– Надо чистить овощи. Чистить и чистить. – Да, верно. Бедный Базиль возился с ними часами, помните? – сказала Энид. – Мы еще его торопили. – Кончайте вы это – «бедный Базиль», «бедный Базиль»! – рассердилась Беттина. – Весь день и в голове, и на языке только «бедный Базиль»! Доля истины в этом была. Но то, что упрек исходил от Беттины, их удивило. – Мне ПРАВДА хочется кускуса сегодня вечером! – вздохнула Гортензия. – Мне тоже, – хором сказали Энид и Дезире. – Мне тоже, – поддержала их Женевьева. – А мне – курицы с жареной картошкой, – заныл Гарри. Все, кроме Беттины, принялись искать рецепт в кулинарных книгах. Дезире повторяла, что часто видела, как мама готовит кускус. – Тогда вопрос: сколько времени варить бульон? – поинтересовалась Гортензия. – Э-э. Два часа? – В книге сказано не больше часа. – Смотря какой бульон, – не сдавалась Дезире, – и смотря какие овощи. – Кстати, – протянула Женевьева, вдруг заглянув ей в глаза, – а в кускус кладут порей? – Ммм? – отозвалась Дезире тоненьким невинным голоском. – А! Нет. Чтобы не перепутать его с кассуле[65]. Через двадцать минут кухня, усыпанная очистками до потолка, бесспорно, имела много общего со свинарником. Сначала, под руководством Дезире, послушная крупа была кускусом. Но ей надоело томиться, и вскоре она превратилась в поленту, а потом, вконец рассердившись, в кашу. Затем Энид случайно опрокинула в нее бульон, и каша стала супом. Его они и съели. Мама Дезире была права, испортить кускус нельзя. И все же… Не было одного ингредиента, одной приправы, одного вкуса по имени Базиль. После этого супа из кускуса девочки поняли, что целая страница Виль-Эрве перевернута. Когда они уносили кастрюли и котелки, каждая украдкой уронила в суп слезу, и он стал окончательно несъедобным. Последнее слово осталось за Гарри: – Курицу с жареной картошкой испортить еще труднее. * * * Среди ночи старый дом сотряс взрыв. Все выбежали на лестницу, перепуганные, встрепанные, тараща спросонья глаза. Гром? Цунами? Выхлоп заплутавшей машины в Тупике? Рухнула стена? Ингрид и Роберто что-то опрокинули? Прежде чем они успели это выяснить, проникающий повсюду запах заполнил лестничную площадку и их ноздри. Дверь на площадке, отделявшая их от Танкреда, приоткрылась, и показалась его взлохмаченная голова. – Танкред! Ты ранен? – Э-э. Нет. – Ты все перебил? – Не думаю. – У, блин… Что ты сделал с волосами? – воскликнула Дезире. – Грубое слово – евро, – отозвался Танкред, опередив Гарри. – А что? Что такое с моими волосами? – Вот мы тебя и спрашиваем. – Они зеленые, – сказала Женевьева. – Зелено-оранжевые. Типа… – Типа птичкины каки. Танкред запустил пятерню в упомянутые волосы. Все пять пальцев окрасились именно в такие цвета. – Мне не удался опыт, – признался он. – Вы не замечали, что амниум сунтиола пахнет скальной пателлой?.. Все уставились на него глазами уже совсем не сонными, а жаждущими информации. – …а аурический эризиум – скандинавским лангустом? – мечтательно продолжал он. – Я предлагаю, – степенно произнесла Шарли тоном, которым она говорила с Энид, когда та в три года гордо выносила к столу козявку из носа на пальце, точно изумруд сиамского короля, – предлагаю тебе принять душ, а мы пока приготовим что-нибудь горячее, и ты нам расскажешь про удивительную жизнь скальной пателлы и скандинавского лангуста. ОК? ОК. Пятнадцать минут он восстанавливал подлинный цвет своей шевелюры, после чего присоединился ко всем внизу. И все объяснил. – Ну вот. Я нос. – Что нес? – переспросила Гортензия. – Не нес. Нос. Как у Клеопатры. Который, кстати, был длинный. Все озадаченно посмотрели на него. Он вздохнул. – Моя лаборатория создает душистые вещества… – Можешь сказать «духи», – перебила его Шарли, – мы не такие уж необразованные. – Говорят еще «эссенции». Да, эссенции для великих кутюрье. Но еще мыло, зубную пасту, кулинарию, бытовую химию, жевательную резинку и многое другое. «Носом» называют изобретателя духов. – Для Диора? Фата? Мюглера? – завелась Беттина. – Лакруа? – Точно. Сейчас я занимаюсь новым кремом Прадуччи. Тсс. Совершен но секретно. Три конкурента на один крем. Три мыши на один сыр. Короче, я уединился здесь ради спокойствия и безопасности. И обоняния. Мадемуазель Прадуччи хочет, чтобы крем был, – он принюхался, – атлантическим. Туман, маяк, морось… – Рыба, тина, моллюски, – закончила Шарли. – Романтично и замысловато. – Шесть месяцев изучения рынка, – невозмутимо продолжал Танкред. – Выборка тысяча сто двадцать семь человек от четырнадцати до семидесяти четырех лет, разных полов и профессий. Ну да, романтично и замысловато, почему бы нет. И главное – Атлантика. Так что, когда я увидел название Тупика и табличку «сдается», сами понимаете. Восхищенное молчание едва нарушалось тихим храпом Гарри на коленях у Шарли. Роскошная косметика могла родиться в этой старой халупе Виль-Эрве – с ума сойти, правда? Беттина откашлялась: – И что… э-э… они взрываются… кремы? Танкред встряхнул свежевымытыми волосами. – В принципе, никогда. – Ну и? – Амниум сунитола превосходный рецептор, аурический эризинум – несравненный растворитель… Нет, я не понимаю. – Тьфу ты! – воскликнула Шарли. – А в этиоле в обратном порядке? Ты пробовал в этиоле в обратном порядке? – Ах ты черт! – завопил он. – Ах ты черт… Конечно! – Еврое слово – грубо, – пробормотал Гарри, не открывая глаз.