Певица отвечала: Комары и муравьи, большие недруги мои, и мама с папой запрещают мне. – Ах, не бойтесь муравья, если рядом с вами я, обещаю до утра защищать от комара. Я и в поле и в лесу Вас согрею и спасу. Надо по-по-по-по-по-по-по-по-по-подумать! Припев парень и девушка пели вместе: Думай, думай, думай, думай, думай, думай. Думай, думай, думай, думай, думай, думай. Думай, думай, думай, думай, думай, думай, думай, думай. Надо, надо, надо, надо по-по-думать[16]. Мотив и слова песни были очень навязчивы. Чикатило поморщился: – Фенечка, переключи, пожалуйста. Это не музыка, это черт знает что… – Да ладно, не ворчи. Сейчас закончится, потом Пугачева будет или Гурченко, – возразила жена. Людмила, не глядя на отца, быстро и умело перебирала гречку. По ее лицу было заметно, что ей неприятно находиться рядом с Чикатило. …Овсянникова поднималась по лестнице. На площадке третьего этажа стояли трое оперативников в штатском. Старший лейтенант вопросительно посмотрела на них. – Все в порядке, – очень тихо, одними губами сказал старший группы. – Из квартиры никто не выходил. Овсянникова молча кивнула, начала подниматься на четвертый этаж. …Чикатило, Фаина и Людмила заканчивали перебирать гречку. – В эфире звучит песня «А знаешь, все еще будет». Музыка Марка Минкова, стихи Веры Тушновой. Исполняют заслуженная артистка РСФСР Алла Пугачева и ее дочь Кристина Орбакайте, – сообщил из динамика радиоприемника диктор. Фаина одобрительно кивнула. А знаешь, все еще будет! Южный ветер еще подует, и весну еще наколдует, и память перелистает, и встретиться нас заставит, и еще меня на рассвете губы твои разбудят. – Фенечка, ну выключи, я прошу тебя! – раздраженно бросил Чикатило. – Ладно бы твоя Пугачева сама пела, а тут с дочкой… – Мама, я пошла! – резко сказала Людмила и вышла из кухни. Родители посмотрели ей вслед. – Что это с ней? – спросил Чикатило. – А с тобой? Ты чего на песни кидаешься? – укорила его жена. – Не знаю… Спал, что ли, плохо… – Чикатило провел рукой по лицу. – Предчувствие какое-то… …Овсянникова поднималась по лестнице, все медленнее и медленнее переставляя ноги по ступенькам. Наверху она посмотрела на двери квартир. Нужная ей дверь – обитая коричневым дерматином, с номером семнадцать – была прямо по центру площадки. Обычная, ничем не примечательная дверь. Старший лейтенант остановилась, несколько секунд смотрела на номер, успокаиваясь. Наконец, сделав шаг, она протянула руку к звонку. …Чикатило и Фаина сидели за столом, сиротливый холмик неперебранной гречки возвышался на пустой столешнице. – В газете писали – это все от магнитных бурь. И голова болит, и сердце… – сказала Фаина. – Да не болит у меня ничего… – отмахнулся Чикатило. Из динамика доносилось: Счастье – что оно? Та же птица: упустишь – и не поймаешь. А в клетке ему томиться тоже ведь не годится, трудно с ним, понимаешь?[17] …Овсянникова решительно нажала на кнопку звонка. Раздался мелодичный звон. – …Кто это? – удивилась Фаина, услышав звонок. – Понятия не имею, – пожал плечами мужчина и поднялся. – Пойду открою. Он вышел в коридор, приблизился к входной двери. Фаина осталась на кухне одна, взялась за остатки гречки. …Овсянникова стояла перед дверью. За ней были слышны шаги. Затем раздался мужской голос: – Кто там? – Это из райсобеса, я курьер Потапова, – Ирина говорила по легенде, спокойным, чуть усталым голосом. – У меня извещение для ответственного квартиросъемщика. Позвольте войти? Щелкнул замок. Дверь открылась. – Здравствуйте! – сказала Овсянникова и широко распахнула дверь, быстро отойдя в сторону. В ту же секунду на лестничной площадке возникли оперативники и вломились в квартиру. Послышался топот, возня, короткий мужской вскрик и долгий – женский.