лица доверчиво взяла его за руку, и они вместе поехали вверх по эскалатору. «Как чудесно», – подумала я про себя. Должно быть, у этого мужчины есть дети и внуки, раз он умеет так хорошо отвлечь ребенка. Но что-то в этой ситуации заставляло меня вновь и вновь возвращаться к ней. Все было так мило – и все-таки что-то было не так. Я поняла это позже, вечером. Беда была в том, что, хотя девочку и убедили подняться по эскалатору, никто не сказал ей, что вполне нормально то, что она боится. А это намного важнее, чем просто отвлечь ее. Страхи маленьких детей часто имеют так мало общего с реальностью, что взрослые почти постоянно повторяют «ничего страшного». Помню, я сама все время говорила так, когда дочка была маленькой. Как жаль, что тогда я не была такой мудрой, какой кажусь себе сейчас! Что я усвоила за эти годы, так это то, что иррациональные страхи часто бывают намного сильнее, чем страхи реальные, и именно они преобладают в раннем детстве. Чувства собственной неадекватности и непривлекательности у взрослых связаны с тем, что, когда в детстве они признавались, что им страшно в той или иной ситуации, им говорили, что они наивны, глупы и неразумны. Что меня больше всего задело в случае с маленькой девочкой у эскалатора, так это то, что я не успела с ней поговорить. Я бы сказала ей: «Это ничего, что ты боишься. Все маленькие дети чего-то боятся». Затем, может быть, и добавила: «А раз ты боишься, может быть, тебе поможет, если я расскажу тебе забавную сказку или возьму тебя на руки». Маленьким детям крайне необходимо знать, что они нормальны и достойны любви: ужасно испытывать чувства, которые другие люди не понимают. Плохо само по себе бояться грозы или темноты, и еще страшнее, когда люди, которых ты любишь, теряют терпение или сердятся на тебя за это. Детские страхи подобны ощущению усталости, когда малыш просто не может держать происходящее под контролем. Эти ощущения захлестывают его целиком. Если бы ими можно было управлять, мы бы имели дело со взрослым, а не с ребенком. Когда кажется, что маленький ребенок все время чего-то боится, нам надо проанализировать, откуда берутся страхи и что они означают. Самое простое объяснение – это замещение. Ребенок подсознательно находит замену страху, о котором слишком мучительно думать. Например, Дженни боится плохого настроения отца – и трусит во время грозы; Джефф чувствует враждебность к новорожденному – и говорит о «страшном, страшном чудище», которое ему снится. «Когда я была маленькой девочкой, – вспоминала моя подруга, – я боялась льва, который заходил ночью в мою комнату. Отец старался подбодрить меня, говоря, что это невозможно и что все львы живут в зоопарке. Это совсем не помогало, потому что я знала, что он прав: когда он был рядом, все львы были действительно в зоопарке. Но именно тогда, когда я оставалась одна в темноте, один лев уходил из зоопарка и приходил, чтобы растерзать меня. Это казалось мне столь ясным и логичным, что я не могла понять, почему отец не понимал меня». Взрослым следует помнить, что маленькие дети видят мир совсем иным. Например, когда моей дочери было четыре года, она ужасно боялась темноты. Ночник в ее комнате и свет в коридоре, похоже, не помогали. И несмотря на то что я прочитала все книги по детской психологии, я вела себя как любая другая усталая, изнуренная и загнанная мать. «В темноте нет ничего страшного», – настаивала я. Однажды ночью дочь посмотрела на меня серьезными глазами и сказала: «Я не боюсь твоей темноты, я боюсь своей темноты». Мы не можем отмахнуться от богатых и сильных впечатлений, которые дает нам фантазия, сочтя их несущественными или нереальными. Делать так – значит отсекать от ребенка его самые глубокие переживания. Чего бы ни боялся ребенок на эскалаторе – а если задуматься над этим, то движущаяся лестница действительно несет в себе нечто змееподобное и устрашающее, особенно если в тебе только два фута росту, – его страх был весьма реальным. Говорить ему, что он глупый, не значит избавить от страха. А если будете намекать, что он плохой, раз так мешает маме, можно вызвать у него ощущение, что с ним что-то не в порядке, что он не заслуживает любви. Родители часто не хотят признавать детские страхи, потому что они боятся, что тем самым они закрепят их и даже будут способствовать рождению новых. Это беспокойство можно понять, но нельзя признать его оправданным. Если допустить, что чувство страха существует, и проявить настоящее сочувствие, то это будет лучший способ помочь ему исчезнуть. За все годы моей работы с родителями и детьми я не помню ни одного случая, когда сочувствие и понимание усилили бы детские страхи. Одна мать очень рассердилась на меня, когда я сказала ее плачущему ребенку: «Я знаю, как ужасно ты себя чувствуешь из-за того, что мама собирается оставить тебя здесь, в детском саду». Как объяснила мать: «Я так стараюсь убедить дочь, что здесь нет ничего страшного, а вы своими словами сводите на нет всю мою огромную работу!» Ее гнев, однако, перешел в смущение, когда девочка зарылась в мои колени, посасывая палец и слегка хныча, но больше не рыдая. В подобной же ситуации оказался один отец, который старался загнать сына в море. Мальчик плакал, в его глазах был испуг, но отец продолжал спрашивать: «Что с тобой? Почему ты ведешь себя как маленький? Ты думаешь, я дам тебе утонуть? В воде так здорово!» Когда я бесцеремонно вмешалась, чтобы сказать: «Мальчик, эти волны действительно пугают, я знаю множество мальчиков и девочек, которые боятся моря», – отец, вероятно, с трудом сдержал желание стукнуть меня. Мальчик убежал играть в песке, а его отец сказал: «Это уж слишком для вашей расчудесной психологии. Вы же фактически сказали ему, что он правильно боится. Теперь он никогда не полезет в воду». Я не говорила мальчику, правильно или неправильно он боится; все, что я сделала, это признала реальность его страха. Мать мальчика, по-видимому, поняла меня. Через несколько минут она играла с сыном, убегая от «гадких маленьких волн, которые нас кусают». Мальчуган замечательно проводил время, стараясь преодолеть свой страх, забегая в воду и возвращаясь с криками и смехом на берег. Когда вы говорите ребенку, что вы понимаете его страх и что многие дети чувствуют то же, вы освобождаете его энергию для преодоления боязни. Ребенок, который чувствует: «Я нормальный и хороший», обладает достаточной энергией, чтобы справиться со страхами. Самый смелый ребенок в кабинете врача – это тот, которому сказали: «Ты, может быть, испугаешься, и тогда стоит поплакать. Я буду крепко держать тебя за руку, и все скоро закончится». С такой моральной поддержкой вряд ли найдется что-нибудь такое, чего ребенок не смог бы сделать. Если ваш ребенок грозится убежать Много лет назад мне довелось прочитать своей дочери очаровательную книжку М. В. Браун «Кролик, который убегал». Она начинается так: «Однажды жил маленький крольчонок, который хотел убежать. И он сказал своей маме: “Я убегаю”. – “Если ты убежишь, – ответила мама, – я убегу за тобой. Потому что ты мой маленький крольчонок”». Я подумала про себя: вот крольчиха, которая знает, что она делает. После стольких лет общения с родителями я пришла к выводу, что мы часто не знаем, что творим со своими детьми. Слишком часто мы неправильно истолковываем слова детей, когда они грозят убежать из дома. Многие из нас могут вспомнить, как сами, будучи детьми, злились на других и были переполнены жалостью к себе. В эти минуты мы всерьез подумывали о том, чтобы «уйти в бега». Став родителями, мы усвоили, что это нормальный момент взросления, и до тех пор пока убегание не стало хроническим и не заключает в своей основе какие-либо глубинные проблемы, мы должны относиться к этому факту спокойно. Один из простейших способов для родителей научиться не принимать подобные угрозы близко к сердцу – это согласиться с ребенком, что ему действительно необходима перемена обстановки. Одна мать поделилась со мной, что, когда ее восьмилетняя дочь вошла в комнату, неся уложенную сумку, она предложила ей приготовить еду в дорогу и начала этим заниматься. Когда она заворачивала крутые яйца в пергамент, ее маленькая дочь разрыдалась. Другая мать поведала о случае с ее десятилетним сыном, который очень разозлился на нее за то, что она не позволила ему завести собаку. Она рассказывала, что создавалось впечатление, что сын не может найти в доме места, которое бы было подальше от нее. Однажды вечером после ужина он спустился вниз в пижаме и объявил, что уходит из дома. От неожиданности мать велела ему уходить сейчас же. Когда он так и сделал, она побежала за ним. Его поступок рассердил и испугал ее. От досады она отшлепала сына, но это отнюдь не смягчило конфликт. Одна мать, приемный сын которой жил до этого в разных семьях и испытывал недостаток в любви, вспоминала, как они с мужем старались показать сыну, что они действительно заботятся о нем. Однажды, когда он в гневе убежал из дома, они боялись быть с ним слишком суровыми, когда он вернулся. Совсем растерявшись, они спросили мальчика, что, по его мнению, им следует сделать, чтобы подобное не повторилось. Не колеблясь ни минуты, он ответил: «Если вы любите меня, лучше не давайте мне этого сделать снова». Другими словами, дети хотят знать, что кто-то установит границы дозволенного. История, рассказанная полицейским из Нью-Йорка, хорошее тому подтверждение. Он стоял на углу улицы и заметил, что какой-то маленький мальчик проходит мимо него с регулярными интервалами в десять минут. По-видимому, он ходил вокруг одного и того же квартала. Наконец полицейский спросил мальчугана, что все это значит. «Я убегаю из дома», – объяснил мальчик. «Но почему же ты все время ходишь вокруг квартала?» – поинтересовался полицейский. «Потому что мне не разрешили одному переходить улицу», – серьезно и с достоинством ответил ребенок. Стараясь показать, что они не принимают всерьез угрозу ухода из дома, многие родители играют вместе со своими детьми, помогая им собираться, в сущности говоря: «Нам так жалко, что ты уезжаешь, но если ты чувствуешь, что должен, что ж, тогда ничего не поделаешь». Некоторые родители пытаются указать на подстерегающие ребенка опасности, но обнаруживают, что это только придает детям решимости. Возможно, родители не всегда понимают, чего добивается ребенок, который грозится уйти. Они знают, что наверняка в основе этой угрозы лежит ссора или обида. «Я покажу вам, – говорит ребенок. – Я уйду и никогда не вернусь, и вы тогда поплачете». Другими словами, он надеется, что после того как он уйдет, мы обнаружим, как сильно нам его не хватает. Но может быть, если он грозится убежать, он просто спрашивает: «Если я рассержусь на вас и захочу уйти от вас, дадите ли вы мне уйти?» Дети страшно хотят верить, что, как бы они ни были сердиты или несчастны, ничто не заставит нас отпустить их. Дети часто находятся во власти своих побуждений, и в такие моменты они рассчитывают на нас, хотят, чтобы мы помогли им контролировать себя. Те из них, которым позволяют делать все, что им нравится, часто становятся испуганными и неуверенными. Может быть, когда они грозятся убежать, они на самом деле говорят: «Я чувствую, что могу совершить что-то, чего на самом деле я не хочу делать, пожалуйста, кто-нибудь остановите меня!» Помимо выражения гнева и желания независимости в угрозе убежать из дома присутствует столь же сильное желание быть любимым и защищенным, знать наверняка, что эти минутные чувства и побуждения не могут на самом деле оказаться опасными, потому что есть родители, которые держат все под своим контролем. Как родителям вести себя в подобной ситуации? Прежде всего они должны постараться понять причины гнева ребенка, его задетых чувств, его желания вырваться из-под их власти. Они должны постараться, чтобы ребенок понял, что эти его чувства естественны и что с ними можно успешно справиться, не уходя из дома. Ребенку должны быть даны гарантии того, что ни при каких обстоятельствах родители не позволят ему совершить этот шаг. Вместо этого они должны ответить на невысказанный, но реально заданный вопрос: «Разрешите ли вы мне уйти?» – твердым и однозначным «Нет!». На самом деле это как раз то, что ребенок хочет услышать. Когда ребенок все время ноет Я сидела около бассейна в мотеле, стараясь расслабиться и насладиться солнцем. Но вдруг почувствовала, что моя голова начинает раскалываться и я так сильно сжимаю зубы, что начинаю чувствовать боль в челюстях. Около меня сидел мужчина, держа на коленях хорошенькую маленькую девочку. Рядом с ним стоял мальчик постарше, который без конца скулил. Он ныл, что хочет опять в воду, хотя весь дрожал; он канючил, чтобы отец купил ему мячик. Его ноющий голос царапал меня по нервам, и я в конце концов не выдержала. Уходя, я обернулась и посмотрела на маленького нытика. То, что я увидела, открыло мне многое. Его взгляд был прикован к отцовскому колену. «Вот он, “тайный смысл”, – сказала я себе. – Он хочет не в бассейн, и не мячик, и не плитку шоколада, и не смотреть телевизор в комнате, он хочет на колени к отцу». Когда дети без конца хнычут скулящим, раздраженным голосом, они могут довести родителей до белого каления – мало что еще может так быстро и основательно вывести из себя. К сожалению, это один из вариантов порочного круга: чем больше мы раздражаемся, тем сильнее становится нытье, потому что за ним стоит скрытая просьба о чем-нибудь, что обычно не имеет ничего общего с тем, о чем просит ребенок в данный момент. Когда ребенок начинает слишком сильно скулить и это становится привычной и обычной формой его поведения, нельзя добиться положительного результата, применяя лобовую атаку, как это пытаются делать все родители. Нас обычно так раздражает нытье, что мы непроизвольно реагируем на него нетерпимо и сердито. Мы грозим наказать, отказываемся слушать и просто кричим. Я говорю об этом так уверенно, потому что сама делала так. Первый случай, который мне вспоминается, произошел, когда ко мне в гости приехали две сестры восьми и десяти лет. Младшая сводила меня с ума. Она ныла всякий раз, как только ее сестра что-то делала или говорила. «Она косо на меня смотрит», – скулила младшая. Или: «Ей дали больше бананов, чем мне». В эти минуты лился поток крокодиловых слез, и я чувствовала, что становлюсь все более и более раздражительной. Если мы что-то собирались устроить днем, младшая девочка по сорок раз за утро приставала ко мне – где, когда и как все это будет, – пока я не грозила вовсе все отменить, и тогда ее нижняя губа начинала дрожать, глаза наполнялись слезами, а я чувствовала, что вот-вот сорвусь и накричу на нее. На третий день визита произошла незначительная ссора: кажется, старшая сестра хвасталась, что нашла лягушку, но не позвала младшую, и тут же снова начались страшные завывания. Я услышала свой крик: «Довольно! Прекрати этот спектакль! Не хочу больше слышать ни слова!» Девочка изумленно посмотрела на меня и убежала в свою комнату. А я стояла у раковины, чувствуя себя гораздо более виноватой, чем чувствуют большинство родителей в подобные моменты.